Татьяна Соломатина - Мой одесский язык
Прозрачно. Свежо. Жаворонково.
Доброе утро, Одесса!
Солнечные пятна на асфальте
На мне коричневое школьное платье. И белый передник из батиста с прошвой.
Всё сшила бабушка.
Это не просто коричневое школьное платье – это искусство. Это не просто белый передник из батиста с прошвой – это шедевр!
На мне белые гольфы. Из Москвы. На мне белые кожаные босоножки. Из Витебска. На мне апельсиновый скрипящий пахучий ранец. Из Прибалтики. На мне белый бант. В руках у меня букет астр.
На асфальте солнечные пятна. Я иду первый раз в первый класс. Через Воровского. Наверх, к Советской Армии. И чуть налево. Иду за руку со старшим братом. Родители на работе. У мамы у самой первое сентября, и она никак. А у папы просто рабочий день, и он мог бы отпроситься, но я с папой не хочу. Я хочу с братом. Потому что я иду первый раз в первый класс, а он идёт первый раз в последний класс – десятый. Он уже курит с лихостью подростка-переростка прямо по дороге в школу, не отпуская моей ладони. И кажется мне удивительно взрослым. Взрослый брат – это хорошо. Если не навсегда, то радоваться надо и тому отпущенному хорошему, что есть. Это оно потом – «было». Сейчас-то – есть. И первый раз в первый класс мне очень хорошо с ним за руку.
Все первоклашки стоят у входа в школу, а я стою с братом в компании старшеклассников за кирпичной стеной, той, что по Книжному переулку. Той, что выходит на библиотеку имени Ивана Франко. Той, что банк, булочная и просто в эпизодах.
Всё равно линейка на заднем дворе – он больше того, что перед фасадом. Здесь у нас будут занятия физкультурой. Здесь мы будем метать гранату. Здесь у нас будут труды. Всё остальное – там. В четырёх-этажном здании сто восемнадцатой «привозной» школы.
Я здесь уже, разумеется, была. И с братом. И записываться. И вообще.
Я жажду знаний. Мне кажется, что первый же школьный день сделает меня значительнее и важнее. Я не просто какая-то мелюзга. Я уже школьница! Прямо вся пыжусь от накатившей на меня взрослости. Хотя я моложе всех в классе. Директор хорошо знает моих родителей, и маме удалось уговорить принять меня в школу чуть раньше положенного.
Мою первую учительницу уже тоже знаю. Галина Андреевна. Добрый, мягкий, милый, замечательный человек. У неё обнаружат рак груди, и мы будем навещать её чуть не всем классом. И она нас всех будет очень и очень любить. И проживёт ещё очень долго, несмотря на. Хотя и умрёт достаточно молодой. Первый учитель – это не сумма знаний. Первый учитель – это хороший человек. Мне везёт.
После торжественной линейки она отводит нас в класс. На втором этаже. На дверях табличка: «1 Б». Там мы просидим долгих три года. Тогда казалось, что долгих.
После положенного Урока знаний (или Урока мира – не помню) у нас первый урок русского языка. В классе уже все умеют писать, потому что ходили в подготовительный. Я не ходила. Моё посещение подготовительного класса ограничилось одной субботой, и Галина Борисовна – будущий первый учитель 1 А – сказала моему брату, чтобы он передал родителям, что мне здесь делать нечего. Я очень расстроилась. Я тоже хотела рисовать палочки, кружочки и крючочки.
– Сейчас мы напишем диктант, чтобы проверить, кто что запомнил с подготовительного класса! – сказала Галина Андреевна уже законным школьникам 1-го «Б». И начала диктовать. А я начала записывать под диктовку:
Кот и звонок!
Кот и звонок! Прошло лето. Дети идут в школу. Кот и звонок!
Странно, но после того как я всё быстренько записала под диктовку, Галина Андреевна начала медленно, как слабоумным ученикам вспомогательной школы, повторять нараспев:
– Ко-о-от и звоно-о-о-к!.. Ко-о-от и звоно-о-ок!.. Ко-о-от и звоно-о-ок!.. Про – шло – ле – то. Про – шло – ле – то. Про – шло – ле – то.
– Таня, почему ты не пишешь? – ласково спросила меня Галина Андреевна.
– Я уже написала, когда вы диктовали первый раз, – ответила я. – Только я никак не могу понять, при чём здесь кот!
– Покажи! – не поверила мне Галина Андреевна.
Я показала.
– Не надо было два раза «Кот и звонок!» – только и сказала Галина Андреевна. – Это я просто два раза название повторила. А кот действительно ни при чём. Диктант наш называется «Вот и звонок!» – видишь? – она показала мне тоненькую книжечку. Там было напечатано «Вот и звонок!».
– Как вы сказали, так я и записала. А зачем вы ещё раз всё это поете? – уточнила я.
– Ну, не все детки так быстро пишут, – ответила мне Галина Андреевна и пересадила на первую парту в первом ряду, прямо у своего стола. Так я там и проскучала все три года, теребя переходящее пластмассовое миниатюрное красное знамя на деревянной подставочке. Лучшему ученику. Стимул, так сказать.
Училась я на «отлично». Не скажу, что мне стоило это каких-то колоссальных усилий. Да и выбора к тому же не было. Я должна была быть девочкой-паинькой, гордостью мамы и папы, а также школы, ДЮСШ, музыкальной школы и шахматного клуба. Должна и была. Никаких проблем. Мне было приятно быть лучшей. Такой вот паскудный характер.
