Иштван Эркень - Избранное
— Чего ты на меня уставилась? Рог, что ли, у меня на лбу вырос?!
Когда ему растолковали, что он натворил, спервоначалу Тот упрямо, с упорством закоренелого преступника пытался начисто отрицать свой проступок. Он не верил дочери. Не верил жене. Все доводы и доказательства были ему как об стену горох. И спору, наверное, так и не видать бы конца, не вмешайся тут сам майор.
— Прошу вас прекратить эти бесполезные пререкания, — сказал он с обезоруживающей кротостью. — Ведь, собственно говоря, нет никакой разницы, видели мы что-то воочию или просто это стерлось у господина Тота из памяти. Если он чувствует, что не зевал, это означает лишь, что он не хотел зевать. А данный вопрос может решить только он один. Подумайте над этим, дорогой Тот.
— У меня и в мыслях не было зевать, — заявил Тот.
— Именно это меня радует больше всего, — сказал майор. — Стало быть, у вас и сейчас нет охоты зевать?
— И сейчас нет, — сказал Тот.
— Не раскаетесь ли вы потом?
— Никогда!
— Если это действительно так, — заключил майор, — не согласитесь ли вы принять определенные меры предосторожности, чтобы положить конец дальнейшим попыткам зевнуть?
— С превеликой радостью! — сказал Тот.
— Чудесно! — воскликнул майор.
Он заявил, что другого и не ждал услышать от такого замечательного человека, как Тот. Конечно, сказал он, способов предупреждения зевоты существует немало; к счастью для Тотов, у него есть кое-какой опыт в этой области. Ведь на фронте солдаты, отряжаемые в ночной дозор, часто бывают подвержены зевоте, а это опасно, потому что зевающего человека может легко сморить сон, за что на фронте полагается расстрел. Там майор Варро помогал беде следующим образом: несущие караул солдаты обязаны были держать во рту сливовую косточку, которую затем передавали заступающим на смену.
— Нет ли в доме случайно каких-нибудь фруктов с косточками? — спросил майор.
Маришка покачала головой. К сожалению, сообщила она, сливовый сезон уже кончился, а персики еще не созрели… По всему было видно, что хозяйку глубоко огорчает непредвиденное обстоятельство, но майор поспешил ее утешить:
— Не беда, Маришка. Я что-нибудь да придумаю.
С сосредоточенным видом он обследовал свои карманы. Судя по всему, майор не нашел ничего подходящего, потому что вдруг вскочил, бросился к себе в комнату, перерыл там все ящики и вернулся обратно с целым ворохом всевозможных предметов. Он положил на стол фотоаппарат «Кодак», коробку порошка от насекомых, пистолет, затем фотографию в рамке, на которой был изображен он сам в день производства в лейтенанты, с саблей на боку и опирающимся на искусственную пальму, даже на фотографии выглядевшую очень пыльной.
— В принципе каждая из этих вещей подходит, — сказал он, поочередно переводя взгляд с того или иного предмета на рот брандмейстера, — но ни одна не идеальна. — Тут он хлопнул себя по лбу и воскликнул: — Гоп-ля! Я совсем забыл про «трещотку»!
Он сгреб все свои вещи и унес их обратно, затем, появившись снова, с сияющим видом извлек какой-то предмет величиной с куриное яйцо, который оказался не чем иным, как карманным фонариком с крошечным динамо. Сбоку у фонарика был небольшой выступ. Стоило на него нажать, как динамо начинало крутиться, фонарик принимался трещать — отчего и называли его «трещоткой» — и вспыхивал свет.
Майор протянул «трещотку» Тоту.
— Прошу вас, любезный господин Тот.
— Вот оно что! — воскликнула изумленная Маришка. — Мне бы до такого ни в жизнь не додуматься!
— А ведь как просто! — всплеснула руками Агика.
Однако сам Тот, вместо того чтобы обрадоваться, с явной неприязнью смотрел на фонарик.
— Ну и что с ним делать? — спросил он.
— Как что? — рассмеялась Агика. — Взять в рот, папочка, и готово дело!
— Только смотри не проглоти ненароком, — заботливо вставила вечно беспокоившаяся о муже Маришка.
— Ни грызть, ни глотать нельзя, — объяснил майор. — Сосите спокойно, как леденец.
Однако Тот заупрямился. Он не решается брать в рот фонарик, сказал он, потому что, уж если что попадет ему в рот, он тут же проглотит.
— Этого не надо бояться, — с улыбкой успокоил его гость. — Сначала, пожалуй, будет несколько странное ощущение, но к фонарику можно привыкнуть точно так же, как к вставной челюсти.
