Прыжок - Лапперт Симона
Ровно в 22:23 у нее второй раз за день кончились сигареты. Эдна обыскала весь дом: ящики в прачечной, этажерку для обуви, каждую сумку и пальто — ни одной завалявшейся сигареты. Она нащупала в кармане юбки прибереженную десятку. Днем она купила пачку за мелочь из кухонного шкафчика — целую горсть монет по пять и десять центов. Ей было неприятно вспоминать о том, как она потеряла самообладание перед тележурналистом, она не хотела говорить это вслух. И все же ей надо немедленно отправиться в кафе Розвиты: только там она могла достать сигареты так поздно. Женщина находилась на крыше уже больше тринадцати часов; что, если она решит прыгнуть именно сейчас, когда Эдна будет проходить мимо? Она затушила последнюю сигарету в пепельнице у гардероба и погладила свой ноющий живот. Выхода нет. Без никотина она не переживет эту ночь.
На террасе у Розвиты по-прежнему было многолюдно, почти все места заняты. Семья из пяти человек даже умудрилась втиснуться за один столик, повернув все стулья к главному зрелищу; у каждого на коленях стояла тарелка с горячей шарлоткой, которую они торопливо ели, открывая рты и втягивая воздух после каждого куска, чтобы не обжечь нёбо еще не остывшими яблоками. Эдна подошла к прилавку и заказала две пачки «Мальборо».
— Подожди на улице, — попросила Розвита, — я скоро вынесу. Сегодня я обслуживаю только на террасе, там слишком много посетителей. Извини.
Эдна села снаружи прямо у входа за крохотный столик, на котором Розвита держала сменные пепельницы. Она нетерпеливо стучала пальцами по металлической столешнице, глядя на лежащую возле пепельницы зажигалку.
— Вот, ты заслужила. — Розвита поставила перед ней кружку пшеничного пива и блюдце с арахисом. — Насколько я слышала, сегодня не твой день. За счет заведения.
Эдна в благодарность кивнула и покрутила кружку в руках. Розвита хотела как лучше. И все же. Теперь Эдне придется сидеть здесь, пока она не допьет пиво. Она поскорее открыла пачку сигарет и оглядела присутствующих. Среди них были Тереза с Вернером — два обанкротившихся стервятника. В магазине весь день стоял ажиотаж, она видела очередь из окна. Оба потягивали коктейли. Обычно-то они не могут себе этого позволить, думала Эдна. С каждым глотком пива в ее желудке вспенивалась злость, поднимаясь до груди. Злость на жалких зевак, что невозмутимо ели пироги и пили коктейли; злость на женщину на крыше, что спустя столько лет пробудила тремор в ее конечностях; злость на себя и воспоминания, которые вернулись после того, как она затолкала их в самый темный уголок своего сознания.
— Какое расточительство налоговых денег! — воскликнула она после второй сигареты. Эта мысль вырвалась из нее как кашель, как раздражитель, с которым она была не в силах бороться. — Позорище! С такими разговор должен быть коротким: бах — и снять ее с крыши. Вот именно. Она все равно устала от жизни, так к чему вся эта возня?
На нее обернулась Тереза и еще несколько посетителей. Эдна стукнула кружкой по столу, расплескав пиво. Она почувствовала себя неловко, заметила, как к горлу подступает еще больше слов, которые ей совсем не хотелось произносить.
— Разве я не права? Одни полицейские стоят бешеных денег. Нам всем это дорого обойдется, говорю вам. Если не хочет жить, пусть залезет в ванну с феном или наглотается таблеток, чтобы никого в это не впутывать.
Розвита, которая слышала все изнутри, вышла на террасу и молча поставила перед Эдной большой стакан с водой. Она отодвинула его в сторону и закурила еще одну сигарету.
— Да вы же все думаете ровно так же, — продолжила она, — только сказать не осмеливаетесь.
Тереза рывком повернулась на стуле.
— Да прекрати уже, Эдна, — сказала она. — Мы и так все знаем, что это ты вызвала полицию. Возможно, в этом не было необходимости. Возможно, все обернулось бы не так, если бы ты не отреагировала так остро.
Эдна шлепнула ладонью по столу.
— Остро? — воскликнула она. — Я остро отреагировала? На моих глазах женщина стояла на краю крыши и кричала, что спрыгнет! Я единственная, кто хоть как-то отреагировал! А тебе, — она показала пальцем на Терезу, — тебе вообще грех жаловаться, в твоей помойке со времен чемпионата по футболу не было столько клиентов.
