Флора Шрайбер - Сивилла
Сивилла привыкла к тому, что ее называют Пегги, но требования матери она не поняла. У нее никогда не было своей комнаты. Она всегда спала в родительской спальне.
Сивилла пожелала родителям спокойной ночи и задумчиво направилась в спальню внизу. К ее изумлению, детской кровати там не оказалось. Единственной кроватью в комнате была та самая знакомая большая белая кровать, в которой спали ее родители.
— Пегги Луизиана! — раздался резкий голос матери из гостиной. — Ты что, не собираешься наверх?
Наверх? Сивилла не понимала, о чем говорит мать.
— Уже девятый час! — Голос матери зазвучал жестче. — Ты не сможешь встать утром. Отвечать придется перед мисс Хендерсон, а не передо мной.
Наверх? Несколько лет назад Хэтти выделила спальню наверху под комнату для Сивиллы, но почему-то так и не собралась перенести туда кроватку или саму Сивиллу. Поскольку терять было нечего, Сивилла решила выяснить, не эту ли комнату имеет в виду мать.
В этой, другой спальне тоже не было детской кроватки. Вместо нее здесь стояла кровать обычных размеров. Свежие простыни и наволочки манили к себе. Может быть, комната предназначена для гостей? Но никаких гостей в доме не было. Неужели взрослая кровать приготовлена для нее? Мать послала ее сюда. Видимо, так все и есть. Но почему они выделили ей эту кровать?
Сивилла разделась и впервые в жизни улеглась спать во взрослую кровать в собственной комнате. Насколько она помнила, это был первый раз, когда ей не пришлось наблюдать вечно происходящую в спальне драму.
Несомненно, нельзя отследить по часам или календарю тот момент, когда Сивилла впервые осознала, что сам процесс отправления в постель вечером может быть источником сильного расстройства. Причина расстройства всегда заключалась в этом. И только теперь она наконец узнала, что можно заснуть, не зажмуриваясь изо всех сил и не отворачиваясь к стенке.
Зрелище, от которого Сивилла бурно старалась отстраниться, в психоанализе называют первичной сценой — слуховое и зрительное восприятие ребенком полового сношения родителей. Сцена эта называется первичной, поскольку она первична по времени в том смысле, что является первым знакомством ребенка с сексуальностью взрослых, и поскольку она играет первостепенную роль в развитии ребенка, будучи основанием, на котором ребенок впоследствии выстраивает свои эмоции, оценки и поведение.
Некоторые дети вообще не наблюдают первичной сцены; для многих других это всего-навсего момент, когда дверь приоткрывается и ребенок наблюдает половое сношение родителей. Обычно это происходит случайно, по недосмотру, и сила воздействия этого события на ребенка зависит от общей атмосферы, царящей в доме. Когда половое сношение выглядит для него делом глубоко приватным, но не запретным, результатом этого мимолетного наблюдения чаще всего бывает отсутствие какого-либо психологического вреда.
В случае с Сивиллой первичная сцена не была чем-то мимолетно подсмотренным, единственным случайным моментом. Она разыгрывалась всегда. В течение девяти лет Сивилла наблюдала половые сношения родителей как устойчивую и неизменную часть жизни, которая находилась в резком контрасте с исключительной сдержанностью и холодностью их поведения днем.
В течение дня они никогда не целовались, не прикасались друг к другу и не обращались друг к другу с нежными словами — всерьез или шутливо. Днем ничто не выставлялось напоказ. Более того, наблюдения за тем, как родители занимаются сексом, происходили в доме, в котором секс считался грехом, формой деградации человека. В их доме алкоголь и табак, танцы и кино, даже романы (которые, ввиду того что их «выдумывают», почитались ложью) были строго запрещены.
Обычные вопросы дочери об обычных явлениях жизни оставались без ответов. Когда Хэтти была беременна, Сивиллу оградили от «грязной» правды. Когда беременность закончилась выкидышем и Уиллард Дорсетт похоронил плод — мальчика — на заднем дворе, Сивилла не знала, что происходит и почему. Младенцы, рожденные или не рожденные, каким-то образом существовали, но приличные люди не признавались в том, как это случается.
Не было никаких «как» и «почему», а были только бесконечные разговоры о безупречной святости, которая отрицает плоть, считает ее сферой влияния дьявола. «Все мужчины хотят тебе навредить, — наставляла Хэтти свою дочь. — Они ничего не стоят. Они гадкие». В других случаях, однако, она заявляла: «Папа не такой, как другие мужчины». Но, говоря это, она заставляла Сивиллу, видевшую пенисы у маленьких мальчиков, считать, что у ее отца нет пениса. Имея «кастрированного» отца и впитывая в течение дня негативное отношение к сексу, Сивилла была шокирована и ошеломлена тем, что видела и слышала ночью.
