Джоанна Троллоп - Второй медовый месяц
Роза не слышала. Ее отвлекали дядя Макс, вырядившийся в двубортный блейзер с белыми джинсами, и мысли о Бене, который пообещал прийти и привести Наоми, но до сих пор не явился, значит, все-таки поддался тени сомнения, которая слышалась в его голосе.
— Я всегда любил этот театр, — добавил Рассел.
Он огляделся. Зал постепенно заполнялся; несколько известных театральных критиков сидели на своих обычных местах, с правого края, чтобы, едва опустится занавес, а то и раньше, кинуться домой, записывать впечатления. Рассел помахал рукой всем сразу.
— Вон там Натаниел. И Алистэр. Интересно, сколько спектаклей они вот так высидели?
— Если Бен не явится, я его придушу, — пообещала Роза.
— Бен?
— Да.
— А он должен был прийти?
— Папа! — возмутилась Роза. — Мама у нас общая.
Рассел вновь кому-то помахал.
— Как мило, что публика все-таки собралась. В конце концов, тащиться чуть ли не в Уотфорд…
— Это наверняка Наоми, — вдруг перебила Роза.
Рассел обернулся. Бен в своей плотно обтягивающей голову шапчонке и джинсовой куртке ввел из фойе в зал стройную девицу с волосами эффектного оттенка желтой примулы. Бретельки ее почти несуществующего платьица были усеяны стразами, ноги и плечи обнажены.
— Барби, — еле слышно выговорила Роза.
Рассел двинулся навстречу вошедшим.
Приветствуя Бена, он хлопнул его по плечу.
— Старик!
Бен заметно смутился.
— Это Наоми.
Рассел улыбнулся, снял руку с плеча сына и протянул ее Наоми.
— Приятно познакомиться.
Она переложила кукольную сумочку из одной руки в другую и ответила на рукопожатие Рассела.
— Привет, — сказана она. Микроулыбка Наоми приоткрывала редкие белые зубы. Ее кожа была безупречной.
— Замечательно, что вы пришли, — продолжал Рассел. — Но боюсь, пьеса не слишком веселая.
Бен хмыкнул.
— На Рождество мы ходим на мюзиклы, — сообщила Наоми. — Мама обожает Элейн Пейдж.
— Прекрасный голос, — кивнул Рассел. — Увы, сегодня пения не предвидится…
— Я его и не ждала, — с холодком ответила Наоми.
Роза подошла и остановилась рядом с отцом. Она нависала над Наоми, как валькирия.
— Это Роза, — безнадежным тоном представил ее Бен.
Наоми смерила ее взглядом.
— Рада познакомиться.
— Я тоже, — ответила Роза и повернулась к Бену. — Хорошо, что ты все-таки пришел.
Он пожал плечами:
— Мне позвонила мама.
— Мама? Это я тебе звонила.
Бен вздохнул и потер ладонью лоб, сдвигая шапчонку ниже бровей.
— Она звонила, чтобы спросить, не возражаю ли я, если ты займешь мою комнату.
Наоми не сводила с Розы карих глаз — на редкость проницательных, несмотря на размеры.
— Но ведь Бену комната теперь не нужна, правда? — сказала она.
— Вообще-то нет…
— Значит, можешь занимать. — Наоми, уверенная в своей власти собственницы, перевела взгляд на Бена. — Ты разрешаешь ей?
— Конечно, — кивнул Бен.
Роза жестом позвала их на места.
— До начала пять минут, — и покосилась на голые плечи Наоми: — Ты не замерзнешь?
Наоми скользнула взглядом по пиджаку Розы.
— Мне не холодно.
— Идемте, — вмешался Рассел, — пора садиться.
Бен обнял гладкие узкие плечики Наоми.
— Если что, отдам ей мой пиджак, — сказал он Розе.
Роза промолчала. Она смотрела им вслед: Рассел вел Наоми по проходу к местам, наклонялся к ней, занимал разговором, в то время как Бен плелся позади с озадаченным видом человека, попавшего в совершенно чуждую ему среду. Притворство, яростно твердила себе Роза, сплошное притворство, и все ради Наоми, напускная независимость, показная оторванность от корней, наигранная крутизна, в которой даже неискушенный глаз мигом распознает фальшивку. Она увидела, как Мэтью — в костюме, при галстуке — приподнялся со своего места, чтобы поздороваться с Наоми, как Макс вскочил и склонился над ее рукой с видом ведущего дневного телешоу, как все расселись по местам — сначала пары, потом Мэтью рядом Расселом, потом оставленное ей, Розе, свободное место, а с другой стороны от него — пустота, конец ряда. Скользнув вдоль ряда глазами, Роза остановила их на Вивьен.
