Владимир Порудоминский - Короткая остановка на пути в Париж
Старик с Ником, поставив локти на стол и сцепив ладони, мерялись силой. Состязание складывалось не в пользу Старика, хотя тот подбадривал себя, на своем коверканном немецком выкрикивая что-то дурацкое, принимаемое им за шутки. В отличие от своего приятеля, Ник не был склонен к психологическим маневрам: у него даже лицо становилось сердитым всякий раз, когда он, прибавляя силы, укладывал руку Старика на стол. «Здоров он, однако, — Профессор раздраженно поглядывал на красное, возбужденное лицо Старика и всякий раз вздрагивал от его выкриков. — Здоров, как бык. И это при его диагнозе».
«А вы, похоже, сегодня на пенсии?», — повернулся он к Ребе и легким кивком показал на дремавший без дела железнодорожный справочник.
«Кто знает, — глаза Ребе весело смотрели из-под козырька фуражки. — Возможно, как раз сегодня меня ждет главное дело жизни».
Красная стрелка на вокзальных часах, постукивая, отбрасывала в вечность секунды. Было время пройти поезду. И он показался, точно по расписанию. Машинист из кабины приветливо помахал им рукой. Разноцветные, отмытые до блеска грузовые вагоны бойко пробежали мимо.
«На днях в газете поразительная информация, мои дамы и господа! — На обветренном лице Старого Фрица засветились серебряные талеры. — Представьте себе точно такой же состав, точно так же спешащий из пункта А в пункт Б. Вдруг в чистом поле поезд резко останавливается. Нет, не технические неполадки. И не какой-нибудь несчастный случай. И не внезапная болезнь машиниста. Даже совсем наоборот. Машинист, мои дамы и господа, открывает дверь кабины, спускается на землю и в самом добром здравии направляется прямиком через поле к расположенному неподалеку от железной дороги поселку. Поезд между тем остается стоять на рельсах между пунктами А и Б. К счастью, срабатывают соответствующие автоматические системы. Поезда, идущие следом, тормозят один за другим, заполняя путь на десятки километров. К месту происшествия направляются вертолеты — техническая служба, скорая помощь. Все убеждены, что произошло нечто чрезвычайное. Но то, что произошло, никто не в силах был предугадать. Прибывшие на место происшествия бросаются искать машиниста. И находят его. Где бы вы думали, мои дамы и господа? Смело полагаю, не отгадаете. Его находят в кнайпе — он преспокойно пьет пиво и беседует со случайными знакомыми о чем-то не имеющем отношения к делу. О футбольном чемпионате, например. И что замечательно: он прекрасно помнил о брошенном на путях составе и, хотя не в силах был объяснить, как это произошло, не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений совести».
«Вот и полагайся на немецкий порядок?» — недоумевал Профессор.
«Еще бы не порядок! — заспорил Старик. — Пиво в кнайпе имеется. Грузы из стоящих вагонов не растаскивают. Автоматика сработала. У нас бы нипочем не сработала. Поехали бы из пункта А в пункт Б, а оказались в пункте... Ж!..» Старик показал пальцем на небо и гакнул так, что Профессор поморщился.
«Если считать порядком принятый ход вещей, то именно порядок рано или поздно непременно вызывает у кого-нибудь желание его нарушить, — сказал Старый Фриц. — Не в этом ли причина всех войн и революций?»
«А вы что думаете, Ребе?» — спросил Старик.
«Я думаю, что машинист иногда очень хочет выпить пива».
Ребе потрогал пальцем бубенчик на шее у шоколадного зайца и неожиданно громко рассмеялся.
Глава шестнадцатая
Птица Керри умерла под вечер.
В холле на экране пылал искусственный камин. Пламя то вспыхивало ярко и металось по всему экрану, то начинало увядать, никло, легкие золотые обрывки его, будто подхваченные ветром, устремлялись в черную непроглядную глубь за экраном.
На огонек, пусть и невсамделишний, но, отчего-то казалось, всё же даривший тепло, тянулись, как повелось, обитатели Дома — те, кто хотел и кто мог, тех же, кто не мог, но и не протестовал, привозили в креслах и размещали каждого на привычном месте.
К Пасхе помещение было по-новому убрано: на зеленой тряпичной лужайке резвились плюшевые зайцы. В углу за сетчатой перегородкой всамделишние птицы щебетали и перепархивали в ветвях растущего в кадке дерева, заменявшего им мир.