Пленница ночной лжи, олицетворявшей лживость периода формирования ее характера, Сивилла вынуждена была наблюдать зрелище, от которого она могла скрыться, только закрыв глаза и заткнув уши.
Тени обычно наполовину перекрывали спальню — три с половиной на четыре метра. Кроватка стояла так, что уличный фонарь, заглядывавший в окно спальни, освещал тот самый пенис, наличие которого у отца отрицала Сивилла. Три или четыре раза в неделю, год за годом, от момента рождения и до девятилетнего возраста, она слышала и видела половые сношения родителей. И нередко в полумраке ясно просматривался возбужденный пенис.
Наблюдая эту первичную сцену прямо и косвенно, с момента своего появления все эти разные «я» по-разному реагировали на нее.
Пегги Лу страдала бессонницей, ей было неудобно, но она не пыталась закрывать глаза или затыкать уши.
— О чем вы там говорите? — желала она узнать время от времени.
— Давай спи, — отвечала Хэтти.
Но вместо того, чтобы спать, Пегги Лу изо всех сил напрягала слух в надежде услышать хоть что-нибудь. Ей не нравилось, что ее отец и мать шепчутся о ней. Они часто шептались о ней за столом и, как она полагала, в спальне занимались тем же самым. Возмущенная чувством отверженности, рождавшимся в результате этого перешептывания, Пегги Лу бесилась также и из-за шороха простыней. Всякий раз, когда она слышала этот шорох, ей хотелось прекратить его.
Каким облегчением было перебраться в верхнюю комнату вскоре после похорон бабушки Дорсетт и не слышать больше этот шорох!
Вики не раз видела очертания пениса в состоянии эрекции. Она безбоязненно поворачивалась от тени на окне к тому, что происходило в кровати. То, что происходило в кровати, не всегда можно было различить, а когда оно было различимо, не всегда происходило одинаково. Иногда сгорбившийся Уиллард придвигался к Хэтти и взбирался на нее. Иногда же он начинал прижимать ее к себе, когда оба они лежали на боку.
Поначалу Вики думала, что Уиллард, быть может, собирается раздавить Хэтти и убить ее, но Хэтти, вместо того чтобы умирать, вертелась вместе с Уиллардом. Они обнимались. Так это и продолжалось. Вики решила, что, если бы миссис Дорсетт не хотелось того, что он делает, она бы сумела остановить его. Во всяком случае, Вики понимала, что пытаться помочь миссис Дорсетт наверняка неуместно.
Обычно лица мистера и миссис Дорсетт прятались во тьме, но иногда комната бывала достаточно освещена и Вики могла разглядеть их лица — напряженные, искаженные, деформированные, неузнаваемые. Оглядываясь с высоты своего жизненного опыта, Вики так и не смогла сказать, отражалось ли на их лицах выражение экстаза или какого-то болезненного несчастья.
Вики часто чувствовала, что подсматривать нехорошо, однако она оставила терзания по этому поводу, сообразив, что, смотрит она или не смотрит, слышать их она будет в любом случае. К тому же ее разбирало любопытство. Было и еще кое-что другое: у Вики складывалось впечатление, что на самом деле Хэтти Дорсетт хочет, чтобы ее дочь видела это. Например, Хэтти частенько отбрасывала простыни в сторону — словно для того, чтобы продемонстрировать происходящее.
Марсия боялась за безопасность матери.
Мэри жаловалась, что ей не дают покоя.
Ванесса была возмущена лживостью родителей, демонстрировавших в присутствии дочери сексуальность, которую они якобы осуждали.
Наблюдало за этим сексуальным представлением в родительской спальне и еще одно «я» по имени Рути, проявившееся в ходе анализа, когда происходил процесс восстановления первичной сцены. Это была совсем маленькая девочка, видимо трех с половиной лет, и она не могла сообщить дату своего появления в жизни Сивиллы. Но из всех молчаливых свидетелей родительской сексуальной жизни именно Рути была наиболее возмущена. Действуя в согласии с Сивиллой, которая в то время пребывала в том же возрасте, что и она, Рути с нескрываемым возмущением выступала против родителей.
Когда родители входили в комнату, Рути лежала тихонько, притворяясь, что спит. Притворство это продолжалось, пока родители раздевались — Хэтти прямо в спальне, а Уиллард в смежной ванной комнате без двери. Но когда родители ложились в постель и отец начинал прижиматься к матери, Рути сообщала о своем присутствии. «Давай спи, мама, — призывала она. — Давай спи, папа».