Десять лет – это очень много. Тогда.
В школьные десять лет помещается столько, сколько ни в какие десять лет не поместится уже никогда. И первые несправедливости мира взрослых, к которым надо приспособиться, потому что доказывать что-то взрослым – всё равно, что в бурю пытаться забраться на шторм-трап – требуется немалый навык. И я его приобретала.
И твёрдая утоптанная глина футбольного поля на подступах к морю. Это пыльно, больно и обидно. Но если сейчас заплачешь и продемонстрируешь уязвимость – всё. Пыль не смыть, боль не купировать, обиду носить с собой всегда. А так-то – делов-то! Пыль смывается дождём, боль проходит в морской воде, обида – это для слабых. Сильные обид не имут. Им всё – пыль для моряка!
И глупый шахматный клуб, где ты ну совсем не на своём месте. Потому что хитромудрые комбинации – не твоё. Твоё – это упорный до упоротости характер. Но ты же этого – никогда и никому, да? Можно даже зайца научить курить, если долго и упорно. Зачем?.. Затем, чтобы какой-то мальчик из этого самого шахматного клуба признался тебе в любви, а ты думала, что он над тобою смеялся, потому что девочке в таком пальто, как у тебя, признаться в чём-то, кроме пренебрежения? Увольте! А вы всё ещё верите, что мужчины обращают внимание на тряпки?
И адовы круги музыки. И райское наслаждение от впервые сыгранной на «отлично» сонатины. И чёрная сыпь ненормального Че́рни. Но без неё не насладиться познанием красот Чайковского.
И белый арбуз после ботанического сада. Каждую осень на Белинского угол Чкалова – прилавок с белыми арбузами, открытый тобой после твоего первого ботанического сада. Того, что со стороны моря, а не того, что через дорогу. Огромные белые арбузы под асфальт в солнечных пятнах.
Теряешь ключи. Находишь ключи. Что-то всё время происходит, происходит, происходит…
Мечтаешь о дублёнке, шапке и сапогах, как у Илоны. Но никому не говоришь, просто мечтаешь. Толку говорить? Во-первых, нет таких дублёнок, шапок и сапог. Во-вторых, у родителей нет денег на такие дублёнку, шапку и сапоги. В-третьих, и в главных: Илона – чемпион чуть ли не Европы среди юниоров. А ты чемпион? Нет. Вот сиди и не мечтай. Точнее, мечтай, но никому не говори.
Компания под гитару и стихи. Свои три аккорда на «Контрабандистов». У каждого – всегда свои три аккорда на вечных «Контрабандистов». Конкурсы, участия, олимпиады. Отрицание мира. Отрицание отрицания. «Витя Малеев в школе и дома». И ещё сам по себе, никому не известный и никому не доступный.
Термос с супом. Потерянные ключи. Найденные ключи. Недовязанный шарф. Недошитое платье. Конфликт с молодой дурочкой, даденной вам в классные руководительницы после того, как ваша, законная, та, что с четвёртого класса, заболела сильно и навсегда. Хроническая почечная недостаточность. Десятая больница. Отделение урологии. И отличники, и хулиганы немного пришиблены серостью и тихостью всегда язвительной, всегда любимой Любочки. Любаши. Любови Леонтьевны.
Глупый конфликт. Внезапно не выдержавшая, психанувшая, обнажившаяся гордыня. У директора хватает ума. Антонина Григорьевна не знает свой предмет – английский язык, – но какая разница, если у неё хватает ума. Она не «англичанка», но она – Педагог, а не глупая молодая дурочка. Глупая молодая дурочка – ты. Просто ещё чуть моложе той глупой молодой дурочки, потому тебе и не достаётся.
Гордыню нельзя обнажать. Понимаешь раз и навсегда. Обучаешь внутреннюю бешеную собаку повадкам внутреннего лиса.
Прокалываешься. Со взрослыми. Со сверстниками легко – они не понимают.
Лютая подростковая гордыня.
Только ты можешь усмирить невероятно агрессивного пса, приобретённого тёткой для охраны двора. Пёс чуть не с рождения на цепи. А тут ветеринар с инспекцией. Привести, уколоть от всего. Нет – никаких «на дому»! Привести. Иначе!.. Что иначе? Хома протаскивает тётку на пузе по щебёнке переулочка, затерянного где-то в дебрях Шестнадцатой. Его хотят наказать – усыпить. Ты просто на подростковом нерве берёшь поводок и… И пёс спокойно шествует с тобой по Долгой, по Офицерской, до самой Девятой Станции Черноморской дороги, к ветеринарной клинике. Взрослые удивляются способностям. Не понимают. Не понимают и то, что легко понимает любая собака – от нервного добермана Графа до лютого пса Хомы: сдержанная ярость. Взрослые безрассудно ходят по краю пропасти, не боясь свалить тебя туда неосторожным движением, души ли, тела ли. Псы понимают и предпочитают спокойно идти рядом с тобой, чтобы и тебя сохранить, и самим не свалиться вслед за дорогой им сущностью. Животные лучше людей тем, что если нужно – они действительно за тебя бросятся в любую пропасть. Но не будут, как люди, говорить, что они из-за тебя…
