Джонатан Франзен - Безгрешность
Что в Республике у всех имелось в достатке, так это время. Не сделанное сегодня вполне можно было отложить на завтра. Всякий товар был в дефиците, но только не время, тем более если у тебя сломана лодыжка, а ум изощрен. Домашние задания – сущий пустяк, если ты с трех лет читаешь, а с пяти знаешь таблицу умножения; поражать и забавлять своим умом одноклассников – приятно, но этому удовольствию есть предел; девочки его не интересовали; а после встречи с призраком его не радовало и общение с матерью. Она по-прежнему была интересна, за ужином она дразнила его своей занимательностью, как ломтиком роскошного плода, но он потерял к этой роскоши аппетит. Он пребывал в бескрайней пролетарской пустыне времени и скуки и потому не видел ничего дурного или “излишнего” в том, чтобы посвящать немалую часть дня сотворению красоты собственными руками, превращению пустой бумаги в женские лица, обязанные ему самим своим существованием и способные превратить его маленького червячка в нечто большое и крепкое. Он до того перестал стыдиться своего рисования, что взял моду работать над этими личиками прямо на диване в гостиной, порой дотрагиваясь до ширинки ради умеренной стимуляции, а то и вовсе забывая о стимуляции – настолько он погружался в свое искусство.
– Кто это? – спросила однажды мать, заглянув ему через плечо. Ее тон был игрив.
– Никто, – ответил он. – Просто лицо.
– Но это ведь чье-то лицо? Твоя одноклассница?
– Нет.
– Видно, что у тебя набита рука. Ты именно этим занимаешься, когда сидишь у себя закрывшись?
– Да.
– Есть у тебя еще рисунки, на которые мне можно посмотреть?
– Нет.
– У тебя настоящий талант. Можно мне все-таки взглянуть на другие рисунки?
– Я их выбрасываю, когда заканчиваю.
– У тебя нет других?
– Угадала.
Мать нахмурилась.
– Ты делаешь это назло мне?
– Честно говоря, мысль о тебе никогда меня не посещает. Вот посещала бы – тогда тебе стоило бы обеспокоиться.
– Я могу тебя защитить, – сказала она, – но для этого ты должен поговорить со мной откровенно.
– Я не хочу с тобой разговаривать.
– Возбуждаться от картинок – это нормально в твоем возрасте. Все это здоровые потребности для твоего возраста. Я только хочу знать, чье это лицо.
– Мама, это придуманное лицо.
– Но рисунок такой выразительный. Он выглядит так, словно тебе очень хорошо известно, кто это.
Ничего не говоря, он сунул рисунок в папку и ушел в свою комнату. Когда он снова открыл папку, лицо показалось ему отвратительным. Мерзость, мерзость! Он разорвал лист. Мать постучалась и открыла дверь.
– Почему ты прыгнул с моста? – спросила она.
– Я же говорил тебе. На спор.
– Ты хотел причинить себе вред? Ты должен сказать мне правду! Если ты поступишь так же, как поступил со мной мой отец, для меня это будет концом всего.
– Я уже говорил: мы поспорили с Йоахимом.
– Ты слишком умен, чтобы на спор выкинуть такую глупость.
– Хорошо. Я нарочно сломал ногу, чтобы больше времени оставалось на мастурбацию.
– Не смешно.
– Пожалуйста, уйди, чтобы я мог заняться мастурбацией. – Слова сами слетели с губ, но что-то словно высвободилось в Андреасе от удара, когда он их услышал. Он вскочил и подошел к матери; дрожа, ухмыляясь, повторил: – Пожалуйста, уйди, чтобы я мог заняться мастурбацией. Пожалуйста, уйди, чтобы я мог…
– Прекрати!
– Я не похож на твоего отца. Я на тебя похож. Но я хотя бы уединяюсь. Никому не причиняю вреда, кроме себя.
Она побледнела. Один – ноль.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Ну да, разумеется. Это ведь я – сумасшедший. Не отличу сокола от цапли. – Последние слова он произнес по-английски.
– Хватит разыгрывать Гамлета!
– A little more than kin, a little less than kind[24].
– У тебя какая-то совершенно ложная мысль в голове, – сказала она. – Ты ее взял из книги, и меня бесят эти твои намеки. Начинаю думать, что прав был твой отец: зря я так рано позволяла тебе все это читать. Я все еще могу тебя защитить, но ты должен мне признаться. Сказать, что ты думаешь на самом деле.
– Я не думаю – ничего.
– Андреас.
– Пожалуйста, уйди, чтобы я мог заняться мастурбацией.
Это он ее защищал, а не она его, и когда отец вернулся из очередной поездки по заводам и сообщил, что записал его к психологу, Андреас предположил, что его задача во время предстоящих бесед – по-прежнему защищать ее. Отец не доверил бы его никому, кроме самого политически благонадежного психолога, одобренного органами госбезопасности. Поэтому, как бы ни росла в нем ненависть к матери, он ни за что не должен рассказывать психологу о призраке.
Столица Республики была плоской не только в духовном, но и в буквальном смысле. Немногие возвышенности образовались из военных развалин, и на одной из них, за оградой футбольного поля, невысокой, продолговатой и поросшей травой, Андреас и увидел впервые призрака. За ней были заброшенные рельсы и пустырь, узкий и до того неправильной формы, что его пока не удалось включить ни в какой пятилетний план застройки. Призрак, должно быть, поднялся со стороны рельсов во второй половине дня, когда Андреас, уставший от рывков, повис на прутьях забора и прижал к ним лицо, переводя дыхание. Впереди, метрах в двадцати, стоял и смотрел на него сверху вниз человек – тощий, бородатый, в истрепанной замшевой куртке. Восприняв это как вторжение в личное пространство и покушение на привилегии, Андреас повернулся и прислонился к забору спиной. А когда опять пошел делать рывки и глянул за забор, призрака уже не было.
Но на закате следующего дня он опять появился, опять стоял и смотрел прямо на Андреаса, выделяя его из всех. На этот раз и другие игроки заметили призрака, заорали: “Вонючий маньяк! Иди подотрись!” и тому подобное – с тем презрением, не умеряемым никакими соображениями морали, что члены футбольного клуба питали ко всякому, кто не играл по правилам общества. Обругав бродягу, ты ничем не рискуешь – наоборот, тебя больше будут уважать. Один из парней отделился от команды и двинулся к забору, чтобы хорошенько послать пришельца с ближнего расстояния. Заметив его, призрак нырнул за возвышенность и скрылся из виду.
Потом он появлялся уже в темноте, торчал в той точке длинного холма, где как раз кончался свет фонарей над футбольным полем; голова и плечи виднелись уже смутно. Бегая по полю, Андреас все поглядывал: там ли он еще? То его было видно, то нет; дважды он, показалось Андреасу, поманил его, мотнув головой. Но до финального свистка он всегда исчезал.
Через неделю такой игры в прятки Андреас после тренировки, когда все уходили с поля, отвел Йоахима в сторону.
