Сергей Юрский - В безвременье
Раз прихватили все четверо, а я один. И окружают. Я к стене жмусь. Подошел, а чувствую, там шило торчит — один мясник, братец, подставил к стенке руку с шилом. Я говорю: давай один на один, с кем хочешь, чего ж вы вчетвером? А они сужают. Ну, думаю, писец! И вдруг — друг Саша идет, говорит: что за теплая компания, а? Я говорю: да вот, разговариваем… Ну и понеслось… А друг Саша тоже и тяжелоатлет, и сидел два раза…
Потом меня во дворе они поймали. Изметелили всласть. Друзья пришли, посмотрели и спрашивать ничего не стали — к ним! На квартиру. И звонить не стали — один у нас там спец по дверям вскрыл отмычечкой. А братики все за столом сидят, выпивают. Тут их били, пока они все под стол не полезли и не кричали хором: простите, мы больше не будем!
Но зато любовь у нас была. Ё! Вот совпадали интересы! Я на рыбалку зимой, и она со мной. Наденет теплые штаны, ватник… Дам ей удочку… Сидит. Красива она была до скуя. Оперетту очень любила — плохую, хорошую, ей все равно. А я — джаз. И на орган ходили… По абонементу… А детей не было. Надежду потеряли. И вдруг через два года забеременела. Я как с ума сошел. Купил два ящика коньяку, всех позвал. Пили, пили, поддавали, она говорит: Сережке спать надо (мы его решили Сережкой назвать, не в мою честь, конечно, а в дядю Сережу, отличный человек был, горный инженер, его в шахте завалило), она — все! Сереже спать пора! А мы… до утра… Понеслись.
Раз идем с ней из Кировского театра, она на четвертом месяце была, стоит Юрка с братом. Обычно у нас сперва разговоры, а потом драка, а тут сразу кинулись. И они, и я — боялся, что ее заденут. Кричу ей — уйди! Ну, тут Юрка и понял. Потом пошли, выпили с ним. Я говорю: ты пойми, она с тобой не будет. Убьете меня, а она все равно с тобой не будет. И он понял. Разошлись.
Ну и вот! Отправил я ее в Лугу, к родным. Каждый день ходил счастливый. Работал по две смены. Ей же свежие продукты нужны, а я как? — раннюю клубнику не килограмм беру, а сразу десять — и в Лугу! А рынок дорогой. Ничего для нее не жалел… И вот одиннадцатое августа… На последнем месяце она была. Едем из Луги в город. Я на поезде, а она говорит: я с Валеркой быстрее доеду на машине. Валерка — ее подруга, глядь, гонщица… Сколько раз ей говорил: не гоняй! Сам я ничего не боюсь, но когда с женой… Ехали раз в Валеркиной машине, она дает сто двадцать. Я говорю — а ну притормози! Остановилась. Я говорю жене: выходи. Пока, Валера, автобусом доедем.
И как я ее отпустил в этот раз! Сказал еще Валерке: ты потихоньку. Приехал в город. Звоню сестре — они к ней должны были заехать, — приехали? Нет, говорит.
Я к матери — нет. Ночь — нет. Утром на работу пошел. После смены в милицию. То се… Тут мне и сказали. Вылетел справа говнюк на мопеде, а Валерия 100 шла. Она влево — и под «МАЗ», лоб в лоб. Я пришел в морг. Говорю старухе: где она? Старуха говорит: мы родных не пускаем. Я говорю: я хочу. Я посмотреть хочу, что там есть? Старуха говорит: ничего там не осталось, иди домой. Я все равно посмотрел. Страшно. Как страшно… Ничего страшнее не бывает.
Все думали, я запью. А я удержался. Она не любила, когда я пил. Не запил. Но и работать не мог. Приду в цех, сяду и сижу всю смену, а ребята за меня вкалывают. Так целый месяц. Друзья не оставили. Работяги они не бросят. И дома каждый день у меня кто-нибудь дежурил. Через месяц начал работать, и… бац! Болванка лопнула. Я кнопки переключил, успел, — всех бы поубивало, а так на меня отскочило — вот ногу перебило. Это все говно… пройдет… мне бы только до двора добраться… хоть с аппаратом, хоть как… Ребята помогут. Только интересно, как я теперь без нее жить буду?
вторая2………ский АЛЕКСАНДР АРТУРОВИЧ, 72 года.
Профессор-экономист. Разрыв связок на обеих ногах в результате наезда машины. Лежит в четвертой палате. Он говорил мне:
— Вы заходите к нам. Мы тут по вечерам беседуем на разные темы. У нас, знаете, в палате ни одного ходячего. Вы бы очень украсили нашу жизнь, если бы заходили. Я знаю, что здесь в больнице все рассказывают свои истории. Вам, наверное, надоело слушать. Но невольно вспоминаешь всю свою жизнь, когда она ближе к краю. Ведь готовые новеллы были у меня в жизни.
