Глеб Соколов - Ужасы перистальтики
– Что с тобой?
– Какая тебе разница?!.. – вдруг с раздражением воскликнула она. – Что за сушеная каракатица? – она брезгливо уставилась на вздыбленный кверху хвост гигантской креветки, аппетитно обжаренной в гриле...
– Темпура...
Замелькацкий ухватил палочками кусочек кальмара и аппетитно отправил его в рот. После комплимента Ариеллы он немного воспрял. Точнее, он еще отчаянно цеплялся за какую-то надежду...
Прежде Замелькацкий очень много ходил по японским ресторанам и среди своих приятелей слыл знатоком японской кухни.
– Знаешь, темпура – это даже не японское блюдо, а мулька, которую японцы переняли у португальских миссионеров.
– Терпеть не могу всю эту японскую жратву!.. Но отец будет сегодня вечером именно здесь! Что такое сябу-сябу?..
На пороге появилась официантка, увидела Ариеллу, на минутку исчезла и потом подошла к ним, неся в руке массивные папки под кожу, в которых было меню.
– Сябу-сябу в вольном переводе означает нечто вроде «туда-сюда», – принялся отвечать он, от горя едва ворочая языком. – На стол ставится котел с кипящей водой...
Разглядев костюм Ариеллы, официантка замерла, но потом осторожно положила меню перед ней на стол. Уже идя от стола прочь, обернулась и еще раз посмотрела на Ариеллу.
– Берется очень тонкие, в миллиметр, ломти говядины и окунаются в котел. – Замелькацкий еле заставлял себя говорить. Он уже окончательно все понял: вечер будет просто сокрушительным!.. От Ариеллы исходило нечто ужасно тягостное, недоброе. – Держат ломоть специальными длинными палочками и поводят в котле туда-сюда... Оно моментально сваривается... Что будешь?..
Ему вдруг захотелось немедленно улизнуть из этого ресторана, чтобы не произошло того ужасного, что обязательно должно с ним произойти: он чувствовал, этот вечер станет для него невероятно горьким...
«За что?! За что?!»
– Не знаю... Закажи на свой вкус. – Меню, которое она так и не открыла, по-прежнему лежало на столе. – Отец будет есть сегодня сябу-сябу... С этой дрянью!..
– С какой дрянью?!..
– Неважно!.. – проговорила она с ужасным раздражением.
Ариелла сама позвала официантку, – та стояла в отдалении и, стараясь быть незаметной, вовсю таращилась на нее.
– Принесите саке и суши... – велела Ариелла.
Странно, но официантка кинулась выполнять ее распоряжение с большим подобострастием, чем она обслуживала Замелькацкого. Возможно, произвели впечатление серьги с крупными бриллиантами, висевшие у Ариеллы в ушах, на которые Замелькацкий поначалу не обратил внимания.
Они выпили.
– Я ем только вот такие... – сказала Ариелла, беря руками суши с подноса, обмакивая в соевый соус и отправляя в рот. Это был ролл: в центре кусочек тунца, вокруг него – рис, а снаружи все завернуто при помощи специального бамбукового коврика в сушеные японские водоросли.
– Это называется макизуши... – зачем-то прокомментировал он, хотя ему совершенно не хотелось говорить. Он просто сидел и ждал словесного удара, который, он знал, обязательно пронзит этим вечером его влюбленное сердце...
– Да? А это? – она показала на другие суши, лежавшие попарно в деревянном туеске – кусочки тунца, морского угря и сладкого яичного омлета, налепленные на маленькие порции специально приготовленного риса, приправленного уксусом, сахаром и солью.
– Это нигиризуши...
Она принялась изучать меню, листая страницы и время от времени останавливаясь на некоторых из них.
– Я хочу простой английский стейк! – произнесла она после очередной остановки. – Ненавижу эту модную японскую кухню!.. Сябу-сябу – это такое мясо с прожилками из жира?..
– Да, мраморная говядина... Специально откормленная корова: слои мяса и жира чередуются, слой – красный, слой – белый...
– Ужасная отрава!.. Уверена, эту тварь от плохо проваренного сала станет тошнить...
Замелькацкий справился в меню: «простой английский стейк» был в нем самым дорогим блюдом и стоил девяносто шесть долларов.
Если он закажет его, останется почти без копейки. Да и плевать!..
– Вот что, это наша последняя встреча. Я уезжаю обратно к маме...
Там буду недолго. Повидаюсь со всеми и поеду за границу... Буду усиленно учится... Это окончательное решение. Воля отца!.. Ее нельзя ослушаться!..
Она замолчала. Налила себе одной саке в маленькую фарфоровую чашечку, выпила. Замелькацкий ковырял палочками в рисе. Потом отложил их.
«Ну что, получил?!.. А как радовался!.. Как ждал! Вот оно!.. За что?! О, боже, за что?!»
