Ирина Волчок - Главный приз
— Торговать буду, — сердито буркнула Юлия, сгребая игрушки со стола опять в пакет. — Такой ответ тебя больше устраивает?
— Такой ответ меня совсем не устраивает… — Виктор тихо засмеялся, задирая бровь и трогая ладонью макушку. — Юлия Июль. Странно все это… Ты кто?
Вот уж действительно — странно все это. О ней, кажется, уже абсолютно все абсолютно всё знают. Один Виктор принимает ее за… Черт его знает, за кого он ее принимает. Судя по всему — за японскую шпионку, не меньше.
— Я сельская учительница, — сказала она без выражения. — Русская. Двадцать восемь лет. Пол женский. Образование высшее. Не судима. Беспартийная. Что еще?
— У тебя фотографии есть? — опять очень подозрительно спросил Виктор.
— Какие фотографии? — Она даже растерялась. Ну и тон у него… Может, она и правда какая-нибудь шпионка, просто сама не знает об этом?
— Какие-нибудь фотографии. — Он смотрел все с тем же подозрением. — Фотографии родителей, например, или мужа, или этих детей твоих… Все равно.
— Есть. — Смешно, но Юлия почувствовала облегчение, будто то обстоятельство, что она может предъявить ему фотографии, в чем-то ее оправдывает. — У меня с собой немного… А что?
— Покажи, — строго потребовал Виктор.
Он был совсем не тем человеком, кому она охотно показала бы фотографии папы, мамы Нины, Маши-младшей или тем более Димки. И ему это было наверняка неинтересно. И ей это было, уж конечно, не нужно — показывать фотографии своих чужому человеку. Да еще человеку, который чуть ли не приказывает. Какое ему, собственно, дело до ее родных? Просто неприличное любопытство и необъяснимая подозрительность…
Юлия достала из сумки конверт из жесткой кожи и села на край кровати, еще не очень решаясь вынуть фотографии и уже с удивлением понимая, что очень хочет, чтобы этот Виктор, этот чужой человек, вообще, можно сказать, человек из другого мира, увидел людей из ее мира. Только для его пользы и ни для чего больше. Для общего образования. Пусть знает, что на свете существуют не только Лондон, и престижная клиника в нем, и собственный дом в пригороде, и бассейн возле того дома… И круиз, за который они сами заплатили… И сборная солянка по восемьдесят рублей за порцию… И золотые часы, и Катькин бриллиант в четыре карата, и платья от Версаче, и нуль проблем…
Виктор сел рядом и выжидающе глянул на нее. Кажется, ему правда интересно. Интересно — что именно ему интересно?
— Это мой дом, — сказала Юлия и вдруг поняла, что впервые назвала своим домом дом мамы Нины. И Димки. В общем — дом Июлей. Не то чтобы она не считала его своим, но вслух своим до сих пор, кажется, не называла. Даже когда папу в гости звала, говорила не «приезжай ко мне» и даже не «приезжай к нам», а «приезжай к маме Нине». А сейчас вот сказала «мой дом» — и поняла, что это чистая правда. Ни одно жилье, даже самое-самое, из тех, которые она в разные времена и в разных странах называла своим домом, не было и на сотую часть тем, чем был дом в Хоруси. И пусть попробует кто-нибудь что-нибудь о нем сказать…
— Красивый какой, — удивленно сказал Виктор. — Жаль, что не в цвете… Это лето или осень?
— Осень. Сашка в прошлом году снимал… Вон там, в окошке, мама Нина. Он хотел ее застукать, но она за занавеской спряталась…
Юлия искоса глянула на Виктора. Может, зря она разболталась? Ей-то все это интересно, потому что это все — ее, а ему, разумеется, совершенно ни о чем не говорит привычка мамы Нины прятаться от фотоаппарата. Все братья Июли сейчас хохотали бы, рассматривая этот снимок и множество других, где мама Нина сверхъестественным образом сумела улизнуть от нацеленного на нее объектива.
Виктор засмеялся, с пристрастием вглядываясь в окно на снимке, даже тронул пальцем угол занавески, будто отодвинуть хотел, и с интересом спросил:
— Не любит фотографироваться, да? У меня бабушка такая. Кажется, только для паспорта ее и уговорили, а так — ни в какую. Прямо до скандала! У тебя фотографии мамы Нины, наверное, так и нет?
— А вот и есть! — Юлия как-то вдруг забыла, что ему, должно быть, совсем неинтересно рассматривать фотографии чужих людей и тем более — слушать о чужих людях. К тому же, оказывается, у него есть бабушка, которая в чем-то похожа на маму Нину. И вообще это, наверное, правильно, что почти с первого взгляда этот Виктор показался ей совсем не противным, даже вполне нормальным, а временами и вовсе симпатичным…
— Ух ты! — Виктор взял фотографию мамы Нины и опять удивленно засмеялся. — Они с бабушкой даже похожи! Только моя бабуля стриженая и с кудряшками… Слушай, а что это у твоей мамы Нины в руках?
В руках у мамы Нины на снимке было, конечно же, мокрое полотенце, свернутое в жгут. Каковым полотенцем она по обыкновению и замахивалась на снимающего, свирепо тараща глаза и сложив губы для своего обычного «У-уйди, кому говорю!».
— А ведь это полотенце! — радостно догадался Виктор. — Моя тоже все время полотенцем машет… Такая грозная — прямо не подходи! Ни разу никого не ударила… А что это она говорит? Моя всегда говорит: «Па-ашел отседо-ва!» Смешная…
Юлия радовалась, показывая ему фотографии и слушая его расспросы и рассказы, как радовалась бы, разговаривая с кем-нибудь своим — с папой, или Июлями, или самой мамой Ниной. Этот Виктор из другого мира был вполне нормальным и даже хорошим человеком, и у него была бабушка, похожая на ее маму Нину, а это уже кое о чем говорит. И эту свою бабушку он явно любил. И смотреть фотографии ему было интересно. И расспрашивать о тех, кто на этих фотографиях. И слушать ее рассказы о них. А она радовалась, вспоминая, рассказывая и представляя, как они все будут ее встречать, когда она вернется с целым баулом подарков, да еще с кассетой фильма о Канарах, да еще с полным кошельком…
Размечталась. Разболталась. Потеряла бдительность. И потому не сразу заметила, как что-то изменилось в разговоре и в том, как Виктор смотрел, и как спрашивал, да и сами вопросы были уже какие-то другие. Опять он будто что-то тайное выяснить хотел. Что-то такое, что она будто скрывает. Что он все-таки хочет выяснить? Спросил бы прямо. Не понимает она наводящих вопросов.
— Мне кажется, ты тут на себя почти не похожа. — Виктор очень внимательно всматривался в свадебную фотографию — единственную, которую удалось отпечатать с пленки, отснятой Павлом Игнашиным, почти вся пленка оказалась почему-то засвеченной. — Такое впечатление, что совсем другая девчонка загримирована под тебя. И маленькая какая-то…
Это что, опять наводящий вопрос?
— Это я, — сухо сказала Юлия и потянула фотографию из его рук. — Я, но десять лет назад. За такое время кто угодно может измениться. Здесь даже мама Нина — и то совсем другая. Десять лет, что ж ты хочешь.
