Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня
По дороге сделали привал на Балыклыкую, и здесь красные окружили Джунаида, и был бой. Только чудом — зимний туман сгустился над пустыней — хану удалось прорваться и скрыться на время от преследователей.
Теряя людей, лишаясь награбленного добра, шел Джунаид на Ортакую. И по-прежнему не отступал от него ни на шаг Аманнияз, тенью Аманнияза был Агали, а его тенью — Расул.
Красные настигли их и здесь. В бою подстрелили гнедого. Лучшего друга лишился Расул. Он пересел на другого коня. И опять прорвал кольцо Джунаид, но у колодца Ак-яйла с ним оставалось сотни две с половиной, не более.
Неудача за неудачей — и обострились сомнения, которые посещали Расула.
Говорят, хан-ага — сердар, какого не бывало в Каракумах. Почему же так часто бьют его красные? Почему он не взял, как собирался, Хиву?
Говорят, хан-ага сел на коня и вынул саблю ради восстановления извечных законов шариата. Но в кругу приближенных он с жаром толковал о захваченной добыче, а не о святой вере отцов.
И еще Расул засомневался в силе благословений, раздаваемых главным ишаном. Сказал же тот как-то Расулу: «Да сохранит тебя аллах, и пусть пуля пролетит мимо, и сабля пусть не заденет». А на следующий день Расула ранило. Не в первый раз и не в последний. Он и позже не переставал удивляться: как удалось ему избежать смерти в те четыре года непрерывных схваток? Красные ведь чуть не хватали за хвосты их коней!
Уже весной, нежным солнечным днем, Джунаид-хан со своими всадниками устроился на колодце Игдекую. Их к тому времени оставалось сто пятьдесят человек. Отдых был недолгим. Нарушили тишину выстрелы. Только джигиты приготовились к отпору — в дело вступили пулеметы красных, и пришлось не о битве думать — о бегстве. Нукеры бросились врассыпную, будто фазанята от ястреба. Помчался прочь и Джунаид.
Так было заведено, что прикрывать его следовало Аманниязу, а Аманнияза — Агали, последним же уходил от пуль и погони Расул. Внезапно Аманнияз свернул, Агали, как привязанный, последовал за ним, и Расул не отставал от них. Должно быть, хан-ага дал какое-то поручение старшему из трех телохранителей.
Цокот копыт на такыре, крики «ура», беспорядочные ружейные выстрелы — все это осталось позади, и уже в полной тишине три всадника спешились в лощине, укрытые от чужого глаза крутобокими барханами. Здесь и застали их быстрые каракумские сумерки, и в черноте ночи бесшумными выстрелами блеснули звезды.
Аманнияз, глядя в небо, сказал:
— Что-то много... много нынче падающих звезд. Или это мне просто кажется?
Агали поднял голову, и Расул поднял голову. Звезды действительно скатывались по черному небосклону, а ведь известно: у каждого смертного есть своя звезда, и когда она падает, душа' его расстается с телом.
Агали с тревогой сказал:
— Падают... Колодец Игдекую — край нашего пути. Все пропало у наших.
— Все пропало, но теперь «наши», как ты говоришь, уже не наши, — отозвался Аманнияз.
— Почему же?
Расул, младший среди них, молча прислушивался к разговору. Аманнияз не сразу ответил на вопрос Агали. Он вздохнул и сказал:
— Знаешь ли ты, Агали, что сегодня ночью хан-ага решил уйти на ту сторону? У него много грехов и сюда он не вернется. И нукеры не вернутся. Его грехи лежат и на них. На мне тоже. Но с сегодняшнего вечера дорога хана не моя дорога. Я остаюсь.
Агали в растерянности произнес:
— Брат, тебя пристрелят, как собаку...
— Пусть. Но я надеюсь, что не пристрелят. Ты слыхал пословицу? «Если джейран приходит сам, нет у него другой вины, кроме двух его глаз...» У меня и глаза есть, и уши. Я знаю друзей Джунаид-хана — они говорят по-турецки, но сами инглизы. Я знаю, какие разговоры ведут мешхедские купцы с людьми хана, когда встречаются на базарах в Ташаузе, Мерве, Хиве...
— Ты хочешь предать? — с тихой яростью спросил Агали.
— Я хочу остаться на родине.
— Будь ты проклят! — крикнул Агали. — Я жалею, что охранял тебя в боях. Подохни теперь у красных!
Он вскочил в седло. Если бы Аманнияз потянулся к своему маузеру, Расул должен был бы убить его, охраняя Агали.
Но Аманнияз только покачал головой.
— Бывает, что слепой хуже дурака. Агали, не оборачиваясь, приказал:
— Расул! Едем...
Расул, не рассуждая, не пытаясь разобраться, кто из них прав, тронул камчой не успевшего отдохнуть коня. Сработала четырехлетняя привычка — как нитка за иглой, следовать за Агали. Это позднее его осенило: Аманнияз-то был старший, и слушаться надо было Аманнияза.