– Послушай, не веди себя, будто между нами роман и мы вдруг вынуждены расстаться... Никакого романа нет... Знаешь, зачем вытащила тебя сюда?.. Чтобы не сидеть здесь одной, чтобы досадить отцу. Хотела показаться в изрезанном костюме. Только и всего... Пусть посмотрит, как поступает с его дочерью эта проститутка!.. Да она мне почти ровесница!.. Гадина!.. Послушай, что ты как Смирнов в каждом слове видишь заигрывания?!.. Я никогда не внушала тебе никаких надежд! Между нами ничего нет!..
– Кто изрезал костюм?.. Что за проститутка?!.. – едва ли не выкрикнул он.
– Тварь... Без пяти минут мачеха... Ее ответный удар... Я изрезала ее вещи!.. – Ариелла затряслась в мелком истерическом смехе. Перестала смеяться. – Она отомстила мне и изрезала мои... Мы живем под одной крышей... Не хочу жить отдельно! Я приехала к отцу, а не в Москву!.. Мне не нужна Москва!..
Замелькацкий жестом подозвал официантку:
– Принесите стейк... – он постучал ногтем по строке меню.
Так услужливо кивнула головой и торопливо удалилась.
– А хочешь, я скажу, что ты сейчас думаешь?..
Некоторое время она молча смотрела на него, как бы еще раз обдумывая, что собиралась сказать.
– Ты убит, огорчен, раздавлен... Ведь ты, наверное, сошел с ума от радости, когда неожиданно узнал: я – дочь миллиардера!.. Я же была для тебя девушкой-роботом, грубоватой и хамоватой провинциалкой, рвущейся к столичным благам... Но вот я признаюсь и в твоей душе загорается лихорадочное возбуждение... Я уже кажусь необыкновенно красивой. За эти дни ты просмотрел про отца все телерепортажи и прочитал все газеты!.. Видел себя зятем. Тебе не на что надеяться! Я ни за что не останусь в Москве... Как не хотела здесь удержаться, все напрасно... Завишу от отца. Хочет, чтобы уехала. За границу. Конечно, можешь последовать за мной... – она усмехнулась. – Но боюсь, тебе трудно будет оплачивать собственные расходы... Извини, не нужно было приглашать тебя в театр... Мы – из разных миров. Знаешь, ты такой жалкий... Не вскакивай и не темней лицом... Ты – замечательный, сам по себе – ты замечательный, ты необыкновенный! Но та социальная группа, та прослойка, к которой ты принадлежишь – ты не можешь быть от нее свободен, ты не можешь скинуть это клеймо, свою принадлежность к ней – она жалка. И вместе с нею жалок и ты!.. Ты принадлежишь к тем, кто ничего в жизни не добился и никогда не добьется!.. Как бы ты ни был замечателен, каким бы симпатичным парнем ты ни был, всю жизнь тебе предстоит барахтаться в одной и той же ничтожной грязной луже, выслушивая указания Сергей Васильевича и мечтая о новой дешевой машинюшке... Кстати, знал бы ты, как юлил передо мной этот урод, когда мы пришли к нему с Фадеевым... Спит и видит получить заказ от структуры отца...
Замелькацкий смотрел в чашку с рисом.
– Прости, я заставила тебя придти в этот ресторан. Ты здесь, наверное, ползарплаты оставишь... Все напрасно!.. Все твои жертвы были напрасны! – она рассмеялась.
Теперь он понял, что означала маска робота, которая раньше все время была у нее на лице: полное равнодушие. В обычной жизни все вокруг казалось ей настолько презренным, скучным и недостойным внимания, – она цепенела, превращалась в механическое существо, недоступное и непостижимое для окружающих. Подлинное ее лицо отнюдь не походило на лицо робота.
– Я пришла сюда зря... – с усталым разочарованием проговорила она. – Влюбленные не появились... Здесь столько залов, где их искать?!.. Ничего, – она вдруг презрительно усмехнулась. – я слышала Сергей Васильевич собирается выплатить в конце месяца премиальные. Твои финансы скоро поправятся!
– Эй, ты слышишь меня?!.. – она толкнула его руку.
Он, наконец, поднял глаза.
– Ты что, обиделся?.. Не обижайся!.. Понимаешь, на самом деле ни у кого из нас нет перспектив. Тебя делает жалким твое социальное положение, через которое никогда не перепрыгнуть, меня...
Она вдруг обхватила голову руками:
– Не хочу ничего рассказывать... Ненавижу этот город!.. Город разврата!.. – с ожесточением и пафосом произнесла она. Так, должно быть, Жанна д'Арк, перед тем, как быть заживо сожженной, обличала своих мучителей. – Мне никогда не было здесь хорошо. Еще в детстве мы как-то приехали сюда с матерью... Я помню эти вокзалы... Лучше за границей, чем встречаться в отцовском доме с этой тварью!.. Да и зачем оставаться?!.. С тобой что ли?!.. Ничего не скажешь, хорошенькая перспектива!.. Прощай!..
