Джойс Кэри - Из первых рук
А все же, подумал я, так это мамаше Коукер не пройдет. Чего проще — кинуть бутылку в окно и унести ноги до того, как раздастся звон. Не останется занозы в мозгу. И я прицелился. Я прекрасный стрелок. Вся штука в том, чтобы взять бутылку не за горлышко, а за пузо и метнуть, как дротик.
Но затем я подумал: мне надо вызволить свою картину. Мне надо где-то писать. Не плюй в колодец... и так далее. И тут я заметил отражение неба на стеклах. Поразительно! Я обернулся и увидел, что мой Тауэр разломался на множество медных брусков, похожих на столбы зеленовато-желтого дыма. А позади небо как сердцевина газовой горелки — синее пламя. Вот это уже лучше, сказал я, мне бы пригодилось такое небо. Вода внизу как жидкая светлая патока. Гладкие волны, светящиеся изнутри и снаружи, а там, где небо, как белый огонь, совсем нет воды — одни искры. Джорджоне мог бы написать это небо, подумал я. Может, и написал. И потому я его таким увидел. Но вода осталась мне. Да, неплохо бы попробовать написать эту воду... Тут не обойтись без лессировки — как иначе передать двойной свет? Так я шел и размышлял, как изобразить эту воду без всяких там импрессионистических штучек, и сам не заметил, как вышел на Эллам-стрит. Я был даже рад, когда увидел вывеску старого Планта на решетке полуподвального окна. Это прервало мои размышления, но надо же с кем-то посоветоваться, как выгнать эту каргу, миссис Коукер, из мастерской или хотя бы как вызволить оттуда мою картину. Старый Плант, конечно, зануда, но он хороший друг и разбирается в законах. Он будет всю ночь рассуждать о Спинозе, Сведенборге, Конте и Роберте Оуэне, об эволюции и революции; но меня никто не заставляет слушать. Я могу думать о «Грехопадении».
Поэтому я запрыгал вниз по лестнице; на площадке было темно, ставня на окне наполовину закрыта, и когда я отворил дверь, я чуть не врезался в толстую бабищу в жилете и бриджах, которая причесывала маленькую девчушку, а по полу каталось еще с полдюжины ребятишек с таким визгом, словно их резали живьем.
Я не поверил своим глазам. Но тут женщина кинулась на меня с гребенкой и завизжала громче, чем вся ее орава!
— Ничего нам не надо! Мы ничего не берем! — И захлопнула дверь у меня под носом.
Я осмотрелся: может, я перепутал дом. Да нет, вывеска Планта все еще была на решетке. Я снова открыл дверь и спросил:
—Где мистер Плант?
Но женщина и дети завопили, как паровозные гудки. Потом женщина бросилась на меня со щеткой и сказала:
—Я позову полицию.
—Где мистер Плант? — сказал я. — Он жил здесь двадцать лет.
—Нет здесь никакого Планта. До нас здесь жила миссис Джонсон.
—Мне нужен мистер Плант.
—Убирайтесь прочь. Говорят вам, никто не слышал о вашем мистере Планте.
Я снова поднялся наверх и взглянул на вывеску; там было написано: «Миссис Сламбергер. Скупка одежды за наличный расчет».
Чудеса! Я позвонил в квартиру первого этажа. К дверям подошел какой-то мужчина, и я спросил, что случилось с мистером Плантом.
—Плант? — сказал он. — А, да, я его помню. Старый сапожник из полуподвала. Приятный сосед, ничего не скажешь. Вечный стук и вонь от сапожной ваксы. А что, разве он здесь больше не живет?
—Нет, — сказал я. — Даже вывеска переменилась.
Мужчина спустился вниз, взглянул на вывеску и сказал:
—Странно. А я и не заметил. — Снова поглядел и сказал: — Послушайте, а его имя было на вывеске, а?
—Около двадцати лет.
—Я живу здесь пятнадцать и готов присягнуть, что на вывеске не было его имени.
—Конечно же было — «Г. Плант. Башмаки на заказ. Любая починка».
—Что ж, одно скажу — странно, что я это забыл.
—Да, — сказал я. — Впрочем...
Я прошелся по улицам в надежде встретить мистера Оллиера во время его обычного маршрута. Но скоро мне стало казаться, что и Оллиер тоже исчез. Меня охватило такое чувство, будто я отсутствовал целых семь лет и все люди и все дома переменились. Но тут, только пробило шесть, я столкнулся с Оллиером; он вынимал письма из почтового ящика.
—Привет, мистер Оллиер.
—А, мистер Джимсон! Рад вас видеть.
—Что с Плантом? Он часом не получил наследства?
—Нет, засадил в руку иголку, и у него сделалось заражение. Очень неладно вышло, мистер Джимсон. Вы же знаете, что такое мистер Плант. Он не признает никаких пособий. Никакого страхования. Никаких профсоюзов. Ни за что не примет ничего от правительства. И даже друзьям он предпочитал давать, а не брать. Широкая натура. Никогда ничего не откладывал про черный день.
