Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможностей
— Да? — сказала эта Верба, помолчав, простым и грубым голосом. — А пошел ты туда-то. Новости еще! От Ивана он.
И бросила трубу.
Москва бьет с носка.
К друзьям, кто мои друзья? Кто примет постороннего человека? Витек нет, во всяком случае его жена холодно удивится. Новая квартира в центре с дорогим ремонтом. Витька даже неудобно беспокоить. У Володи жена добрая, но у них стоит из-за этого автоответчик. Веня откроет дверь всегда, даже постороннему, и жена его тоже, но столько будет расспросов, давно не виделись с вашим другом, с университета. Как-то дико. Веня поет в храме. А когда бы мы находились в своей собственной шкуре, тоже бы вот так не разлетелись переночевать. Неловко. Юра был друг, после того как Оппегейм и Шопен эмигрировали. Но теперь все. Ящ мой друг? Какой такой Ящик? Яки Ящ? Он убил меня.
Пусто.
Взял машину, доехал до вокзала. Кипела бурная жизнь, старые проститутки ожидали своего часа, какого-нибудь в хлам пьяного транзитника, валил народ с поезда, вечный карнавал, а он после драки да и парчина, даже обе, в крови. Милиция невдалеке попарно.
Кто-то подошел, сказал:
— Ты от кого?
— От Вахи.
— Ну и сливайся отсюда.
Угрожают. Приняли за кого-то. Да и вид, конечно,
Поменял доллары, купил себе бутылку, закусь, первые с краю штаны спортивные, а то люди глядели на его брюки. Переоделся в сортире. Бутылку тут же выпил. Умылся, вытерся рукавом. Весь трясся.
И вдруг позвонил домой, покашлял и шипя сказал:
— Але! Анюта? Муми! Плохо слышно! Это я! Я по межгороду звоню!
Она хрипло, надтреснутым голосом ответила:
— А! Это ты? Какой-то голос незнакомый.
— У тебя тоже!
— Ты жив? Я так и думала. Прекрасно, — сказала она и состроила даже какую-то усмешку, подпустила иронии. — Спасибо за подарки.
— Каки подарки? — изумленно ответил он. — У меня ни копья! Муми… мумичка!
— Как какие подарки? Человек от тебя приходил…
— Ты что, Муми!
— А деньги?
— Вот те на. Анюта! Честное лее… ленинское! (это семейная поговорка).
— Неважно. Слушай. Лекарство-то… оно действует! Алешка двигает ногами и руками! Так сказать… Не было бы счастья…
Тут она заплакала, зарыдала взахлеб бормоча: «Я так соскучилась по тебе, мы так соскучились по тебе».
— Тут ветер и дождь, — отвечал он. — Такие ветра! Ночи не сплю.
— Я так и думала.
— Пытаюсь достать деньги, мумичка!
— Но ты представляешь, какое лекарство!
— Это не это! — воскликнул он. — Это моя гимнастика с ним!
— Лекарство, лекарство, — рыдала она. — Но он все равно говорит, да, Алешенька? Он все равно говорит: когда папа будет со мной заниматься? Скажи, Алешенька! Это папа звонит!
Его голос, сиплый:
— Па? Па?
После плача.
— Да, мумичек.
— Ковда… (вздохнул тяжело после плача). Ковда гивнастикой будешь со мной… Я упав!
Он говорил, говорил взахлеб.
— Дай-ка маму. Пока-пока. Целую-целую (…). Че это он не спит у тебя. А как сама-то?
Помолчала.
— Знаешь, я тут упала… С лестницы тут упала… Нос разбила, вся распухла. Голова кожа распухла как подушка… Но ничего, жива! Жива осталась! Быстро приезжай! Невозможно без тебя!
— Сейчас как? Сейчас я не в силах.
Она как-то странно засмеялась. Как смеются оскорбленные и униженные.
— Лед, приложи лед! Муми! К голове!
— А, как я не догадалась, сейчас… (возня, пошла с телефоном к холодильнику) сейчас.
— С какой лестницы?
— У соседей стремянку взяла, занавеска упала… Синяки.
— Слушай, а у тебе не сломано ничего? Ты в нос говоришь…
— Да не знаю… Погоди, а что это ты столько по автомату наговорил? У тебя же денег нет? (Подозрительная).
— А… Тут автомат вообще без жетонов работает, по… поняла? Он сначала одну штучку проглотил, а потом видишь, я говорю и все! Так что сходи на рентген. Вызови мать с Алешкой посидеть и сходи.
— А, мы вчера опять с ней хорошо поговорили. Она обиделась, что я ей не звоню. А ей звонить, это на час попреков. Ты не из автомата звонишь!
— Сходи на рентген… Проверь мослы свои…
— Что ты говоришь? Что-о?
— Слушай. Если меня нет — выходи тогда замуж за моего Валеру. Он верный, хороший парень. Будет отцом.
— Как это — тебя нет? Как это? Глупости какие. Буду ждать всегда. Мы с Алешей будем ждать тебя всегда! Идиотов не предлагай. Никогда! Ты говоришь не своим голосом!
— А у тебя тоже не сво… не свой. Меня убили (заплакал). Молись.
Он повесил трубку, как будто прервали.
