Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— Значит, — произнес мытарь, — мне не разрешают увидеть нового учителя, или проповедника, или мага, или как он там называется? Я был бы рад послушать его, как это делают все прочие, но, к сожалению, мытарей не пускают в синагогу.
— Тебя, кажется, везде встречают не особенно приветливо, — заметил Иисус. — Мне не известно твое имя, но известна твоя несчастная должность.
— Меня зовут Леви. Или Матфей. Меня знают под обоими именами.
— Его еще и другими именами называют, — не преминул добавить кто-то.
— Если он, как вы говорите, грешник, — сказал Иисус, — я и его призываю к покаянию. Если же он недруг, он нуждается в вашей любви.
После этих слов послышались смешки, а со стороны тех, кто находился дальше прочих от Иисуса, раздался даже громкий смех. Старик, которого недавно опустили в дом на носилках и который теперь сидел на них цел и невредим, мусоля беззубым ртом пирог, испеченный матерью Симона, прыснул от смеха, разбросав по сторонам крошки.
— Очень хорошо, давайте послушаем ваши мнения по этому вопросу! — гневно воскликнул Иисус. — Послушаем, что вам подскажет ваш коллективный разум. Или ваша коллективная глупость. Если вы ненавидите мытаря, убейте его, и дело с концом!
После этих слов наступила неловкая тишина. Затем заговорил Симон:
— Мы же не знаем, может, он добр к своим детям и слугам. Нам о нем ничего не известно. Все, что мы знаем, — это то, что он собирает подати.
— Значит, вы ненавидите подати?
— Подати платить никто не любит, — ответил Симон, а затем выкрикнул: — Взгляни на него и на этих двух здоровых псов, которые терзают людей! Не проси меня, любить его я все равно не буду!
— Будешь, Симон, — спокойно произнес Иисус. — И скорее, чем ты думаешь.
— Я обратился к тебе, — сказал Матфей Леви Иисусу, — и, кажется, вызвал взрыв нехороших чувств там, где должно преобладать — пусть никто не считает мои слова странными — чувство благодарности. Учитель, или… не знаю, как мне тебя называть… я прошу от тебя невозможного. Войди в мой дом. Ступи, осквернив себя, в дом мытаря.
Снова послышались смешки и неодобрительное цоканье. Иисус сказал:
— Не может человек осквернить себя иначе, нежели осквернив душу свою. Я вижу среди нас двух фарисеев, которые мрачным видом своим выказывают несогласие. Я войду в твой дом, Матфей. Ты пригласишь меня на ужин?
— Сегодня же, — обрадовался Матфей.
— Ну, теперь-то уж мы видим, что ты за человек, — проговорил корзинщик Малахия. — Сохранять чистоту — сущность веры.
— Да, — ответил Иисус, — но не так, как это делаете вы, фарисеи. Ибо вы — великие ревнители чистоты ваших рук и того, что поступает в ваши желудки. О человеке же судят не по тому, что входит в него, но по тому, что из него выходит.
Кто-то в углу пробормотал слово «уместность». Симон, Иаков и Филипп молчали, но, похоже было, чувствовали себя крайне неловко. Иоанн же улыбнулся и спросил у Матфея Леви:
— Не пригласишь ли ты к себе в дом и друга того, кого ты верно назвал учителем?
— Друга или друзей — буду рад всем, кто придет! А его друзья познакомятся с моими.
В доме Симона между тем становилось свободнее. Слепые выходили зрячими, хромые — твердой походкой. Человек, которого доставили на носилках, сказал, что на днях пришлет за ними. Иисус попросил Филиппа:
— Послушай, ты должен придумать для нас песню.
— Песню? Какую песню?
— Пусть это будет рассказ в виде песни. Ты споешь ее сегодня вечером.
— В доме… — Лицо Филиппа выражало сильное сомнение.
— Нет, нет, тебе не придется осквернять себя. Пока. Ты должен учиться постепенно и непринужденно. Самоосквернение — искусство гораздо более трудное, чем искусство сочинять песни. Боюсь, что эта песня в доме мытаря исполняться не будет.
— Я бы тоже пошел, — пожаловался Симон, — да ведь соседи, и… и… От меня рыбой пахнет, да мне и надеть-то нечего.
— Уже лучше, — воскликнул Иисус, — гораздо лучше! Уверенность в своей правоте начинает убывать! Ты всему научишься в свое время.
