Сара Уотерс - Ночной дозор
Дункан закрыл глаза. Интересно, в тюрьме еще кто-нибудь не спит? Пожалуй, только надзиратели. Ежечасно они совершают обход, появляясь точно фигуры на старинных часах. Обувь у них мягкая, но железные площадки откликаются: слышен равнодушный дребезжащий звон, размеренный как пульсация ледяной крови. Днем его почти не слышно – наверное, из-за шума; для Дункана этот звук был частью особого ощущения ночи, созданного тишиной и мраком. Он его ждал и ловил. Звон означал, что прошли еще шестьдесят минут тюремного времени. Если Дункан был единственным, кто бодрствовал, значит, эти минуты принадлежали только ему, зачислялись на его счет и звякали, точно монеты, проскользнувшие в спину фарфоровой свиньи-копилки. Не повезло тем, кто дрыхнет! Они не получат ничего... Но если кто-нибудь подавал признаки жизни – кашлял, дубасил в дверь, призывая надзирателя, плакал или вопил, – Дункан делил с ним минуты поровну: тридцать минут каждому. Так по справедливости.
Разумеется, все это глупость, потому что быстрее всего время проходит, когда спишь, и нет хуже, чем вот так лежать без сна. Тогда выдумываешь всякие маленькие ухищрения, дабы скоротать ожидание за чем-то более осязаемым вроде рукоделья или головоломки. Другого ничего нет. В этом вся тюрьма: никакая не фарфоровая свинка, но громадная медлительная машина для перемалывания времени. В нее попала твоя жизнь, которую истолкло в порошок.
Дункан приподнял голову, потом снова перевернулся на другой бок. На площадке возник дребезжащий звон, но теперь его ритм был очень легкий, едва уловимый, и Дункан понял, что идет мистер Манди, который в тюрьме прослужил дольше любого надзирателя и умел подойти осторожно, не обеспокоив узника. Размеренный звук приближался, потом замедлился, как биение угасающего сердца, и наконец стих. Дункан затаил дыхание. Под дверью, на которой в пяти футах от пола имелся глазок с заслонкой, проглядывала полоска тусклого синего света. Вот в ней появился темный провал, потом вспыхнул и померк глазок. Мистер Манди заглядывал в камеру. Он говорил, что не только умеет мягко ходить, но чувствует, если кто-нибудь из его подопечных встревожен и не может уснуть...
С минуту он стоял абсолютно неподвижно. Затем очень тихо спросил:
– Порядок?
Дункан ответил не сразу. Боялся, что проснется Фрейзер. Наконец прошептал:
– Все хорошо. – Фрейзер не пошевелился, и он добавил: – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил мистер Манди.
Дункан закрыл глаза. Чуть погодя снова возник и постепенно стих дребезжащий звон. Полоска под дверью опять была целой, кружок глазка темен. Дункан повернулся на другой бок и положил руки под щеку – точно мальчик из книжки с картинками, терпеливо ожидающий прихода сна.
2
– Хелен! – крикнул кто-то, перекрывая рычание машин на Марилебон-роуд. – Хелен! Эгей!
Хелен обернулась и увидела женщину в синей джинсовой куртке, комбинезоне, сильно испачканном на коленях, и пропыленном тюрбане . Женщина улыбалась и махала рукой.
– Хелен! – снова крикнула она и засмеялась.
– Джулия! – наконец ответила Хелен и перешла дорогу. – Я вас не узнала!
– Неудивительно. Наверное, я выгляжу трубочистом, да?
– Есть немного.
Джулия встала с обломка стены, где грелась на солнышке. В одной руке у нее был роман Глэдис Митчелл,28 в другой – сигарета; напоследок торопливо затянувшись, она отбросила окурок. О нагрудник комбинезона отерла руку, чтобы поздороваться с Хелен. Но, взглянув на ладонь, покачала головой.
– Грязь въелась. Ничего?
– Конечно ничего.
Они пожали руки.
– Куда направляетесь? – спросила Джулия.
– Возвращаюсь на работу, – чуть смущенно ответила Хелен. Что-то в Джулии – манеры, ясный аристократический голос – заставляло стесняться. – Ходила перекусить. Я работаю вон там, в муниципалитете.
– Да? – Джулия посмотрела вдоль улицы. – Наверное, проходили рядом и не замечали друг друга. Мы с отцом отрабатываем все здешние улицы. На Брайанстон-Сквер у нас что-то вроде штаба. Торчим здесь уже неделю. Отец пошел переговорить с караульным, и у меня появилось оправдание, чтобы немного побездельничать.
Хелен знала, что отец Джулии архитектор. Он проводил экспертизу пострадавших от налетов зданий, и Джулия ему помогала. Почему-то казалось, что они работают где-то далеко – в Ист-Энде или где-нибудь вроде этого.
– На Брайанстон-Сквер? – переспросила Хелен. – Вот забавно! Я все время через нее хожу.
– В самом деле?