Воевал я на Кавказском фронте, был переводчиком в разведке, Дослужился до чина майора, а начал солдатом. Вот помню от моря ощущение. Когда после боев, и бомб, и смертей вышли мы к морю. Стояли мы с моим другом посреди курортного черноморского пейзажа. Море тихое, а позади далекий грохот. И холодно. И знаете, тоже, вот как здесь, почувствовал я край жизни. И так захотелось покоя. Сказал я другу: «А представляешь, очутиться бы сейчас где-нибудь в Аргентине». Потом, через год, когда меня арестовали, среди других обвинений была «попытка побега в Аргентину».
Немецкий язык я и до войны знал хорошо, а там… и сам много занимался, и допросы. Сколько их было, сколько через мои руки прошло! В сорок третьем после активного броска мы разгромили крупное немецкое соединение. Пленных была масса, и среди них очень крупный военный — генерал X. Ну, мелочь всякую допрашивал я. Допрашивал дни и ночи, больше для порядка, чем для дела, а генерала было приказано везти в Москву и допрашивать там. Я к начальнику разведки:
«Умоляю, — говорю, — в первый раз с просьбой обращаюсь, разрешите мне его сопровождать». А мне полагалось десять дней отпуска, и, довезя генерала до Москвы, я мог успеть съездить в Казань к семье. Разрешили. Доставил я генерала, передал командованию, все как положено. Хотел откланяться, да не тут-то было. Генерал молчит, на любой вопрос отвечать отказывается. Меня не отпускают, выясняют его поведение при пленении и по дороге в Москву. Иду я с группой офицеров к нему в тюрьму в качестве переводчика. Сидит в камере. Его спрашивают, а он сразу в крик и обращается ко мне: «Я не преступник, я пленный, требую нормальных условий и соблюдения Женевской конвенции о пленных». Я объясняю нашим — не слушают. Ушли мы ни с чем. Проходит неделя — я все еще в Москве. Потом говорю: «Позвольте мне повидаться с ним один на один, может быть, мне удастся его разговорить. Только, — говорю, — переведите его на квартиру, создайте уют». Сделали. Провели мы с ним вечер за хорошо накрытым столом и с шампанским… И разговорился мой генерал. Все. Дело сделано. Можно ехать в Казань? «Нет», — говорят. Вызывает меня один очень высокий начальник. «Как, — спрашивает, — смотрите на то, чтобы работать здесь, в Москве?» Я замялся. Объясняю, что в глазах моих коллег по армейской разведке все это может выглядеть так, как будто я воспользовался случаем и выпросил перевод в Москву. Начальник улыбается: «Это интеллигентские рассуждения. Вы нам нужны, и все берем на себя». — «А семья?»— «Семью можете забрать сюда. Вы получите квартиру. Езжайте на Кавказ и сдавайте дела!»— «Есть!» Телеграфирую жене в Казань, чтобы снимались с дочкой с места и немедленно ехали в Москву. Сам выезжаю в часть. Прибыл. И на второй день был арестован. Приказ об аресте был подготовлен, пока я был в Москве.
Следствие было недолгое. Обвинили меня во всем, что только можно придумать, вплоть до подготовки вооруженного мятежа. Ну, и Аргентину вспомнили. Трибунал дал десять лет тюрьмы. Потом, позже, смягчили — пять тюрьмы и пять ссылки. Одно было счастье — в Казани пришли за женой и дочкой, как за ЧС («членами семьи»), а их нет. Уже в Москву стронулись. Так про них и забыли — нет и нет.
— А почему же вас Москва не защитила? — спросил я Александра Артуровича.
— Не их компетенция. И потом, время такое было: взяли — значит, так надо. Мне так и следователь (мой же коллега, с которым я на «ты») сказал: «Видимо, Саша, так надо». Подписывать я что бы то ни было отказался, но для трибунала это никакой роли не играло.
— А все же какая причина? Какая-то была?
— Вины не было, а причина… причина была, конечно. Наивность! Вот причина. Я на партсобрании выступил с тем, что мы, дзержинцы, должны быть кристально чисты, и сказал кое-что конкретное про корысть некоторых наших штабных разведчиков, про присвоение трофеев и т. д. Ну вот, не буду я вам рассказывать обо всех безобразиях, на которые я только намекнул в том своем выступлении, их было предостаточно. И про тюремные годы не буду рассказывать. А вот расскажу отдельную историю, которую можно даже озаглавить.
Ее название:
Костя-ЗеркалоПрекрасного агента имела наша контрразведка в Пруссии. Ему удалось занять довольно высокий пост в руководстве немецкими спецшколами по подготовке диверсантов и шпионов. Он поставлял неоценимые по значению сведения нашему командованию. И вот пришла от него шифровка. У нас в штабе армии приказ — в ночь на такое-то число, квадрат такой-то, в лесном массиве будет сброшена группа диверсантов. Захватить! В операции участвовало двести человек, весь лесок был окружен при соблюдении полной секретности. Шифровка оказалась точной, и часам к трем утра был зафиксирован одиночный самолет на большой высоте. Десант был выброшен. Мы начали сужать кольцо окружения. Их было двенадцать (это мы потом узнали), и двенадцать человек вступили в бой. Семеро были убиты, четыре покончили с собой — отравились ядом. Один сдался в плен. Мне предложили тут же на месте допросить его, но мой немецкий не понадобился. Диверсант был русским.
