Светлана Викарий - Вот моя деревня
— Не по росту гроб. Не к добру это. — Сказала Надя, поправляя цветы на груди подруги. Цветы тоже были простецкие, как и вся жизнь Любани. — Кто гроб покупал?
Оказалось, зять, Мирон. Сволочь! Иуда!
Ирка почернела от горя, поняла, за мать придется ответить на судном дне. Ее грех.
— Мужей может быть много. А мать одна. Замены ей нет. — Не раз учила Надя Ирку, встревая в ссору между Любаней и ее дочерью. — Ты же беззащитной останешься без матери, дура! Мирон об тебя сейчас ноги вытирает. А если б матери не было?
Вот и не стало матери. Ирка ощущала полное опустошение.
Игорек крутился возле гроба, позволял жалеть себя, гладить по голове, а главное, пытался посадить к бабушке ее любимую серую кошку.
— Она бабушку любила, как я. — Повторял он. — Сиди, киса, с бабушкой. Она рада будет.
Поставили лавки по краям гроба. Сели на них, пришедшие проститься старухи и подруги Любани. Народу собралось много. Как-никак Любаня здесь прожила всю свою жизнь. И еще могла бы жить… лет двадцать. Сама всегда говорила, род у них долгожителей. Мужчины жались в прихожей. Женщины охали, ахали, жалели безобидную Любаню. И каждый знал, кто виновник, кто убийца.
Перед самым выносом появился Андрей, старший сын Любани, из Привольного. Он поцеловал мать, пригладил выпавшую из-под косынки прядь, попросил за все прощение, потом распрямился и сказал громко и отчетливо:
— А теперь, мамка, я порадую твою душу.
Он сделал один только шаг к стоящему за спиной сестры Мирону, сгреб его за воротник и с силой всадил в его грудь сверкнувший серебром нож.
Седьмой вид
Сельская учительница, Юлия Алексеевна, явно невзлюбила Димку. Уже в конце четверти, она пыталась поставить Вику перед фактом — надо перевести его на седьмой вид. А может, даже на восьмой.
Вика запротестовала. А ведь в начале учебного года она рассказала ей всю подноготную его, пытаясь вызвать сочувствие к ребенку. Димка, конечно, далеко не ангел, порой сам напрашивался на затрещину. Громкий, суетливый, визгливый, он многим не нравился. Еще была у него противная манера — обзываться, как бы этим вызывая на контакт. Контакт далеко не дружелюбный, но видимо, Димка, был рад и такому. Но ведь характер этого ребенка можно было объяснить, исходя из его биографии.
Однажды на уроке он заявил учительнице: «Ну, и обнаглела!»
В столовой на стене написал матерные слова в адрес школы.
А на другой день во время обеда в столовой плюнул в борщ и отнес его на стол с грязными тарелками. Потом ему принесли плов, он сделал тоже самое. В компот, ребятишки, видавшие виды, не дали ему плюнуть, отобрали.
Особенно жалко еды было Кате с Кристинкой.
— Дебил! — Обругали они его. — Зачем еду испортил? Лучше б нам отдал.
Но Димка был рад, что привлек к себе внимание всех в столовой. Особенно Кати.
Чибисиада
Большак Вани Чибиса и его жена прекратили отношения с Ваней по той причине, что он бегал за Тамаркой, как мальчишка. А началось с того, что Ваня затеял развод с изменщицей женой. Значит, решил жениться на Тамарке. Бросил дом, огород, не кормил по три дня кур и собаку, убежав к своей полюбовнице в город. Короче, позабыл всю мужскую имеющуюся в наличии семьи гордость. Младший сын, уходя в армию, пригрозил отцу, что не допустит, если отец приведет в дом эту тетку.
Дочь Тамарки купила жилье, отобрав у нее почти все деньги за проданный Виктории дом и прибавив к ним материнский капитал. Места в доме, было мало, — шутка ли, пятеро детей, кроме всего, толстозадая снова ждала ребенка. Тамарка не очень хотела нянчиться с детьми, которые вываливались из дочернего лона, как из рога изобилия. В ней не было глубокого инстинкта, который заставлял бы ее полностью отдаваться внукам. Ей куда приятнее было отдаваться Ване. Кроме всего, дети постоянно болели, и теперь время от времени лежали в больнице. После смерти девочки, опека пригрозила многодетной матери законом. А без помощи матери обойтись было трудно. Дочь оскорбляла Ваню, считала его недостойным Тамарки, брата Диму она тоже считала тряпкой и требовала, чтобы он начал самостоятельную жизнь без опеки матери. Вообщем, Тамарку раздирали ее дети и бедный Ваня.
