Валерия Перуанская - Прохладное небо осени
– Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный.
– Этого я не понимаю.
Нет, недостает твоего влияния. Он уже все решил, тут – уговаривай хоть до завтра.
– Ладно, – сказала она. – Дело, конечно, ваше.
– Не мое. Не только мое, – сердито возразил он. – Будем подбирать людей исключительно по принципу деловых качеств.
– Кто же может спорить с таким принципом? – миролюбиво кивнула она. – И в согласии с этим принципом я еще раз прошу вас подумать о кандидатуре Боброва.
Он не сразу вспомнил.
– Я вам в Ленинграде говорила о нем. Мой соученик по институту.
– А-а... Тот самый, что был в плену?
Когда Инесса рассказывала о Боброве, ей казалось, что Токарев ее рассказ почти целиком пропустил мимо ушей. Оказывается, кое-что запомнил.
– Какое это имеет значение? Сейчас? – Она с трудом скрыла раздражение.
– Да никакого, конечно. Но ведь у него, у вашего Боброва, небось вот такая, – он широко развел руки, показывая, – автобиография... Не оберешься с ним хлопот. И неизвестно, как посмотрят на него кадровики. На его анкету. – И взглянул простодушно.
Инесса молча поднялась. Чуть не вырвалось: я думала о вас лучше. Сдержалась. И без того чересчур много себе позволяю: за одного хлопочу, за другого, превращаю себя в приближенную особу, хотя никто еще тебе этого не разрешил. Правильно он делает, показывает, что всякие прогулки по Невскому ни к чему его не обязывают, меньше всего к каким-то личным одолжениям. Рассердилась – на себя сначала, потом на него – за то, что невольно провоцирует ее на разные глупости. Насколько все проще, когда ты молод, подумала с горечью. Не контролируешь себя на каждом шагу, не стыдишься быть опрометчивой, не замечаешь своих промахов...
– Извините, пожалуйста, меня, – сказала она. – Я. кажется, позволила себе бестактность.
Он энергично запротестовал:
– Что вы, что вы...
Не договорил – прервал телефонный звонок.
– Минуточку...
Но она воспользовалась моментом, показала на часы: пора уже идти – и поспешно вышла. За спиной слышала:
– Вадик?.. Здравствуй, здравствуй, сын. Голос подобревший, помягчевший.
«Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный». – «Этого я не понимаю». Нет, неправда, понимаю. Войны, социальные потрясения – гуманизм не может быть внесоциальным. Как в стихах военного времени: убей его, чтобы он не убил тебя. «Чтобы он, а не ты на земле лежал». Жестокие слова, но не скажешь: не понимаю, не принимаю. Стихи постепенно вспоминались: «Если дорог тебе твой дом... Если мать тебе дорога...» А не убить пленного врага, не тронуть ребенка врага – это какой гуманизм? Не одна же политика.
Ерунду Токарев сказал. Конечно, просто так, ради красного словца. Тоже еще проблема – гуманизм и Анастасия Николаевна. И все-таки – проблема.
Невозможно было представить, с каким лицом, с какими чувствами выйдет Анастасия Николаевна из кабинета Токарева после того, как он деловито и сухо, как все делает на службе, предложит ей уходить на пенсию. Неизбежно?.. Да, когда человек уже не может работать. Или – не хочет уже. А вот когда на всем скаку, на всем ходу... Недаром брат Иры Бородиной, полковник, цветущий мужчина, умер от инфаркта через две недели после того, как его отправили в отставку. Не успел и пенсию оформить. К счастью, не все такие чувствительные.
Никак не удавалось Инессе подавить в себе глухое раздражение. Против себя же. Неправильно говорила с Токаревым. Не только без толку, но и унизительно. Токарев не подчеркивал, но прозрачно дал понять: не суйся не в свое дело. Не переоценивай себя. И все-таки неприятно то, что он сказал про анкету. Как будто «длина» анкеты, автобиографии что-то может определить. Ужасная глупость. Токарев рассуждает не по глупости, а в расчете на чью-то глупость.
Так ли уж ему трудно разобраться с Алексеем Бобровым? Надо только захотеть. А зачем хотеть? Вот в этом все и дело. Никому совершенно незачем ничего хотеть. Если – не для себя. Нет, опять неверно. Кому-то ведь не только захотелось, необходимо стало – разобраться, что там случилось у Алешки Боброва, добровольца-солдата, партизана. Вернуть ему доброе имя. Чтобы не смела та альбиноска, первая его жена, кидать в лицо: «Обманул Родину». Каково это слышать тому, кто за Родину не жалел жизнь отдать? Кому-то захотелось это сделать.
[пропуск стр. 155]
– За весь день не нашел времени позвонить, – сказала она, заставив себя ничем не ответить на его радость.