Секунду они смотрели друг на друга, хмурясь и улыбаясь.
– Как вы вообще? – оживила беседу Джулия.
Хелен пожала плечами, опять застеснявшись:
– Ничего. Немного устала, конечно, как все. А что у вас? Пишете?
– Да, помаленьку.
– Успеваете между бомбежками?
– Точно, между налетами. Вроде помогает отвлечься. И вот читаю... – она показала книгу, – чтобы знать конкуренцию. Как Кей?
Джулия спросила непринужденно, но Хелен почувствовала, что краснеет.
– Нормально, – кивнула она.
– По-прежнему на станции? На Долфин-Сквер?
– Да, все там же.
– С Микки и Бинки? Вот уж парочка, правда?
Хелен согласно рассмеялась... Джулия книгой прикрылась от яркого солнца, но смотрела на Хелен так, будто что-то обдумывала.
– Знаете, отец придет минут через десять, – сказала она, поправив на запястье перевернувшиеся часы. – Я как раз собралась выпить чайку. Тут есть одна рыгаловка возле метро. Не составите компанию? Или вам срочно на работу?
– Вообще-то, мне уже пора за стол, – удивленно ответила Хелен.
– Так уж и пора? Взгляните иначе: чай поможет усерднее работать.
– Что ж, возможно.
Хелен помнила, как закраснелась, и не хотела, чтобы Джулия решила, будто ей неловко посреди улицы говорить о Кей, хотя это вполне естественно, тут ничего такого... Да и Кей будет приятно узнать об этой встрече – так сказала она себе, взглянула на часы и улыбнулась:
– Ладно, только быстро. На сей раз я переживу гнев мисс Чисхолм.
– Кто такая?
– Коллега, невероятно пунктуальна. Ее поджатые губы – это нечто жуткое. По правде, я ее до смерти боюсь.
Джулия засмеялась. Они двинулись быстрым шагом и вскоре уже стояли в небольшой очереди к окошку передвижного буфета.
День стоял солнечный и почти безветренный, но холодный. Зима выдалась злая. Оттого сегодняшнее голубое небо казалось еще прелестнее. Народ вокруг повеселел, будто вспомнил о счастливых деньках. Прислонив вещмешок и винтовку к буфетному фургону, солдат в хаки лениво свертывал сигарету. Девушка в очереди надела солнечные очки. Пожилой мужчина перед ней был в кремовой панаме. Правда, у обоих через плечо висели противогазы; Хелен заметила, что люди вновь стали их носить, раскопав из хлама. В пятидесяти ярдах дальше по Марилебон-роуд недавно разбомбило административное здание: стоял пожарный бак с водой, к тротуару прилипли обгорелые бумаги, стены и деревья были в налете пепла, от развалин через улицу тянулись грязные следы пожарных рукавов.
Очередь продвигалась. Девушка за прилавком подала чай. Хелен достала кошелек; возник обычный женский спор, кому платить. В конце концов заплатила Джулия, сказав, что пригласила она. Чай выглядел отвратительно: сероватый – видимо, от хлорированной воды, порошковое молоко свернулось комками. Джулия с Хелен отошли в сторонку к груде песочных мешков под заколоченным окном. От разогретой солнцем мешковины довольно приятно пахло подсыхающим джутом. Некоторые мешки лопнули, в прорехи выглядывала блеклая земля с остатками чахлых цветков и травы.
Джулия вытянула сломанный стебелек.
– Триумф природы над войной, – сказала она дикторским голосом; именно об этом люди писали на радио: на развалинах появился неизвестной вид полевого цветка, прилетела птица неведомой породы – все это ужасно осточертело. Джулия прихлебнула чай и скривилась: – Ну и гадость! – Она достала пачку сигарет и зажигалку. – Ничего, что я курю на улице?
– Ради бога.
– Закурите?
– У меня где-то были свои...
– Да ладно, берите.
– Спасибо.
Склонившись, они вместе прикурили и сощурились от дыма. Непроизвольно Хелен коснулась руки Джулии.
– У вас костяшки расцарапаны.
Джулия посмотрела на пальцы.
– Точно. Наверное, битым стеклом. – Она пососала ссадины. – Утром пришлось забираться в дом через окошко над дверью.
– Боже мой, прямо как Оливер Твист!
– Да, похоже.
– А это законно?
– Можно считать. У нас с отцом что-то вроде особого разрешения. Если дом пуст и нет ключей, можем входить любым способом. Работенка грязная и вовсе не такая интересная, как выглядит: полный разгром в комнатах, изодранные ковры, расколотые зеркала. Да еще эти помпы – от воды сажа превращается в слякоть. В прошлом месяце я видела дома, где все обледенело: диваны, скатерти и прочее. Или же все сгорает. Если зажигалка упадет на крышу, может аккуратненько прожечь дом насквозь – стоишь в подвале и видишь небо... По мне, так еще хуже, нежели бы дом разнесло в клочья, – все равно что жить с раковой опухолью.
