Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Куда-куда? — удивился Леня-Юра — Я расписался в вашем получении! С меня же взыщут вашу стоимость!
— Нашу стоимость? — зашушукались участники. — Разве мы что-нибудь стоим? Кто нас оценивал?
— Товар с базы отпущен, деньги сняли инкассо. Вот накладная, а не филькина грамота! — заерепенился Леня-Юра
— Ты соображаешь, что говоришь? — возмутилась Победа.
— Первая же ревизия заметит, что исчезли пятнадцать койко-мест и пятнадцать участников, — настаивал Леня-Юра
— Ты, что ли, меня не узнаешь? — настаивала Победа
— А может, тебя из психушки перевели. Вон у тебя штаны какого цвета, — сказал Леня-Юра
— А меня узнаешь? — спросила Сени.
— А ты изолирована от общества
— А меня? — спросил Простофил, но совершенно индифферентно и как бы на всякий случай.
— Ерофей Юрьевич, — сказал Леня-Юра, — заприте их поскорей в клетке. Ей-ей, сейчас разбегутся, а мне отвечать.
— Да откуда такая путаница?! — закричал Чищенный.
— Во всем виноват я, — сказал одноглазый, у которого дергался нос. — Я ваш коллега — начальник Куросмысловснабсбыта. Я по ошибке и по привычке написал в Госснаб вместо гостиницы: «Просим выделить пятнадцать койко-мест для участников. Оплату гарантируем…» А они, непонятно почему, очень оперативно среагировали.
— Но это же смешно! Продать нас за наши же деньги! — сказал первый секретарь. — Я вас уволю в два счета!
— Отпустите нас под расписку, что мы вернемся по первому требованию, — предложил куросмысловский снабженец.
— Вы должны лежать на складе оприходованными, а не возвращаться по первому требованию, — сказал Леня-Юра.
— Вы уже на нашем балансе, — развел руками Ерофей Юрьевич.
— Тогда поменяйте наш товар на товар, а в Куросмыслове мы себя спишем по остаточной стоимости, — предложил находчивый снабженец.
— Отличная идея! — обрадовался Чищенный. — А что производит ваш район?
Одноглазый человек похмельной наружности сказал:
— Асфальт, асфальт.
— Вы кто? — спросил Леня-Юра
— Сначала он был директором, а потом так им и остался за любовь к алкоголю, — ответил первый секретарь грустно. — А мог бы расти!.. Бедолага!
— Вот! — сказал почти счастливый Чищенный. — Мы готовы меняться на асфальт — рубль в рубль. Хотя я не знаю, зачем он нам нужен.
— Асфальт, асфальт, не, не, доедет, доедет, он, он, застынет, застынет, по, по, дороге, дороге, — сказал невыросший директор. — Не, не, удивляйтесь, удивляйтесь, что, что, я, я, так, так, говорю, говорю. На, на, моем, моем, заводе, заводе, работают, работают, одни, одни, придурки, придурки, и, и, им, им, приходится, приходится, все, все, объяснять, объяснять, дважды, дважды.
Воспрянувшие было «фонды» опять поникли, но вперед вышел в прошлом стахановец:
— Я служу в заказнике, почти коллега. Поменяйте нас на бобров.
— Надо посоветоваться, — сказал Чищенный и увел Леню-Юру в кабинет.
— Можно взять бобров, — согласился в кабинете Леня-Юра — Мы поменяем их на жирафов в Африке.
— Нет, — решил Ерофей Юрьевич. — В том отделе свой фонд на закупку животных, а у нас свой — на материальное обеспечение зоопарка. Смешивать их никто не позволит, а то мы так до того докатимся, что зарплату начнем получать из фонда капитального строительства, а фонд развития производства перепутаем с фондом социального развития, и первая же ревизия посадит всех в тюрьму вместе с директором.
— А может, они не по нашим фондам прошли? — предположил Леня-Юра.
— Они прошли как комплектующие части, — ответил Ерофей Юрьевич.
— Тогда давайте напишем кому-нибудь письмо и попросим разрешения произвести оплату из фонда на закупку животных.
— И куда ты пойдешь с таким письмом? — спросил Чищенный. — Тебя первым делом спросят. «Вы в своем уме? Вы меняете советских передовиков на африканских жирафов!»
— Но обмен-то закамуфлирован бобрами, — сказал Леня-Юра. Ерофей Юрьевич только отмахнулся. Они вернулись на двор к участникам и председатель профкома предложила оплатить «фонды» из профсоюзной кассы.
— Мы же не на рынке! — сказал Чищенный. — Фонды не продаются!
— Это верно, — поддержал куросмысловский снабженец. — Если фондами торговать, социалистическая экономика прямо завтра развалится.
— А вы бы уж помолчали! — сказала председатель профкома.