– А ты забыла, какой сегодня день? – У Катьки торжествующее лицо.
– Какой бы ни был...
– Мама! У вас же сегодня годовщина свадьбы! Боже мой! Совсем из головы вон. Ни разу не вспомнила. Стыд какой.
– Папа ездил в Столешников, час стоял в очереди, зато какой торт купил!..
– Тем более, – сказала она, адресуясь к Андрею, – мог бы найти время в течение дня...
Что ж, обыкновенное дело: чтобы поменьше чувствовать свою вину, обвини другого. Андрей оправдывался:
– С утрат у нас все висели на телефоне, не мог прорваться. Когда дозвонился – ты уже ушла, Варвара подходила.
– А в институт?
[пропуск стр. 156]
Первый – сама свадьба. Боже, до чего же скудными были свадьбы в те годы! Особенно у таких людей, как Инесса с Андреем. Ни у нее, ни у него – ни отца, ни матери, ни каких бы то ни было, хоть захудалых, родственников. Весь семейный бюджет – две студенческие стипендии. Карточная система. А – весело было, как вовсе не всегда бывает, когда на столе дорогой коньяк и жареная индейка. У них на столе были ничем не заменимые картошка с селедкой, соленые огурцы и что-то еще, столь же малоизысканное. Зато с каким аппетитом эту еду поглощали гости – студенты военного времени!..
Потом было еще двадцать дней. Всего двадцать. А жизнь-то, считай, прожита. Никакой Токарев ее уже не удлинит, не продлит. Никто и ничто.
Чего мне не хватает в жизни? Всего хватает. Варвара недавно рассказывала про какую-то свою знакомую: «Чего ей не хватало? Хороший муж, хороший сын, квартиру получили, зарабатывают оба хорошо. Все бросила – сошлась с каким-то никудышным мужчиной, он у нас в больнице лежал, камни ему вырезали. Ни рожи ни кожи. Влюбилась по уши, ни на что не посмотрела. А чего ей не хватало?»
Милая, простодушная Варвара. Той женщине – не знаю, но мне действительно хватает всего. Ничего мы не каждый сам по себе. Каждый из нас – в другом.
Она сидела за столом – Катька не велела хозяйничать, объявила, что будет все делать сама, – и Андрей подошел сзади, сжал руками Инессины плечи, наклонился, поцеловал в шею.
– Вот что значит неделю жену не видел, – пошутила Инесса. Ну, не так уж я перед ним и виновата?..
Катюша поглядывала на родительские нежности снисходительно.
Но скоро ее потребовал телефон – очередной поклонник, она, поспешно доев кусок торта из Столешникова, умчалась на свидание. Грязная посуда осталась Инессе. Андрей не стал дожидаться, когда она домоет, ушел читать «Литературную газету». Эти газеты! Праздник кончился, все входило в свою колею. Даже про поездку особенно не расспрашивал: «Все сделала?» – «Да». – «Как Ленинград?» – «На месте стоит», – сказала Инесса иронически, но он и не слышал, что и как она сказала. За японские плавки, правда, спасибо получила. Но он и не разглядывал их особенно – ему все равно, японские или рязанские. Если она ему рубашку не купит или костюм не заставит заказать – будет ходить в чем попало. Впрочем, это неизвестно, в чем попало никогда не ходил, Инесса не допускала.
Она двигалась мимо него туда-сюда по комнате, а он закрылся полотнищем газетного листа – ничего для него, кажется, нет важнее, чем вопросы литературы. Нет, оказывается, не литературы:
– Ты читала статью об архитектуре? Не литература, так архитектура. Или социология. Или – есть ли жизнь на Марсе.
Нет, она не читала об архитектуре. И ей это совсем неинтересно. И вообще – когда ей читать газеты? Особенно «Литературную» – шестнадцать громадных страниц! Перед сном просмотрит по диагонали «Правду» или «Известия», а глаза сами слипаются над «Удивительными историями». Что до политики, то она вообще Инессу страшит и отпугивает – все эти мировые проблемы, в которые человечество себя без конца загоняет, чтобы в конце концов никогда из них не выпутаться. Тут она просто боится углубляться. На наш с Андреем век, может, и хватит нынешнего неустойчивого равновесия, а что ждет Катюшино поколение, их детей? У него, кстати, у этого поколения – у части его, во всяком случае, склонного к потребительству, – выработан свой довод и резон: «Неизвестно, что будет завтра. Надо брать от жизни то, что она дает сегодня». Большинство маскирует таким способом свои мещанские устремления. Но для некоторых это – убеждение и жизненное кредо. Катя тоже однажды в таком духе высказалась, но лишь повторила чужое, сама она живет как живется, без всяких теоретических подпорок. Нет, лучше не углубляться. Раз ничего не можешь изменить или поправить.
