Олег Рой - Обняться, чтобы уцелеть
– Как он мог? – Ксения в сердцах отшвырнула обломки карандаша. – Рассказывать такие вещи постороннему человеку…
– Однажды вы вместе с ним ходили за ежевикой… – тихо продолжал он. – Ну, конечно, ежевика была только предлогом, вам просто хотелось побыть вдвоем. Но ягод все-таки удалось набрать, вы принесли их в лагерь, и Людмила протерла их с сахаром. А Дашка с Димкой завозились и опрокинули банку прямо на вас. У вас был такой сарафан, до колен, белый в косую синюю полоску, а на плечах завязывались тесемочки… И он весь оказался в варенье…
– Да, точно, был такой сарафан, я сама его сшила… Но…
– …вы постирали одежду и повесили сушить на сосне. А ночью поднялся ветер, сарафан унесло в море, и вы так расстроились, что заплакали…
– Послушайте! Как! Как вы можете знать такие подробности?
– На следующий год, летом, вы и Леонид тоже мечтали поехать в Пицунду, – продолжал он, не обращая внимания на ее слова. – Но он не смог взять отпуск, и тогда вы сами приехали к нему, в уездный город N-ск, как вы, смеясь, называли его родину. Днем он работал, а вы без него хозяйничали и перемыли всю квартиру так, что она чуть не блестела. А питались вы исключительно картошкой, макаронами и яичницей, потому что ничего другого вы готовить не умели.
– Неправда! Я уже тогда прекрасно умела тушить мясо и жарить курицу на бутылке! Просто в те годы в провинции вообще невозможно было купить никаких продуктов. В Москве еще хоть что-то было, а там – вообще ничего!
– …вечерами вы с ним ходили гулять по городу. А однажды зашли в церковь, потому что вам захотелось посмотреть ее изнутри. И служившая там старуха долго и недовольно глядела на вас, а потом сказала, что батюшка все равно венчать вас не будет, потому что с завтрашнего дня начинается Успенский пост…
– Да, и такое было! А после этого мы пошли на рынок и купили у другой бабульки целое ведерко клубники. Пришли домой и вместе слопали его в один присест.
– Нет, Ксаня, ты что-то путаешь! – вырвалось у него. – Ты никогда не ела клубнику, у тебя на нее аллергия.
Она вскочила со стула и схватила его за руку:
– Кто вы такой? Откуда все это знаете? Вам рассказал Леонид? Даже про мою аллергию? Но зачем?
– Ксю, я не знаю, как смогу тебе это объяснить…
– Как вы меня назвали?
– Так, как двадцать лет назад… Конечно, ты можешь мне не поверить, да что я говорю, разумеется, не поверишь! Но это я, Леонид, Леонид Голубев!
– Вы? – Она обшарила его взглядом. – Это что же – пластическая операция? Да нет, не может быть… Некоторое сходство есть, но все равно… Встаньте! Да вы выше его сантиметров на восемь как минимум! И руки у вас совсем другие…
– Ты так хорошо меня помнишь?
– Ну, конечно, я отлично тебя… Тьфу, черт! А еще эти сны…
– Какие сны, Ксю? – вкрадчиво спросил он.
Она неохотно призналась:
– С тех пор как вы пришли сюда первый раз, вы мне снитесь каждую ночь… Вернее, не вы, а Леонид, только во сне получается, что он и вы – это один и тот же человек…
– Так получается не только во сне, Ксю, – тихо сказал Голубев. – Ну что мне еще сказать тебе, чтобы ты поверила? Помнишь ту песню о двух птицах, что ты мне спела второго мая девяностого, прежде чем прогнать меня из своей квартиры и из своей жизни? «Так мощен наших крыл разлет, что сблизиться нам не дает…» Я теперь знаю, чьи это слова. Это Александр Дольский.
Она отвернулась, прошлась по кабинету, встала у стены и долго смотрела на окно, точно пыталась разглядеть что-то сквозь наглухо закрытые жалюзи.
– Какой балет мы видели, когда Леонид приезжал в Москву в предпоследний раз? – глухо спросила она.
– Никакой, – с уверенностью отвечал Голубев. – Мы ни разу не были на балете. И в предпоследний раз, это было на 8 Марта, вообще ни в какой театр не ходили. В театре мы были только зимой, на Таганке, и смотрели «Федру» с Аллой Демидовой.
– А как звали мою кошку?
– Когда мы встречались, у тебя не было никакой кошки. И вообще, насколько я помню, у тебя никогда не было домашних животных. Хотя одно время ты, как все дети, очень просила у родителей собаку. Тебе нравились крупные породы – сенбернары или ньюфаундленды.
– Гм… А как мы отпраздновали встречу девяностого года?