— Ты же ничего о ней не знаешь, — продолжала спорить Тереза. — Вдруг твои обвинения несправедливы? Говорят, ее заперли на балконе и она пыталась выбраться.
Эдна вскочила и оперлась костяшками о стол.
— Несправедливы? — возмутилась она. — Я расскажу тебе кое-что о несправедливости. — Она взяла кружку пива и сделала большой глоток. — Несправедливо со мной поступали, когда большинство из вас еще гадили в штаны или питались через пуповину.
— Естественно, — покачала головой Тереза, — самые привилегированные всегда считают себя самыми угнетенными. Успокойся, Эдна, не то еще подавишься.
Послышался смех. Парочка посетителей вскинули брови и насмешливо переглянулись.
Эдна закашлялась. Она взяла из блюдца несколько орешков, запрокинула голову и закинула их из ладони себе в рот. Она чувствовала тесноту в горле, от которой не спасали ни орешки, ни глоток пива.
Розвита похлопала в ладоши.
— Что же, господа, конец рабочего дня, — объявила она. — Хватит на сегодня, у меня уже ноги болят, все-все, до завтра.
Славная Розвита. Единственный достойный человек в этом гадючнике. Одна из немногих, кто не страдал от страха перед иммигрантами. И единственная, кто знал. Знал, что Эдна не всегда была такой. Такой маленькой и ничтожной. Раньше она была дружелюбным и общительным человеком. Никому и слова плохого не говорила. У нее была прекрасная жизнь, которой она всеми силами добивалась. Она знала, что думают другие, видела это по ним, совершенно точно определяла. Но ей было все равно. Ей стало все равно настолько давно, что она уже не помнила, когда началось это безразличие.
В молодости Эдна каждый день сидела в той каморке на вокзале Фрайбурга и добросовестно выполняла свою работу: отвечала на звонки, печатала протоколы, составляла графики. При этом она мечтала только об одном: самой выйти на рельсы, самой стоять в кабине машиниста и с грохотом нестись по округе. Над ней смеялись. Мол, не женская это работа. Куда мы придем, если пустим женщин управлять такой техникой. Женам железнодорожников раздавали брошюры, в которых писалось, как им следует обходиться с мужьями: всегда выглядеть привлекательно, не докучать мужчине своими проблемами. У нее не было мужа. Не то чтобы ей никто никогда не нравился, но мужчины всегда стояли ей поперек дороги. У нее была мечта. Проработав три года секретарем в дирекции вокзала, она знала о локомотивах больше, чем большинство простофиль, что каждый день управляли поездами. Дома перед зеркалом она тренировала мужеподобную походку и низкий голос. Однажды ей даже разрешили быть проводницей. Ее задачей было ходить за начальником поезда, пересчитывать пассажиров и расспрашивать об их маршрутах для общенациональной статистики. Это приключение длилось четыре дня. А после — еще пять лет ожидания. Только в конце восьмидесятых женщинам наконец разрешили обучаться на машинистов. Тогда ей было уже тридцать восемь лет. Она записалась самая первая и самая первая получила свидетельство. Не было на свете ничего прекраснее мгновения, когда локомотив набирал полный ход и она мчалась ранним утром среди туманных полей, распугивая косуль. Она чувствовала душевное спокойствие. Была только она, кабина машиниста и скорость. На протяжении восьми лет она каждый день с нетерпением ждала момента, когда закроется дверь кабины и поезд тронется. Все изменилось в тот вторник, когда мужчина в клетчатой пижаме встал на пути. Она видела его совершенно отчетливо. Он улыбнулся ей. Седые волосы, в уголке рта зажата сигарета. Он улыбнулся и раскинул руки, как делают, когда желают обнять того, по кому давно скучали. С распростертыми руками он встречал ее. И она никогда не забудет тот глухой звук удара, когда тело оказалось под шасси локомотива, грохот, запоздалое торможение. У этого мужчины было трое детей и жена, а еще гора долгов, которую, как он думал, он похоронит под колесами локомотива. Прошло два месяца, прежде чем она снова смогла вернуться в кабину. И всего две недели, прежде чем на путях появился еще один — мальчик в кожаной куртке, наушниках и с прижатым к груди плеером. Он не улыбался, выглядел испуганно, загородившись руками, будто защищаясь от побоев. Из одного наушника еще звучала музыка, Эдна услышала очень тихий бас, рухнув на колени на щебень возле мальчика. Мальчик прожил еще две песни. То был ее последний день в качестве машиниста. Больше она в кабину не вернулась.
