Несовершенства - Мейерсон Эми

Шерил открывает дверь. Она моложе, чем ожидала Дебора, не старше сорока, с темными волосами, спадающими на плечи. Одета она пышно, и одежда словно из гардероба Хелен: шелковая блуза, брюки, на шее нитка жемчуга.

— Входите, пожалуйста, — приветливо приглашает она. — Я накрыла к чаю в гостиной.

По пути в прохладную темную комнату с дубовыми панелями на стенах она щебечет о своем месячном пребывании на Амальфитанском побережье.

— Каждый год мы ездим в Европу. В прошлом году снимали дом на Лазурном Берегу, до этого — квартиру в Лондоне… — Она продолжает перечислять места, где гости никогда не были, и Дебора недоумевает, с чего бы ее мать доверилась подобной женщине.

Они с Эшли садятся на кушетку напротив Шерил. Хозяйка разливает чай.

— Я так рада, что вы разыскали меня. Я очень любила Хелен, но, думаю, вы уже об этом догадались.

Дебора и Эшли не рискнули бы такое предположить. Хелен сказала бы по поводу подобной женщины, что она «с дерьмецом».

Шерил потягивает свой чай, не замечая, что ее гостьи недоуменно переглядываются.

— Эта книга вызвала невероятный отклик от родственников моих персонажей. Со времени публикации вы уже шестая семья, которая связалась со мной. Мне даже пишут, что книга помогает справляться с утратой. Это лучший комплимент, который можно получить от читателя. — И Шерил выжидательно смотрит на посетительниц.

— Нам ваша книга тоже помогла, — начинает Эшли, чувствуя, что дама напрашивается на очередной комплимент. — Хелен умерла два месяца назад.

На лице Шерил отражается искреннее огорчение.

— Жаль, что больше не доведется с ней увидеться.

Эшли берет свою чашку и ставит ее на колени.

— Когда вы встречались с ней в последний раз?

— Дайте подумать… — Шерил поднимает глаза к потолку. — Книга в твердой обложке вышла в две тысячи девятом, значит, это был где-то две тысячи седьмой — восьмой год.

— Она приезжала сюда к вам? — интересуется Дебора, выводя на поверхности чая рисунок струйкой меда.

— Я навещала ее несколько раз в Пенсильвании. Она дала мне несколько фотографий и документов для книги. — Шерил достает из-под стола розовую коробку и, перебрав ее содержимое, находит незнакомый Деборе и Эшли снимок: Хелен и Флора сидят на веранде кафе. — Это она с матерью…

— Флорой, — слишком резко произносит Дебора.

Эта дубовая комната, эта розовая коробка, наполненная предметами, которые Хелен никогда ей не показывала, эта женщина, которая ей не нравится, но почему-то пользовалась доверием Хелен, раздражают ее, и ей хочется грубить.

— Верно. — Шерил продолжает копаться в коробке, пока не выуживает германский паспорт Хелен.

Дебора берет протянутый ей документ. На фотографии ее мать в клетчатом платье с кружевным воротником и с белым бантом в коротких, до середины шеи, волосах. Она улыбается, обнажая пожизненную щербину между передними зубами. Паспорт выдан в 1939 году и дважды проштампован печатью с нацистским орлом. Хелен в то время было четырнадцать лет, хотя выглядела она моложе.

Дебора удивляется, читая имя в паспорте: «Хелен Сара Ауэрбах», — детским наклонным почерком написано в документе. Сара.

Дебора хотела назвать Сарой старшую дочь и в первый день жизни девочки, в больнице уже обращалась к ней «Сара Миллер». Когда младенцу было всего тринадцать часов от роду, Дебора, потная, уставшая и гордая тем, что произвела на свет дитя, дала подержать дочь Хелен. Мать поугукала ребенку, уткнувшись носом в пятнистую кожу новорожденной.

— Запомни этот запах, — сказала она, передавая девочку обратно Деборе. — Он очень быстро пройдет.

— Это Сара, — проговорила Дебора, гладя нежный пушок на голове ребенка.

Хелен передернуло.

— СА-РА?

Дебора не уловила особого выражения, которое мать вложила в этот вопрос, и кивнула.

— Нет. — В глазах у Хелен встали слезы. — Ты не можешь назвать ее так. Неужели я тебя ничему не научила?

Дебора нервно засмеялась, а Хелен заплакала. В этот момент вошел Кенни и взял дочь из дрожащих рук жены.

