Эдуард Тополь - РОССИЯ В ПОСТЕЛИ
А другой моложавый майор требовал, чтобы Зинка доводила его до эрекции ровно за десять толчков его члена внутри ее влагалища, он вел отсчет от десяти до нуля, как при запуске ракеты: «Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… пускаю…» – и кричал: – «Пуск!!!»
За каждый удачный «пуск» Зинке полагалась премия, а за неудачный он отнимал у нее деньги и объявлял ей «выговор по партийной линии», и, бывало, Зинка уходила от него вообще без копейки…
Но, в общем-то, счет у Зинки на сберкнижке все пополнялся, там уже было четыреста тридцать рублей, когда с Зинкой случилось несчастье – она влюбилась. И не в какого-то майора или полковника, а в молоденького пианиста из ресторанного оркестра, который приезжал в Подлипки из Москвы только по субботам и воскресеньям.
Этот худенький, тощий мальчик учился в Московской консерватории, жил в Москве в студенческом общежитии, а в Подлипки приезжал подзаработать к студенческой стипендии.
На пианино он играл замечательно, и, танцуя с очередным командированным, Зинка теперь уже не смотрела отрешенно в пространство, а съедала глазами своего пианиста, впитывала в себя его музыку. Она и танцевать старалась поближе к пианино, и все ее тело теперь вибрировало в такт его фортепьянной музыке, но Борис – так звали пианиста – никак не реагировал на ее кокетство, он отыгрывал положенные ему четыре-пять часов и уезжал в Москву последней электричкой, презирая заполуночные пьянки оркестра с официантками ресторана и местными девчонками. Там, в Москве, у него была своя консерваторская жизнь, о которой Зинка понятия не имела.
Но чем недоступней, чем отдаленней был от нее Борис, тем больше втюривалась в него Зинка, уже отказывала клиентам, уже приводила в ресторан какую-нибудь подружку и ужинала за свой счет и танцевала только с девочками, но он все равно – ноль внимания, для него она – ясное дело – была и оставалась подлипской шлюшкой.
Зинка измучилась. Не спала ночами и вообще перестала ходить в ресторан.
У нее созрел другой план.
На свои четыреста тридцать собранных рублей Зинка оделась так, как мечтала одеться когда-то – купила у фарцовщиков итальянские туфли и красивое платье, польскую косметику и французское нижнее белье, завила в парикмахерской «Чародейка» свои прямые волосы, потратилась на красивое колечко и сумочку и, взяв на фабрике ночную смену, коротко поспав после работы до двенадцати, отправлялась в Москву, на улицу Герцена, к консерватории.
Тут она слонялась и дежурила, поджидая своего Бориса, чтобы разыграть случайную встречу.
И – дождалась…
Он вышел из консерватории, неся в одной руке виолончель, а под другую руку под локоть его вела веселая, смеющаяся девчонка в джинсах. И у Зинки екнуло сердце – острым женским чутьем она сразу угадала в этой виолончелистке свою соперницу.
И тем не менее решительно шагнула им навстречу:
– Привет, Боря!
– А-а! Привет, – сказал он и прошел мимо, и даже непонятно было, узнал он ее или не узнал, так безразлично это было сказано.
Но еще больше сразило Зинку то, что они – Борис и его девушка – подошли к новенькому голубому «Жигуленку», Борис уложил виолончель на заднее сиденье, а виолончелистка села за руль, подождала, пока Борис сядет рядом, и тут же уверенно и лихо вывела своего «Жигуленка» в поток машин.
Они укатили, а Зинка осталась на тротуаре с разбитым сердцем.
Вечером в общежитии она напилась и не вышла на работу в ночную смену. Ночью ей приснился Борис да так, что у нее и во сне дух захватило: худенький, голый, он обнимал ее и целовал в грудь так сладко, что Зинка кончила и от этого проснулась.
И на следующий же день Зинка ударилась в загул.
Теперь она спала со всеми без разбора – с солдатами окрестных гарнизонов, местной шпаной, офицерами. Она давала даром и за деньги, за стакан портвейна или без него. В общежитии при соседках, в лесу под кустом, на речном пляже и на путях, за вагонами станции «Подлипки». Сексом и пьянкой она глушила свою первую любовь. И никогда больше не заглядывала в ресторан «Подлипки», где по вечерам играл Борис.
И все– таки она встретила его.
Однажды поздно вечером она увидела его на платформе «Подлипок» – он, отыграв в ресторане, ждал электричку до Москвы, а она, Зинка, шла по платформе под руку с каким-то лейтенантом.
– Привет, Борис, – сказала она развязно. – Как дела?
– Нормально. А у тебя?!
– Прекрасно! У тебя есть сигаретка?
Он порылся в карманах, а она сказала своему случайному лейтенанту: «Иди, я тебя догоню» и задержалась возле Бориса, прикуривая.
– Не боишься так поздно ездить? – спросила Зинка, выпустив дым первой затяжки.
– А что? – усмехнулся он. – Ты хочешь меня проводить?
И посмотрел ей в глаза.
К станции уже подкатывал поезд до Москвы.
– Могу, – ответила она, не отводя взгляда. – Подожди меня в Мытищах.
Мытищи были следующей станцией, первой по дороге из Подлипок к Москве.
– Нет, – сказал он. – Я тебя в Москве подожду. На Ярославском вокзале. Идет?
– Идет. Только ты жди. Я буду, – и она ушла к своему лейтенанту, а Борис укатил электричкой в Москву.
Но через двадцать минут, на такси опередив электричку, она уже была на Ярославском вокзале и встречала своего Бориса.
Они поехали в общежитие консерватории, он провел ее мимо вахтера в свою комнату, отослал ухмыляющегося соседа спать куда-то в другую комнату к соседям, где-то достал полбутылки водки, и они выпили на брудершафт и поцеловались, и он сразу полез к ней за пазуху, к груди.
Зинка видела, что он спешит и нервничает – но она еще не знала отчего, и не сопротивлялась.
В эту ночь она показала ему, что такое секс, когда действительно любишь. Ее опытное тело отвечало каждому движению его члена, она была как чуткая мембрана, улавливающая малейшее его желание, а любовь к этому худенькому синеглазому мальчику с длинными тонкими пальцами доводила ее саму до экстаза еще раньше, чем он успевал кончить. К тому же Борис, едва они улеглись в постель, включил проигрыватель, и всю ночь в этой студенческой комнате, оклеенной портретами Чайковского и Паганини, звучал Бетховен, Вагнер и еще, «Болеро» Равеля и вкрадчивый Вивальди.
Зинка еще никогда не трахалась под такую вдохновляющую музыку и еще никогда не отдавала свое тело любимому мужчине, и теперь это сочеталось, и все, что они делали, было в такт музыке. Борис, словно мстя кому-то за что-то, набрасывался на Зинкино тело с бетховенской силой и вагнеровской жестокостью, он больно терзал ее грудь, мял ягодицы, круто заламывал ей ноги и входил своим членом в ее распахнутое влагалище резко и жестоко, с какой-то злой силой.