Димка устроился на работу, снял в городе дешевенькую комнату с печным отоплением, и Тамарка с удовольствием сбежала от дочки. Здесь она могла встречаться с Ваней, который мчался из Калужского по ее первому звонку, пока Димка был на работе. Они ходили на рынок, в магазины, гуляли по городу, взявшись за руки, как молоденькие и были вполне счастливы.
Ювенальная юстиция
Весть о том, что у фельдшерицы забирают детей, взбудоражила весь поселок.
— Да, нет, же приемных… С какого панталыку ейных забирать? — Халимындра всегда была в курсе всех событий. — В чем же она виноватая, Танька-то?
А дело было в следующем. У Кристины появилась подружка Катя из четвертого класса. Катя частенько приглашала Кристину к себе. Семья Кати бедствовала не меньше, чем многие, но чай с сахаром был, была картошка. На хлеб и дешевую крупу-перловку и ячневую денег хватало. Один раз в день Катька питалась в школе, за счет государства, в арсенале немногочисленных услуг которого было разовое питание бедных детишек горячим обедом.
Это почти все, что могло сделать для своего будущего гражданина богатое государство. Катькин папка работал через пень колоду: то водилой, то грузчиком. Негде было работать! Мамка недавно родила девочку. Хотели, конечно, мальчика, как продолжателя рода, но получилась девочка. Кроме того, Катиной мамке было уже лет под одно место, и она боялась, что ее мечта просто не осуществится.
Дом они купили у цыган за материнский капитал. И это второе благо, которое, государство от всей души, дарило своим гражданам, — как и все дома в этом селе, не стоил усилий женщины, которая девять месяцев носила ребенка, в муках рожала его, а потом бедствовала без поддержки.
Ведь ни управляющего, ни старосты в поселке не было. Участковый милиционер в городе. И как он выглядит мало, кто знал. А три курицы, сидящие в администрации поселка, помощниками быть не могли — сами в бумажках едва разбирались. С бедой, с проблемой обратиться не к кому.
Сам двор цыганского дома, его так и называли — выглядел безотрадно. Собачья будка, щелястая, сбитая из чего попало, три дерева на весь участок… У входной двери пень, на котором Катя, придя из школы, пыталась рубить дровишки, если отец добывал несколько бревен у железной дороги. Щелястый сарайчик — дровник пустовал. Никакого забора. И зачем русскому крестьянину к дому прилагаются эти сотки, которые невозможно обустроить без денег!
Так вот мамка Кати обратила внимание на Кристинку. Она задала ей несколько вопросов о жизни в доме фельдшеницы, и почему-то не поверила ее однозначным ответам: «Да все нормально».
Катя усмехнулась и сказала матери:
— Ты у нее спину посмотри.
Кристинка не ожидала от подруги такого предательства.
— Я же просила!..
Спина Кристинка представляла собой огромную гематому.
На следующий день Катькина мать села в школьный автобус вместе с детьми.
— Вы Кристину и Аню вообще замечаете? — запальчиво спросила она учительницу. — Или вам нет дела до приемных детей? Их избивают, над ними издеваются, эксплуатируют детский труд, а вы ничего не знаете?..
Девочек сняли с урока, повели в кабинет директора, Наталью Анатольевну, она отвечала за сирот, вызвали. Катина мать обнажила им спины, девчонки, съеживались и прятали глаза в пол. Спина Ани была чистой, зато Кристинкина полыхала.
— У нас ювенальная юстиции действует? Или только по телевизору говорят? — спросила Катькина мамка у Натальи Анатольевны. — Детей защищают от садистов или нет?
Защитили. На второй день приехала инспектор Оксана Юрьевна из городской опеки и забрала детей обратно в детский дом.
Потом Катькина мамка сожалела о своей запальчивости. Надо было все же вперед сходить в дом к фельдшерице, приглядеться. Надо было Наталье Анатольевне сообщить вначале.
Но что делать, если русский человек живет по принципу: сначала сделает, а потом подумает.
Лешка
Лешка окончательно забросил Викин дом. Осталась недоделанной ванная комната, печка, новые двери стояли без наличников, в комнатах не было плинтусов. О каком сарае и бане можно было продолжать речь! Ясно было, что больше он не явится. Последний разговор шел исключительно на матах. Культурная Вика за полгода пребывания в деревне прекрасно освоила эту несложную лексику, все ему высказала, не хуже Халемындры или Нади. Он упрекал ее за жадность, она-де еще ему должна мани-мани и, вообще, не ценит его мастерства.
Мать его Ида делала вид, что не понимает, о чем говорит Вика, а Вика говорила о наркомании. Ида, придуривалась, будто сроду не знала этого слова. Запои у Лешки редкие, два-три раза в год, — утверждала она. Очень было обидно от того, что деревенским получалось у нее морочить голову с этой Лешкиной бедой, а приезжая тут же раскусила его и оповестила об этом всю деревню.