— Как угодно, только не Сара, — прошептала Хелен и ушла.

Когда доктор Фельдман пришел на обход, Дебора рассказала акушеру о странной реакции матери. И узнала, что бабушка доктора Фельдмана пережила холокост. Ее звали Шарлотта Элла Вайс, нацисты же назвали ее Шарлотта Сара Вайс. Это было второе имя, которое они приписывали еврейским девочкам, чье первое имя не указывало на их иудейское происхождение. Мужчин же называли Израилями.

Дебора была ошеломлена. Глядя на закрытые шелушащиеся веки новорожденной девочки, она представила, каково это будет для Хелен — до конца жизни смотреть на внучку Сару.

Поэтому при оформлении свидетельства о рождении Дебора записала дочь как Эшли.

Она передает Эшли бабушкин паспорт. Дебора никогда не рассказывала старшей дочери, как хотела назвать ее, но нацистская символика в удостоверении личности Хелен достаточно ужасает, даже если не знать, что означает имя Сара в этом документе.

— Я не приводила фотографию паспорта в книге, — извиняющимся тоном говорит Шерил, изучая застывшие лица Деборы и Эшли. — Вы раньше его не видели?

— Нет, — отвечает Эшли, кладя документ на стол.

— Иногда легче рассказать о своем прошлом малознакомым людям, — замечает Шерил.

— Однако Ирма вам рассказала о своем, — возражает Дебора. — Вы все о ней знаете.

— Моя бабушка полагала свою жизнь счастливой. По крайней мере, относительно счастливой. Ее родители с братом приехали сюда в том же году из Италии и нашли квартиру в Бронксе. Я понимаю, почему Хелен не хотела об этом говорить, ведь ее семье не повезло.

«Не повезло» — как будто речь идет о какой-то игре. Иногда лучше называть вещи своими именами, без иносказаний, думает Эшли.

Шерил снова перебирает содержимое коробки и показывает им фотографии Хелен и Ирмы. Одну из них они уже видели на обложке книги Шерил — Хелен стоит на палубе парохода «Президент Хардинг». На другой Хелен и Ирма сидят на ступенях белого крыльца, над ними развевается американский флаг. На этом снимке Хелен тоже одной рукой крепко держит руку подруги, а другой прижимает к себе куклу.

— Это лагерь юношеского иудейского общества, где девочек поселили временно, пока Гольдштайны подыскивали им постоянное жилье.

На фото Ирма, повернувшись к Хелен, улыбается, но Хелен не отвечает ей тем же. Она не выглядит ни печальной, ни недовольной, просто она очень серьезна. Надломлена.

— Они остались в лагере вдвоем, когда других детей разместили по семьям, поэтому заботились друг о друге, — объясняет Шерил. — Хелен была для моей бабушки как старшая сестра.

Эшли помнит из книги, что Хелен покинула лагерь последней.

— Она была старше остальных, а потому подыскать ей дом было сложнее. К тому же Гольдштайны находили ее… как бы выразиться поделикатнее… — Шерил в растерянности пытается подобрать слова.

— Хелен была трудным подростком, — подсказывает Эшли.

Конечно, а как иначе? Ей пришлось столько вытерпеть и всю жизнь мучиться от чувства вины за то, что она единственная из всей семьи смогла спастись.

Дебора безотчетно гладит дочь по спине. Эшли смотрит на удивительно молодое лицо матери. Вероятно, приверженность веганству, акупунктуре и йоге все-таки оказывают благотворное воздействие.

Шерил смеется.

— Именно так, она была трудным подростком и гордилась этим. Хелен говорила, что у мистера Гольдштайна был комплекс спасителя. Он не мог понять, почему, став американкой, она не прыгает от радости. Думаю, он ожидал от Хелен большего, как от самой старшей, тогда как ей было очень тяжело расстаться с матерью. Гольдштайны часто утешали детей, обещая, что их родители скоро получат визы и приедут. И многие действительно приехали. Мне кажется, отчасти Хелен упрекала своих благодетелей за напрасную надежду. И, что еще хуже, она так и не узнала, что случилось с Флорой.

Дебора уносится мыслями к своим подростковым годам, когда Хелен отчитывала дочь за то, что та вела себя слишком по-американски — проявляла излишнюю раскованность, громко разговаривала, не боялась осуждения. Деборе ни разу не пришло в голову, что мать никогда не чувствовала себя американкой и так и не стала по-настоящему свободной.