– Девяностого? Да просто ужасно! Мы так мечтали с тобой, как встретим его вдвоем, такие планы в письмах строили… Тем более что на предыдущий Новый год я не смог приехать к тебе, у меня мама попала в больницу. А того Нового года мы с тобой ждали с таким нетерпением… Но, как ты сказала, «загад не бывает богат». Я то ли отравился в поезде, то ли инфекцию какую-то желудочную подхватил… Мне всю ночь плохо было, рвало и все такое… И ты меня выхаживала, как сестра милосердия, а потом вдруг сказала, что это был самый лучший Новый год в твоей жизни, потому что ты встретила его со мной.
– Я и до сих пор так считаю… – Она вновь повернулась к нему.
– Так ты мне веришь? Ксаня, Ксю… – Очень хотелось подойти к ней, обнять, но он не решался.
– Сама не знаю… Но, может, вы… ты… все-таки объяснишь, что произошло? Как можно так измениться, помолодеть на двадцать лет, приобрести совсем другую внешность? И, кстати, другое имя?
– Это длинная история. И совершенно фантастическая. В нее очень трудно поверить.
– Ничего, я благодаря своей работе научилась верить в чудеса. И не пожалею времени, чтобы послушать! Только сделаю пару звонков.
Неужели наконец-то нашелся кто-то, кому он может все это выплеснуть без риска быть принятым за помешанного! А тут еще слушателем оказался не «кто-нибудь», а Ксения, его Ксю… Леонид начал с самого начала и рассказал ей про то, как им вдруг овладела навязчивая идея помолодеть. Про мысли о самоубийстве и решении переехать в Москву, принятом перед зеркалом в ванной. Про то, как он надумал поселиться именно в этой квартире на Бульварном кольце, и про свое молодое отражение в зеркале. Про то, как вдруг его собственное отражение с ним заговорило, рассказало о зазеркальном мире и возможности обмена телами. Про то, как они «обработали» Кирилла и как произошел обмен. Про то, как он узнал, что болен, как Олеся от него отказалась, как он хотел покончить с собой и как отражение все объяснило. Последней части своего повествования, касающейся Глеба Серебряного и объясняющей все происходившее, он уделил особое внимание.
Ксения слушала очень внимательно, то и дело задавала вопросы.
– Ну что же, ты мне веришь? – с надеждой спросил он.
Она пожала плечами:
– Знаешь, если бы ты пришел ко мне в своем прежнем облике и выдал бы нечто подобное, я бы ни секунды не сомневалась в том, что у тебя шизофрения! Но поскольку передо мной совсем другой человек, то тут возможны четыре объяснения.
– Целых четыре? – насторожился он. – И какие же именно?
– Первое: ты Кирилл Рощин. Ну, или какой-то другой человек, неважно. Факт тот, что ты не Голубев, но вообразил себя им после того, как вы очень много и тесно общались. В психиатрии нередки такие случаи, когда больной вдруг объявляет себя какой-то известной личностью, Наполеоном, например. Тогда и рассказанная тобой история с зеркалами и масонами легко объясняется…
– Тем, что это бред сумасшедшего? – усмехнулся он.
– Вот именно! – она не стала с ним деликатничать. – Но я не склонна придерживаться этой версии. Да, ты мог перенять манеры Леонида, его жесты, интонации… Леня просто не мог столько тебе рассказать. Да и не стал бы он этого делать, не такой он человек.
– Тут ты совершенно права, – кивнул он. – О наших отношениях я так никому ничего и не говорил. Ни Жорке, ни Людмиле…
– Вариант второй, – увлеченно продолжила она. – Ты – самозванец. Тем или иным образом сумел очень хорошо узнать Леонида, научился отлично его копировать и теперь собираешься выдавать себя за него. Теоретически такое возможно. Но тоже отпадает.
– Слава тебе господи! А почему, можно узнать?
– Я не вижу смысла. Для чего разыгрывать этот фарс передо мной! Перед человеком, с которым Леонид Голубев вот уже восемнадцать лет не общается? Логичнее было бы объявиться в тех кругах, где он вращается, и, скажем, заявить свои права на активы холдинга… Но в этом случае твоя легенда явно была бы куда проще. Например, та же пластическая операция или что-то в этом духе…
– Стало быть, второй версии ты тоже не придерживаешься? Это радует.
– Ну, полностью я ее не отвергаю… Если тут какая-то сложная интрига, то со временем это станет ясно.
– Ладно, подождем. Какие еще у тебя будут объяснения?
– Третье – это то, что я сошла с ума. Все эти сны, и мое отражение… Последние дни мне тоже кажется, что, когда я смотрюсь в зеркало, со мной словно кто-то разговаривает. Заставляет вспоминать тебя, задумываться о прошлом… В общем, если честно, третий вариант мне тоже совсем не нравится. Нет никакого желания записываться в душевнобольные.
– Значит, остается последняя версия. И какая же она?