«Спешить вовсе незачем, дорогая, — уверяла Вивьен, подкладывая в Розину тарелку самые крупные креветки из ризотто с дарами моря, — абсолютно незачем. Макс дождется твоего отъезда. — Она хихикнула и прибавила к креветкам мидию. — Уж потерпит как-нибудь».
Роза медленно зашагала к своему месту. Ей было нечего сказать, кроме краткого «да», когда Эди позвонила, сообщила, что знает про Вивьен и Макса, и, конечно, Роза может возвращаться домой когда захочет, хоть сию же минуту.
Но если ответить ей было нечего, это еще не значило, что свое «да» она произнесла хоть с толикой благодарности и облегчения. Благодарность за предложение ни на минуту не вытеснила то, что безнадежность и презрение к себе, которые ей удалось вытеснить из загроможденной вещами спальни в доме Вивьен, оказывается, не улетучились, а просто затаились, поджидая удобной минуты. Я хотела этого, думала Роза, глядя на родных. Хотела еще несколько месяцев назад. Меня так тянуло домой. А теперь, возвращаясь, я чувствую только, что опять споткнулась.
Она села рядом с отцом. Он смотрел вперед, на закрытый занавес, и, судя по выражению его лица, не думал ни о чем, кроме Эди.
Вивьен повторяла самой себе: если бы здесь был еще и Элиот — один или вместе с Ро, которую почему-то она никак не могла себе представить, — она, Вивьен, была бы абсолютно счастлива. Сидя в темнеющем зале театра с Максом по одну сторону — его девственно-белое колено легко касалось ее ноги — и Беном по другую, со всеми родными, в том числе подружкой Бена, словно созданной специально дли того, чтобы проверить, действительно ли Макс изменился, Вивьен чувствовала себя так, будто большая полнота счастья недостижима в принципе. В конце концов, актерскому таланту Эди она никогда не завидовала, никогда не мечтала очутиться на ее месте и жить, как она. Вивьен уверяла себя, что очень рада за Эди, которой досталась большая роль, да еще дом вновь наполнился людьми и мосты опять наведены, а она, Вивьен, сыграла в этом деле немаловажную роль: давала Розе приют, пока до Рассела не дошло, что отказать бедняжке второй раз невозможно. В сущности, все сложилось удачно, размышляла Вивьен, касаясь Макса не только коленом, но и плечом, каждый получил то, о чем мечтал, вот если бы еще Элиот был дома, а не в Австралии! Но и в этом есть свои плюсы: Макс не просто разделял ее чувства, но и предложил слетать к Элиоту на Рождество.
— К нашему сыну, — добавил Макс в тот день, говоря об Элиоте. — К нашему сыну.
Вивьен улыбнулась в темноте. Занавес дрогнул, его полотнища начали медленно расходиться, открывая просторную комнату, переходящую в зимний сад, и вид на унылый фьорд вдалеке за окном. В дверях зимнего сада стоял какой-то мастеровой — по-видимому, колченогий. Ему преграждала дорогу хорошенькая девушка в форме горничной, с большой садовой лейкой в руках.
— Господи! — довольно громко прошептал Макс. — Это что, Эди?
— Но вы же видите — здесь у него мать, — заявила Эди в роли фру Альвинг. — Он славный мальчик и по-прежнему привязан к матери.
Мэтью поерзал в кресле. Эди выглядела на редкость правдоподобно в черном платье с пышной юбкой, с волосами, убранными под белый кружевной чепчике черными лентами. Она казалась не просто другой, а отдалившейся от повседневности, ее голос звучал иначе, жесты были иными, она по-другому расставляла паузы между словами. Разумеется, Мэтью и раньше видел, как она играет, но только по телевизору, и всегда, насколько он мог вспомнить, узнавал в ней свою мать. Иногда он размышлял, какие чувства испытал бы, увидев, что на сцене она не похожа на себя настоящую, — разволновался бы или смутился? А теперь, сидя в темноте рядом с отцом и сестрой, он удивлялся собственной заинтересованности, которая усиливалась, когда на сцене оказывались вдвоем Ласло и мать.
Он чувствовал, как сосредоточился сидящий слева Рассел — легко, как бывает, когда увлечен своим занятием. Эта сосредоточенность, думал Мэтью, типична для его отца, обычно такого великодушного, такого логичного. В последние несколько недель Эди давала мужу немало поводов для раздражения, но сегодня Рассел сумел забыть о мелких обидах и целиком отдаться спектаклю, а Эди творила то, что не имело никакого отношения к семье, к тем почти неуловимым сдвигам баланса сил, способным за считанные часы вышвырнуть кого угодно из света в мрак. Порой достаточно одного слова, единственного неосторожного слова. Или — Мэтью слегка напрягся — долгого, рокового отсутствия слов, иллюзорного спокойствия, после которого остановиться уже невозможно, и продолжаешь соскальзывать туда, где уже не помогут никакие слова.
