Роберт Джирарди - Неправильный Дойл
– Ты, на хрен, дисквалифицирован. Ты снес мой расписной комод, идиот.
– Эта проклятая штука завалилась сама, я едва к ней притронулся. – Голос Меховой Головы приглушенно доносился из травы. В ответ на это заявление послышался смех.
– Это был редкий образец балтиморской окрашенной мебели, примерно тысяча семьсот девяносто пятого года, – сказала Брекен. – Он у нас в доме где-то с того же времени. Ненавижу окрашенную мебель, самая безобразная из всей мебели, но стоит не меньше пятидесяти тысяч.
– Пятьдесят тысяч долларов? – потрясенно повторил Меховая Голова. – За долбаный буфет с ящиками?
– Теперь он не стоит пятидесяти тысяч, – заметила женщина в красном платье.
– Я тебя предупреждала, Брекен, – сделала шаг вперед высокая женщина в черном. Ей, наверное, было около пятидесяти, но ей повезло – она выглядела лет на двадцать моложе, а может, все дело было в приглушенном свете. – Вот что случается, когда балуешься с дорогим антиквариатом.
– В жопу дорогой антиквариат, – сказала Брекен. – Давайте играть дальше! Кто следующий?
Женщина в черном легким движением скинула платье, обнажая белье в полоску, напоминающее окрас зебры, и узкое смуглое тело, где жира было не больше, чем на куске постного куриного мяса. По сигналу Брекен она помчалась по склону.
Дойл подождал антракта, потом перешагнул через линию бумажных пакетов со свечами и подошел к Брекен.
– Самый идиотский способ подготовки к ремонту, который я когда-либо видел, – прошептал он ей на ухо. Она обернулась и поцеловала его в губы. В ее дыхании Дойл почувствовал выпитый джин и еще что-то горькое – может, марихуану блондинки?
– Он пришел! – закричала она всем. – Я знала, что он придет! – Потом она снова его поцеловала и потерлась об него. Дойл почувствовал знакомое напряжение между ног.
– Осторожно, Брекен, – сказал он, отступая. – Перед тобой человек, у которого несколько месяцев не было секса. Я могу взорваться.
– Замечательно, малыш. – Брекен понизила голос до хриплого шепота: – Взорвешься в меня попозже.
Это обещание отдавалось звоном в ушах Дойла, пока она знакомила его с другими гостями – компанией скользких типов из Нью-Йорка с балов благотворительности, чьи имена и лица почти моментально исчезали из его сознания. Брекен все еще жила в этом городе девять месяцев в году, в роскошных апартаментах с окнами на Центральный парк, когда-то принадлежавших ее дяде, обанкротившемуся финансисту, который, однако, успел спасти тридцать миллионов долларов и виллу на Лазурном Берегу. Дойл не видел ни одного знакомого лица из прошлого и гадал, сколько жизней и друзей сменила, как змеиную кожу, Брекен за эти годы.
– Ты поднялась со времен китайского квартала, – сказал он, когда представление закончилось.
– Примерно на шестьдесят кварталов, – сказала Брекен. – Как твоя жена?
– Не знаю, – хмуро сказал Дойл и рассказал ей о разводе.
– Р-А-З-В-О-Д, – пропела Брекен. Потом она, пританцовывая, отошла, достала откуда-то бутылку шампанского и сунула ему в руки. – За тебя, – сказала она.
– Кстати, – сказал Дойл, – там одна из твоих подруг вырубилась прямо в холле на куче пальто.
– У меня больше нет ни друзей, ни подруг, – весело сказала Брекен. – Только знакомые.
Дойл встряхнул бутылку, содрал фольгу, выдернул пробку, выпил сначала одну половину бутылки, потом другую. И почувствовал себя неплохо.
Игра продолжалась. Все больше и больше бесценных предметов мебели разбивалось в темноте: имперский секретер, инкрустированный перламутром индийский комод, карточный столик, за которым когда-то джентльмены играли в вист и пикет.
– Дьявол! – сказала Брекен, надув губы. – Может, за этим столом Джордж Вашингтон подписал что-нибудь важное.
– Какой смысл глумиться над такой хорошей мебелью? – спросил Дойл. – Или я что-то пропустил?
Брекен отмахнулась.
– Милый, смысл в том, что мебель – это ерунда, – сказала она. – Груда старого дерева, если хочешь знать. И никто здесь не глумится, мы просто пытаемся немного развлечься. А вот земля – это действительно важно. Это мы сегодня и празднуем.
– Земля? – не понял Дойл.
Брекен повернулась к нему с ленивой улыбкой.
– Ну-ка принюхайся к ветру, глубже, глубже дыши. – Она указала Дойлу в темноту, куда-то на юго-запад, и он послушно наполнил легкие ночным воздухом. – Ну, – сказала Брекен, – что ты чувствуешь?
Дойл снова вдохнул.