А тогда Агали по звездам выбрал направление на юг. Кончились непрерывные гряды барханов, и впереди затемнели горы. Агали объяснил Расулу — их путь ведет на ту сторону, но тропы в горах охраняют пограничники. По счастью, он, Агали, знает такой проход, где никто не станет их ждать, там они проскользнут беспрепятственно.
Где-то неподалеку брякнул колокольчик. На шее козла-вожака? Отара? Вот бы кстати! Им надо запастись едой.
Чабанские псы встретили яростным лаем двух ночных всадников, от которых исходил раздражающий запах крови, пота и пороха. Старик чабан отогнал собак. При виде вооруженных людей он низко склонил голову, и слова приветствия прозвучали глухо и невнятно.
Агали мрачно сказал:
— Не бойся... Теперь можно не бояться нас. Нашу силу унес с собой хан-ага, он еще вернет ее нам!
— Слезайте с коней, джигиты, — отозвался старик. — Жажду можете у нас на кошме утолить чаем, а голод — чуреком.
Молча они пили чай, молча ели чурек и коурму. И с собой взяли еды на дорогу.
Утренняя звезда уже вспыхнула в небе, а до восхода солнца предстояло достичь того ущелья, где был скрытый проход, знакомый Агали по прежним переправам на ту сторону. Коней пришлось бросить — тропа обрывистая, узкая. Набираясь сил перед тем, как тронуться в опасный путь, Агали и Расул отдыхали возле кривой арчи. Внезапно заклубилась внизу горы пыль, хоть утро было безветренное. Расул толкнул задремавшего Агали. Группа вооруженных всадников, обогнав облако пыли, рысила под ними, и Расул возблагодарил бога за то, что они вовремя укрылись в зелени горного склона. Всадники были из тех, что преследовали их от самой Хивы.
— Наверно, хотят перекрыть дорогу, по которой должен проехать хан-ага, — высказал Расул свое предположение.
Агали хмыкнул.
— Наш хан-ага еще вчера перевалил через горы....
Сладковатый запах дыма стал их проводником на пути к селению, зажатому между двумя горами. Хоть и на чужбине, но в безопасности. Возле одного из домов услыхали, как заблеяла овца, и сердце Расула дрогнуло. Теперь, когда не надо было никого преследовать, ни от кого убегать, он вспомнил, что он внук чабана, и сын чабана, и сам чабан.
— Агали, давай постучимся, — предложил он.
Открыли им не сразу. Чай и чурек подали так, будто последний кусок и последний глоток отдают. Хозяин дома, из туркмен, издавна живущий в этих краях, выслушал рассказ беглецов, но сам ни слова не сказал — ни в одобрение, ни в порицание. У него Агали и Расул переночевали. А дальше дорога их раздвоилась. Агали отправился разыскивать Джунаид-хана. Расул остался в Джаранлыке. И — как будто не было ему в жизни другого предназначения — сделал баем хозяина дома, из двадцати его худородных овец вырастил большую отару.
Давно это было. Навсегда исчез из его жизни Агали. Умер, по слухам, Джунаид-хан. И давно рассеялась пыль, поднятая копытами джунаидовских лошадей. Но она замела и сделала непроходимой для Расула дорогу домой.
Лежа под чинарой, Расул принялся загибать пальцы, он хотел сосчитать, сколько же лет — точно — с той поры, как он появился в ауле Джаранлык. Но пальцев не хватало, он сбивался и снова начинал отсчет.
Нестерпимое солнце, висевшее посередине неба, стало откочевывать на запад, зной поостыл, и Расул поднялся — развести костер...
Он уже сидел и пил чай перед обедом, когда из колючих зарослей ежевики, сладко потягиваясь, появился его пес Алабай. Конечно, если потянуло дымом, жди Алабая. Он знает, что у костра получит похлебку.
Грустно будет покинуть Алабая, единственного друга. Что овцы? Глупые существа. Им достаточно травы на пастбищах, воды в колодце. А дружба и верность овцам неведомы, им все одинаково — пасет ли их Расул, или горбоносый курд Муртаза, или собака в эту минуту исполняет обязанности пастухов.
Алабай — другое дело. Если у хозяина спокойно на душе, то пес, помахивая обрубком хвоста, подходит уткнуться головой в колени. Если же Расул почему-либо хмурится, то мрачность одолевает и Алабая, он лежит поблизости, устроив голову на вытянутых лапах. Во всей округе нет собаки лучше Алабая, надежнее Алабая... Сколько раз пытались волки подобраться к отаре, но никогда им не удавалось сделать это незаметно, даже в самую глухую снежную ночь, которая благоприятствует серым разбойникам.
Расул достал миску с остывшей похлебкой, поставил перед собакой, потрепал за коротко обрезанные уши.