Как и следовало ожидать, весь Капернаум в тот вечер пришел посмотреть на Иисуса с Иоанном, когда те шли, оба умытые и причесанные, к дому мытаря. Толпа была довольно сдержанна, но не слишком громкие крики, среди которых можно было различить слова «неуместность» и «осквернение», все же спугнули дремавших птиц. Камней не бросали, если не считать тех, что полетели в сторону известных всему городу двух блудниц да в печально знаменитого содомита с парой его всегдашних спутников — все были приятелями Матфея Леви. Войдя в прекрасный большой дом, Иисус был поражен вкусом и красотой его внутреннего убранства, но все же почувствовал некоторую досаду при виде этого вызывающего, чрезмерного великолепия, которое порицалось служителями веры. Блюда подавали превосходные, вино, полученное благодаря связям с римлянами, было лучшим из того, что могли дать виноградники Кампаньи. Иоанн чувствовал некоторую скованность, не мог заставить себя попробовать что-нибудь из множества мясных блюд, поскольку они не были освящены рабби, и не брал даже зеленые бобы и черный виноград. К тому же знаменитый содомит, к величайшему неудовольствию своих дружков, говорил, поглаживая руку Иоанна: «Прелестная кожа, а волосы — само совершенство!» Иисус держался абсолютно непринужденно, гораздо свободней, чем хозяин дома, который испытывал чувство гордости и в то же время проявлял нервозность.
— Подати собирать необходимо, — заметил Матфей Леви, когда они неспешно потягивали вино после ужина. — Вы согласны с этим?
— Все зависит от того, — ответил Иисус, — на какие цели идут подати. Государство не может облагать народ податями, а деньги расходовать так, как ему вздумается. Оно может требовать их выплаты, чтобы использовать на благо всего народа — на дома призрения, на дома для прокаженных, но оно не может сказать: «Я вами управляю и требую от вас деньги по праву». Тогда люди могут зашить свои карманы, спрятать свои кошельки и справедливо сказать «нет».
— И ждать шумного появления вооруженных людей, следящих за исполнением закона? — спросил Матфей Леви. — Подати налагает Ирод Галилейский. Он стоит во главе государства, и он имеет исконное право поступать с деньгами так, как считает нужным. Разве мы противимся этому и обрекаем наших жен и детей на судебную расправу? Нет, подати — это факт нашей жизни, а из этого следует, что должны быть и люди, которые их собирают.
— Если бы не было мытарей, не было бы и податей. Тогда царь Ирод был бы вынужден есть хлеб и овечий сыр вместо павлиньих мозгов. Но ты прав, Матфей, — мытари будут существовать всегда. Никто не принуждал тебя браться за это дело. И ты, сдается мне, за счет своих сборов живешь совсем даже неплохо.
— Да, конечно, работа не слишком уважаемая. Не из тех, за которую кто-то возьмется с охотой. Поэтому она и вознаграждаться должна хорошо.
— Сокровище на земле, где его съедает моль, разрушает ржавчина и отнимают грабители. Хорошо ли это?
— Сокровище на земле — единственное, которое существует.
— Нет, — твердо сказал Иисус. — Лучше сокровище на небесах, где нет моли и ржавчины, где в твой дом не врываются грабители. Ты не можешь одновременно служить богатству и Богу.
— На небесах, говоришь? — усмехнулся Матфей. — А что такое небеса?
— Мир и свобода под властью Бога, — быстро ответил Иисус. — С Богом, в Боге, у Бога. Покой любви, свобода любить. Имущество — это помеха. — Он допил вино и встал. — Можем мы выйти подышать свежим воздухом, Матфей? Только вдвоем, без твоих вооруженных людей? Прогулка в вечерней прохладе — что может быть лучше этого небесного сокровища, которое нельзя украсть?
— Я предпочел бы, чтобы мы оставались здесь, — ответил Матфей.
— Вечерний воздух открыт для любого, кроме тебя, Матфей. Вечерний ветерок — так ты думаешь — шепотом посылает тебе проклятья. И все же радуйся, ибо у тебя есть сокровища на земле.
— Хорошо, мы пойдем, — сказал Матфей, которого мы можем теперь, по примеру Иисуса, так называть.
Матфей подал своим людям знак, что им не нужно идти за ним и что они могут остаться в доме и поесть. Итак, Иисус, Иоанн и Матфей вышли из дома и постояли некоторое время на огороженной лужайке, наблюдая, как у ограды собирается почти весь город. Иисус предложил:
— Давай пройдем вместе среди любопытствующих. Если отважишься, обнимемся у всех на виду в знак того, что мы стали друзьями.
— A у тебя смелости хватит? Ты на это отважишься? — спросил Матфей.
Толпа гудела. Иисус громко и весело сказал:
— Мы ужинали вместе — мой друг Матфей и я. Ужин, возможно, был для меня излишне обильным и изысканным, но страдать будет мой желудок, а не душа.
— Это осквернение! Ты осквернил себя и теперь не отмоешься! — выкрикнул корзинщик Малахия.