глава 9. Группа лёгких привидений
На перроне Валера договорился с проводницей, залег в отдельное двухместное купе спального вагона, все как полагается, уже не было того задору взять чемоданчик у лоха. Не было мыслей. У вора должны быть мысли и задор. Шутки на уме. Шутки с теми кто попадется с добром. Трали-вали.
Все на эту ночь в порядке, он лежит на чистом белье в отдельном купе, но очень болят ноги. Как если бы были побиты в самую голяшку. Он пощупал их, посмотрел. Ни синяков, ничего. А боль прогрессир-вала, увели-чвалась, боль в тех местах, за которые она держала мертвой хваткой. Спрут. Силой своих жил. И голова, что с головой?
Сел, посмотрел свои ноги. Потом руки. На сгибах следы уколов. А. Надо достать удовольствие. Ломка, ломка, что ли? А пойдешь к проводнице, она тебе такое впарит, что и не встанешь завтра, а встанешь, то без денег. Мука, такая мука, тоска.
Надо начинать ту жизнь. У меня две жены. Одну зовут Алиска, у нее мать со мной жила тоже. Двое каких-то ребят. Вонючая квартира, бабка. Да не хочу я вас! Деньги есть. Найти новую подругу, почище. И что, щипать карманы по троллейбусам? А диссер? В рюкзаке записи, какие на х записи. Она все выкинула, а-а!!!
Не может быть! Нет, не выкинула. Остановилась на старом пальто, надеюсь. Записи десяти лет!
Лысый Ящ меня караулит и Вахе я вроде бы должен. Но что, сколько… И другие меня знают, наверно, много народу меня знает. А я не знаю никого. Холодно, выворачивает наизнанку, ноги тянет. Ну и что, ну тапочки у меня дома. Ну имеет она право. Когда последний раз мы с ней спали? Или подруга ей отдала чьи-то… Да нет. Тапки обычно не отдают. Держат под вешалкой для гостей. Да купила небось сама. А на какие деньги? Нет.
Нет. Это тапки его.
А чо с ними чикаться вообще? Да замочить их! Не пустит. На цепочку закрытая сидит, как бобик. У меня все болит, пока эта баба жива. Убрать бабу, не будет болеть. И не встает… Вот, не встает у меня. Не получа-ет-ся опять!..
Холодно. Допил бутылку. Сна не было. Куда едем-то?
Весь вагон гремит, толчет тебя, месит, визг какой-то, дили-дон, болтается какое-то ведро, что ли.
Поехать рвануть на Север? Его примет любой балаган, пожить там лето, собирать материалы, вести дневник, записи… Куда я денусь с этими записями, у меня образование-то… восемь, что ли, классов… Кто их опубликует… Компьютера нет. А что я знаю по-английски? Ничего, представь себе! Ниче-го! Нафиг. Предтавьте себе, как говорила Марья Михална, жуткая математичка, которая его ненавидела, добилась, что к экзаменам за девятый класс не допустили. А тут и сел в колонию. Зарезал этого… Папаню. Так и надо ему было. Не лез-зь! Скучно, скучно как. Математика — барьер, непроходимый для кого? Для нас, для удобрений. Государство расставляет сети математики, чтобы не пропустить дальше кого? Мы нужны для другого, для черной работы. А вот хей вам, мы воры.
Вылез в коридор. Потыркался в разные купе — было заперто. Выползла проводница, безмолвно смотрела, как он вертится у чужой двери.
— Вам что надо-то?
— Отвали, б, — сказал.
— Чаю?
— Водки мне.
Ага, из ее бутылки выпьешь…
— А вагон-ресторан работает?
— Да сходи, сходи, — заботливо отвечала проводница. — Пятый вагон отсюда. Может, продадут. Закрылися уже.
Пошел, шатаясь, считая тамбуры и переходы. Миновал спящий плацкартный вагон. Одна компания веселилась, пила, сбоку, завешенные простыней, трахались, он отогнул простыню, поглядел. Быстро трясется малый, встав на руки и закусив губу, под ним откинутая голова бабы, как бы ей больно, сморщилась, ноет. Хотят кончить. Интересно же. Повеселел маленько. Но его окликнули, заорали, заматерились, стал подниматься кто-то с лавки, в руке тупой ножик, быстро все веселье у них прошло. А я случайно остановился. Выругался, качнулся дальше. Долго стучал в вагон-ресторан, разнес какое-то стекло, бежал обратно.
Проводница вышла:
— Дать чаю?
— Нет, б.
Заперся, плюхнулся в постель и долго боялся. Они подмешивают и в чай. Ничего не вышло и на этот раз. Импо? Импо?
Тут же вспомнил урок прошлой ночки, спрятал пакет с деньгами в рундук под собой.
Проснулся быстро, поезд еще шел. Причесался пятерней, стал рассматривать содержимое сумок. Эти подарки как раз Алиске и Анджелке. Резиновый хрен бы подарил теще, пусть бы похохотала. Веселая была бабка, олдовая герла. Сохранила семью. Лежит на кладбище теперь. Во второй сумке были какие-то бумаги, контракты, печати, подписи. И на дне в коробке в красивой упаковке такая сложная конструкция с дырой и волосами, модель. Прилагается типа вонючий брр вазелин. Кому это покупали, себе, конечно, генералитет. Так. Сначала надо посчитать деньги. Ого! Так. Надо будет купить побольше пояс. Индия где теперь? Я с этими деньгами вообще все куплю. Квартиру куплю сегодня, чтобы больше бабку эту не слышать.