– Навоз, – сказал он. – Удобрение.
Брекен захлопала в ладоши.
– Точно! – сказала она. – Как ты думаешь, что это значит?
– Что у тебя в лесу гадят коровы, – ответил Дойл.
– Нет, милый! Это значит, что «Сотня Диеринга» снова становится плантацией. У нас будет первый урожай со времен Гражданской войны. Угадай чего. Ну давай, угадывай!
– Понятия не имею, – сказал слегка удивленный Дойл.
– Клубники! – закричала Брекен, словно раскрыла великую тайну.
– Ладно, клубники, – сказал Дойл. – Но ты же всегда говорила, что «Сотня» проклята и здесь ничего нельзя вырастить.
– Не говори так, – сказала Брекен, нахмурившись. – Я суеверна.
– Один вопрос: как ты управляешься без рабов?
– У меня есть секретное оружие, – самодовольно ухмыльнулась Брекен. Потом она подставила лицо пахнущему навозом ветру. – Энрике! – закричала она. – Энрике!
Словно по волшебству, из темноты появился коренастый мексиканец в безупречном белом костюме.
– Заканчиваете игры, сеньора Брекен? – спросил он. – Хотите, чтобы я затащил мебель обратно?
Брекен помотала головой.
– Нет, нет, Энрике, – сказала она. – Я лишь хотела, чтобы ты познакомился с моим другом мистером Дойлом. У вас много общего.
Дойл посмотрел на мексиканца, тот посмотрел на Дойла, оба пытались понять, что между ними может быть общего. Толстые пальцы мексиканца были унизаны бирюзовыми и серебряными кольцами, серебряная бычья морда с бирюзовыми глазами свирепо сверкала в середине нелепого галстука боло.[89] По мнению Дойла, зловещее, все в оспинах лицо мексиканца скрывало в себе много тайн. Внезапно он подумал о неглубоких могилах, появляющихся после сомнительных сделок в стиле «Тихуаны»,[90] единственные свидетели которых – тусклые безмолвные звезды на черном куполе неба Соноры.
– Ладно, почему бы тебе самой не сказать, что у нас общего? – наконец сдался Дойл.
Мексиканец кивнул, он тоже хотел знать.
Брекен издала резкий, озорной смешок.
– Ваш «мачизм», дорогие мои! – сказала она, чмокнула Дойла в щеку и упорхнула, чтобы продолжить мебельные гонки.
Следующие несколько секунд Дойл с мексиканцем настороженно оглядывали друг друга, потом мексиканец махнул рукой в сторону мебели и сказал:
– Вы играете сегодня, сеньор?
– Нет, – помотал головой Дойл. – А вы?
– В Мексике столы для того, чтобы есть, – сказал мексиканец. – А стулья – они для того, чтобы сидеть. Но здесь, – он сделал непонятный жест, – сеньора Брекен любит играть. Она замечательная женщина. Это почетно для такой женщины – играть в такие игры со своей прекрасной мебелью.
– Может, да, а может, нет, – сказал Дойл.
– А, вы не одобряете, – печально улыбнулся мексиканец.
– Destruyendo meubles caras no es mi déportes,[91] – сказал Дойл на кастильском.
– Вы говорите очень хорошо! – встревоженно сказал мексиканец, словно никогда не встречал американца, знающего какой-либо язык, кроме английского, и считал это своим преимуществом.
– Ау si, vivia en Malaga en Espana рог veinte afios…[92] – начал Дойл. И тут на игровом поле раздался громкий вопль, который заставил его отвлечься. Когда он повернулся обратно, мексиканец уже исчез.
12
Гробница полковника Броуди Диеринга находилась в роще скорбных кипарисов в дальнем углу сада. Вход охраняли сказочные, покрытые листвой создания: самшитовый грифон, химера, ужасный кракен, невероятным образом сотворенный из куста рододендрона. Сама гробница была образцом простоты – из выветрившегося белого мрамора, почти квадратная, с карнизами, поддерживаемыми ровными ионическими колоннами, – словно последнее пристанище какого-нибудь знатного римлянина на Аппиевой дороге.[93] Имени не было. Полустертое, еле разборчивое посвящение казалось скорее угрозой, чем обещанием: МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСНУТ.[94] По периметру уже появились черные бутоны тюльпанов.
Когда рассвет начал тускнеть на коньке дома, Брекен провела Дойла мимо подстриженных монстров к гробнице. Они шли босые и совершенно голые, не считая розового стеганого ватного одеяла, свернутого в рулон, которое Брекен несла под мышкой.
– Мне это совсем не нравится, – сказал Дойл. – Задница замерзла, и ноги окоченели.
– Заткнись, милый, – сказала Брекен, – собьешь настрой. – И она показала на ровную мраморную плиту, накрывающую гробницу. – Я хочу, чтобы ты трахнул меня вон там, прямо над мавзолеем этого ублюдка.