— Я своей вины не скрываю, — ответил снабженец гордо. — Такое с каждым может случиться.
— Послушайте, — сказал первый секретарь Чищенному: — Но мы же люди, гости столицы, а не фонды, не участники, и вы человек, а не бумажка в отчете. Войдите в наше двусмысленное положение.
— А вы поставьте себя на мое место! — предложил Чищенный. Петр Прасковьевич мысленно поставил и притих.
— Что же делать? — спросила Победа
— А что тут сделаешь! Фонды есть фонды, — сказал куросмысловский снабженец. — Они кругом правы. Сопротивление бесполезно. Ведите нас в клетку или на склад — куда хотите. Мы на все согласны, сами виноваты.
— Но я не хочу! — топнула ногой Победа.
— В системе снабсбыта желаний не спрашивают, — сказал Леня-Юра.
— Но мне завтра на работу, — сказала мать Простофила. Но и ее никто не услышал.
— Вы бы поехали в Куросмысловснабсбыт и придумали что-нибудь на месте, — посоветовал снабженец Чищенному. — Напишите письмо на мое имя, и я прямо здесь поставлю визу.
— Отведи их в зимний вольер, — сказал Ерофей Юрьевич Лене-Юре, — и хоть соломы, что ль, брось им на ночь. А я командировку оформлю.
— Завтра обещали выписать койки и места, — предупредил Леня-Юра.
Но начальник снабжения не услышал предупреждения. В кабинете он — совсем запутавшийся и издерганный — достал чистый бланк, сел за пишущую машинку и по привычке отстучал: «В Куросмысловснабсбыт. Прошу выделить койко-место т. Чищенному Е. Ю. Оплату гарантируем. Наш расчетный счет…»
Куросмысловский снабженец просунул руку сквозь прутья и размашисто черкнул: «К немедленному исполнению!» Чищенному показалось странным, что при этом снабженец хохотал. Но мало ли каким странностям подвержены люди…
Бывает так: кто угодно и где попало обронит слово о тебе — сгоряча, невпопад или в шутку, — пожелает смерти или позавидует чересчур счастью, и пожелание, которое все обсмеяли и уже забыли, начинает преследовать тебя. Ты хочешь действовать, но еще не совершенный поступок уже рассматриваешь через призму магической фразы, и — как результат — ощущение: быть беде, — хоть и навязанное извне, но почти маниакальное в душе.
Когда сын эпохи выписывал себе бесплатную литеру до Куросмыслова, инструктор его отдела — мелкая подчиненная дрянь — ляпнул шутя:
— Ты не вернешься оттуда, Андрей.
И екнуло сердце комсомольского вожака, предвещая недоброе, и застучали колеса «не вернешься— не вернешься— не вернешься», и всю дорогу Червивин озирался в поисках несчастья. Сын эпохи мечтал обнаружить его и заблаговременно слинять: в сторонку, бочком, по стенке — как получится. Мечтал-мечтал, да сам в лапы к несчастью и прыгнул, послав опережающую телеграмму на ГРЭС. Встречайте, дескать.
У поезда его встретили два одноглазых битюга и, описав в конторе имущество, переодели в телогрейку и юбку до колен насильно.
— А направление где? — спросили битюги. — Выбросила, что ли, дура?
— Почему «дура»?! — обиделся и без того ошарашенный приемом Червивин. — Я же мужчина!
— Мужиков шлют на асфальтобетонный, а тебя прислали на ГРЭС. Выходит, ты — баба, — решили для себя битюги.
— Сами вы бабы! — сказал сын эпохи и получил по морде.
— Я доказать могу! — закричал Червивин и с готовностью задрал юбку.
— Попридурялась, и хватит, — сказали ему. — Ничего нового ты нам не покажешь. Лезь в машину.
Червивин рухнул на колени и зарыдал, простирая руки к насильникам. Он умолял битюгов до тех пор, пока они не согласились отвезти его к начальнику. Но хотя сын эпохи успел приготовить речь по дороге, в кабинете директора ему не дали открыть рта.
— Семен Зоевич, — сказали хором битюги, — вот эта новенькая уверяет, что она — командированный мужчина, хотя командировку мы не нашли, и направление к нам она тоже выбросила.
— Ну и пошлите ее в котельную, — решил директор. — Пусть уголек побросает, раз она мужчина И подальше держите от остальных, пока бумаги не подойдут: черт знает, с какими она отклонениями от нормы.
— Нет, не пойду в котельную! — закричал Червивин, но опять подчинился грубой силе и показанному кулаку и всю дорогу рыдал так, что слезы текли даже из носаю
— Ишь нюни распустила. Разве мужик так может! — решили битюги, и совесть их успокоилась.
Остов котельной распластался на отшибе заводских корпусов и был прикрыт, как от позора застигнутая врасплох скромница, листами жести и фанеры.