—Да, он человек старого закала.
—Старинная лондонская семья. Таких, как Планты, теперь раз-два и обчелся. Все ремесленники, от отца к сыну, уже лет триста. Один из Плантов делал часы для кораблей Нельсона.
—Но что же случилось со стариком? Больница?
—И того хуже. Ему отрезали руку.
Сперва я поразился. Но затем понял, в чем тут штука.
—Ну конечно, — сказал я. — Так и должно было случиться. Единственный способ сломить Планта — стукнуть обелиском по голове. Отрежьте ему обе ноги — он только посвистывать станет. Но правую руку! Знали, где его слабое место.
—Ясное дело, он сам ее запустил, — сказал Оллиер. — Пошел в больницу, когда палец стал похож на сардельку. Говорил, что слишком занят.
—Чистая работа. Так все и должно было быть. Просто укол иглой, как тысячи раз до того. Его изучили. Знали, что он не станет возиться с собой и подводить заказчиков. Как он это принял, Оллиер?
—Плохо. Я не встречал его со времени распродажи. Боюсь, он нарочно избегает меня, чтобы я не вздумал ему помогать. Это очень тяжело для такого человека, как Плант.
—Где он ночует?
—Я как-то видел, что он выходит из ночлежки на Эллам-стрит. Но, возможно, это был не он. Я на всякий случай отвернулся.
—И правильно сделали, мистер Оллиер. Вы ему сейчас не пара. Пока не попадете под автобус или вас не разобьет паралич.
—Верно, мистер Джимсон. Но если вы передадите ему от меня привет и скажете, как я скучаю по нашему клубу, я вам буду очень признателен. В моей жизни так стало пусто без клуба. Точно за мной захлопнулась дверь. Последняя дверь.
—Я ему передам. — И я двинулся к ночлежке. У меня еще оставалось два шиллинга шесть пенсов из тюремных денег.
Глава 20
Шестипенсовая ночлежка на Эллам-стрит — это бывшая вилла по прозванию «Элсинор», стоящая отступя от дороги. Сад перед домом пришел в полное запустение, сад позади дома превращен в склад строительных материалов. Владелец «Элсинора», отставной военный, - костлявый мужчина с длинным овечьим лицом и черными усиками. Лысая голова похожа формой на чашку. У него большие, круглые, голубые, вечно слезящиеся глаза и глупое выражение лица, как у овцы, Но в его заведении строгий порядок. Никакого света и никакого шума после двенадцати, а если это вам не по вкусу — скатертью дорожка. Койка на ночь — шесть пенсов. Матрацы не назовешь пружинными в полном смысле этого слова, но они лучше, чем сенники. Больше всего они похожи на гамаки из проволочной сетки. На кухне всегда есть кипяток. С шести вечера до девяти утра можно даром пользоваться сковородами, чайниками для заварки и жестяными кружками. Между утренним чаем и шестью вечера для шестипенсовых клиентов дом закрыт. Зато есть каморки для постоянных жильцов — шиллинг в день со своим электрическим и газовым счетчиком. Двадцать пять шестипенсовых коек и десять каморок — и ночлежка почти всегда полна, потому что там светло и потому что хозяин разрешает давать адрес «Элсинора» для писем. Конечно, туда приходит множество писем, адресаты которых выбыли. Хозяин складывает их в мешок, а через полгода сжигает. Так я лично считаю. Постоянные жильцы, половина которых занимается нищенством в эпистолярной форме, утверждают, будто он сквозь конверт чует денежные переводы и берет свою долю. Но я этому не верю. Я думаю, он скорее сожжет деньги вместе с письмами, чем возьмет их себе. Рук марать не станет. Он не из тех людей, которых волнуют деньги или вообще что бы то ни было. Он купил «Элсинор», потому что его продавали по дешевке, и ведет дело, потому что оно идет.
В «Элсинор» надо приходить рано — в шесть часов, когда открывают двери. Я попал туда после семи, и в кухне было полно народу; около двадцати человек сражались за три сковородки. Эта война всегда идет здесь от шести до восьми. Если упустить сковородку в шесть, остается одно — ждать до девяти, когда спадет наплыв. Но шестипенсовые клиенты ночлежки — как правило, молодые парни, которые пробавляются работой на реке или просто бродяжничают. Иногда это преуспевающие коммивояжеры, которые скорее потратят деньги на одежду, девочек, кино и курево, чем на ночлег. Один тип даже приезжал сюда на своей машине. Оставлял ее во дворе за домом. Постоянные жильцы болтали, будто он взломщик, который грабит виллы в Ричмонде, но ни один взломщик не станет ночевать в ночлежке. Слишком много надзора со стороны полиции и внимания со стороны соседей. Большинство этих парней проводит здесь чаще всего одну ночь. Не успевают научиться, как надо себя вести. Поэтому в семь часов на кухне всегда стоит шум и гвалт.