Но даже этот аргумент не убедил Тота. Несмотря на всю его мужественность, в Тоте жило что-то ребяческое. Может быть, ему хотелось, чтобы его побольше уговаривали, или просто не нравилось само слово «трещотка», но, так или иначе, он продолжал отказываться от этого надежного способа борьбы с зевотой, хотя не мог привести ни одного мало-мальски основательного довода в свою пользу. Ища поддержки, он обратился к жене:
— И ты тоже считаешь, Маришка, что я должен держать эту вещь во рту?
— Ну а где же еще, родной мой Лайош? — удивилась жена.
Хозяин дома еще раз обвел всех взглядом, а потом сделал такое, что никак не приличествовало ни его возрасту, ни общественному положению. Он вдруг залез под стол, да так, что даже макушки его не торчало наружу.
Все переглянулись, но по молчаливому уговору не проронили ни слова. Сидели и молча ждали. Ничего другого им не оставалось. Через некоторое время Тот вылез из-под стола. И хотя он все еще корчил недовольную мину, но, по крайней мере, больше не сопротивлялся.
Он сам раскрыл рот, и Маришка бережно вложила ему туда фонарик, будто мать — лакомый кусочек своему дитяти.
— Надеюсь, он не противный на вкус? — спросила Маришка.
Тот отрицательно мотнул головой. От фонарика лицо брандмейстера несколько округлилось, и это ему шло. Агика не упустила случая заметить:
— С фонариком папочка стал гораздо красивее!
На замечание дочери Тот хотел что-то ответить, но язык его нечаянно толкнулся в выступ фонарика, фонарик застрекотал, и за зубами Тота вспыхнул свет. Сидящие обменялись улыбками.
— Не будем же терять времени, — вернулся к делу майор. — Думаю, работа теперь пойдет живее.
И в этом он не ошибся.
Работа покатилась без сучка без задоринки. Тот не зевнул ни разу. Он даже с виду не казался усталым. Правда, из-под рук его и теперь выходили сплошь одни кривобокие коробки, но с этим давно уже все смирились. Данное обстоятельство необходимо подчеркнуть, чтобы никто не выискивал связи между описанными событиями и тем, что случилось потом. Ведь никто еще не убегал из дому оттого, что ему пришлось держать во рту (в целях исключительно профилактических) карманный фонарик.
Тем большим было удивление, когда обнаружилось, что Тот исчез.
Его отсутствие заметили не сразу. По всей вероятности, он сбежал по окончании работы, когда все одурело шатались из угла в угол и даже глаза держать открытыми стоило огромных усилий воли. Его отсутствие еще и потому не бросилось в глаза остальным, что грузовик с эгерской фабрики перевязочных средств «Санитас» лишь раз в месяц объезжал округу, чтобы забрать готовую продукцию. К Тотам еще не заезжали, и у них, главным образом благодаря новой резалке, скопилось неисчислимое количество коробок — гигантские пирамиды заполонили весь двор. Уж на что рослым человеком был Тот, но и он мог легко затеряться в этих лабиринтах.
Однако через какое-то время отсутствие хозяина все же заметили. Его стали звать, затем принялись искать. Облазили все уголки, обшарили соседние сады, всю деревню вплоть до лесопильного склада. Обошли Барталапошскую долину. Поляны на склоне Бабоня. Тот как сквозь землю провалился!
Куда он девался? И почему? Наверно, опять ему что-нибудь пришлось не по душе. Хотя вряд ли, ведь только что все так хорошо наладилось.
В тот день господин приходский священник Томайи вернулся домой только к вечеру, усталый от лазания по горам, поскольку он давал последнее причастие теще лесничего. И поэтому священник как был, пропыленный и в сутане, вытянулся на кровати и утомленно прикрыл глаза.
И тут до его слуха донесся раскатистый храп.
Сначала священник подумал, что слышит свой собственный храп. Он затаил дыхание. Храп продолжался. Через несколько минут ценой больших усилий, что было вредно ему, поскольку он страдал язвой желудка, Томайи удалось вытащить из-под кровати Лайоша Тота. Еще труднее оказалось его разбудить. А уж вытянуть из брандмейстера слово стоило и вовсе неимоверных трудов.
Многие недооценивают сельских священников. Они-де механически отправляют свои святые обязанности, твердят избитые проповеди, предаются чревоугодию, снедаемы бесом праздности… Никому невдомек, что иной раз сельским священникам приходится сталкиваться со столь сложными психологическими проблемами, которые даже для пастыря более высокого сана явились бы истинным испытанием искусства и духа.