Старый Фриц поднялся с места и обвел взглядом собравшихся... Он уже придумал, о чем будет говорить, и знал, что будет говорить интересно и красиво. Его глаза светились торжеством. Он властно, как дирижер, показал рукой, что начинает, — и многие из сидевших в холле, приготовляясь слушать, повернулись к нему, но были и такие, что продолжали неподвижно сидеть в своих креслах, низко уронив голову, погруженные в такие бездны собственного я, откуда извлечь их ни у кого, даже у Старого Фрица не доставало сил.
Откашлявшись, Старый Фриц совсем уже изготовился произнести обычное Мои дамы и господа, как вдруг из сумрака, со стороны клетки, где она обитала, послышался скрипучий голос Керри.
«Мор-р-р-ген», — сказала птица.
И тут же снова: «Мор-р-р-ген».
И еще раз, будто в ней сломалось что-то: «Мор-р-р-ген».
Те, кто нашел это смешным, засмеялись, а Старый Фриц, не растерявшись, напомнил слушателям старую шутку о том, как к петуху, который стал кукарекать не вовремя, позвали часовщика. И те, кто понял, что это смешная шутка, опять засмеялись.
Но Керри не унималась, твердила, как заведенная: «мор-р-р-ген», «мор-р-р-ген», Старый Фриц, уже несколько сердясь на птицу и не желая уступить ей трибуну, ответил пословицей: «Хойте рот, морген тот», и те, кто понимал, что происходит, засмеялись вместе с ним.
«Морген, морген, нур нихт хойте, заген але фауле лёйте» — торопливо прошелестела сидевшая у самого камина старушка, завернутая в клетчатый плед, и так же торопливо тоненько засмеялась. Кажется, она полагала, что началась какая-то забавная игра. Крошечный старичок в черных очках, всегда занимавший место рядом с ней, которого в шутку именовали Наш жених, восторженно захлопал в ладоши.
Старый Фриц, не скрывая досады, замахал руками. Он требовал внимания.
И тут фрау Хильдебрандт, та самая, которая ставила цветок в воду вниз головой, отчаянно закричала. Крик ее был страшен — пронзительный, надрывный, исполненный ужаса и тоски. Широко открытые глаза фрау Хильдебрандт, казавшиеся слепыми и вместе видящими нечто, недоступное остальным, уставились в сумрак, туда, где находилась клетка птицы Керри. И все в холле, кто способен был выбраться из глубин собственного я, охваченные тоской и ужасом, повернули головы вслед ее взгляду, желая и страшась увидеть то, что она видела. Птица Керри, уже молча, желтыми лапками кверху, лежала на дне клетки. И все в холле, кто способен был понять, что произошло, заметались, замахали руками, застучали ногами, не вставая с места и обращая друг к другу лица, заговорили, зашумели, закричали, призывая помощь и требуя что-то предпринять.
Старшая сестра Ильзе, прямая, уверенная, решительно прошла по залу, сопровождаемая садовником Михелем. «Всё в порядке. Ничего не случилось», — громко и четко, точно командуя, сказала Ильзе, между тем как садовник снял с кронштейна клетку с мертвой птицей и вынес вон.
«Ничего не случилось».
В холле сделалось тихо. Яркое пламя билось на экране искусственного камина. Живые птицы в углу за сеткой, умолкнувшие было, снова защебетали, очевидно следуя то ли совету, то ли приказу, начертанному на плакате: пока жив, считай только счастливые часы.
2Среди ночи Старик проснулся: приперло помочиться и обмыть взопревшую мошонку — точно патокой залило; едва пробудившись, он начал размышлять об этой странной особенности своего организма. Он слегка повернулся, вглядываясь в полумрак, заранее раздраженный оттого, что сейчас увидит неподвижно покоящуюся на подушке голову Ребе и его поблескивающий в темноте открытый глаз — никогда не поймешь, спит он всё же вот так, с открытым глазом, или вовсе не спит, ночи напролет лежит без сна и думает всякое, а о чем, ни с какого бока не подберешься.
Но Ребе на кровати не было. Черт его понес именно в эту минуту занять сортир. Помочиться требовалось немедленно, да и мошонка отчаянно чесалась. Старик сел на кровати, свесив ноги, по обыкновению без подштанников, и, стал ждать, растравляя в себе раздражение. Сейчас Ребе спустит воду из бачка, потом примется мыть руки, — от звука текущей воды желание помочиться делалось нестерпимым. Но в сортире царила тишина. Заснул он там, что ли, этот замысловатый Ребе? В постели ночи напролет таращит глаза, а отсыпается на стульчаке. Старик сполз на пол и, кряхтя, зашлепал босыми ногами по полу.
