Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 9, 2002
— Спасибо. Конференция имеет свой транспорт.
— Как? — Кямал напряг лоб.
— У нас проходит конференция кардиологов, — объяснила Анна.
При слове «кардиологов» Кямал напрягся. Этот термин он, к сожалению, знал очень хорошо.
— А можно моего сына показать? — спросил Кямал, и его лицо мгновенно осунулось. Глаза стали голодными. Сын — вот его непреходящий душевный голод. Перед Анной стоял совершенно другой человек.
— У вас есть на руках история болезни? — спросила Анна.
— Все есть, — ответил Кямал.
— Приводите его сегодня к двенадцати, — велела Анна. — До обеда можно будет организовать консилиум. Это будет частью конференции.
Кямал достал из кармана ручку и записал адрес на коробке конфет «Моцарт». Ему было не до конфет, не до Ирины. Прошлое не имело никакого значения. Он стоял на стыке судьбы. Из этой точки судьба могла пойти вправо и влево.
Анна все понимала и не задавала лишних вопросов.
Кямал явился вовремя, как аристократ. Рядом с ним стоял его сын, серьезный, красивый мальчик. Его красота была не южной, рвущейся в глаза, а более спокойной. Глаза — серые, волосы — темно-русые, синюшные губы выдавали тяжелую сердечную недостаточность.
Его осмотрели детские кардиологи, профессор из Манилы и Карнаухов из Москвы. Состоялся консилиум. Каждый высказал свою точку зрения.
Мнения совпали: необходима операция. Время работает против ребенка. От постоянной кислородной недостаточности начинают страдать другие органы.
Еще пять лет назад такие дети считались обреченными. Но сейчас этот порок умеют устранять.
— Мы поставим вас на очередь, — сказал Карнаухов. — И вы приедете в Москву.
— А длинная очередь? — спросил Кямал.
— Примерно полгода.
— А почему так долго?
— Потому, что больных много, а больница одна, — объяснила Анна.
— А где лучше, в Америке или у нас? — поинтересовался Кямал.
— В Америке дороже.
— Сколько? — уточнил Кямал.
Анна перевела вопрос на английский. Участники консилиума понимающе закивали. Назвали цену.
Анна перевела.
Брови Кямала приподнялись. Выражение лица стало дураковатое. Было очевидно, что для него названная сумма — понятие астрономическое.
— А что ты удивляешься, — вмешался мальчик. — Операция — высококвалифицированный, эксклюзивный труд, повышенная ответственность.
Анна перевела на английский. Участники консилиума заулыбались, закачали головами. Им нравился этот странный мальчик и хотелось сделать для него все, что возможно.
— Ты любишь читать? — спросил Карнаухов.
— Естественно, — удивленно ответил мальчик.
— А что ты сейчас читаешь?
— Ленина и Сталина.
— У нас в доме собрания сочинений. От отца осталось, — объяснил Кямал. Видимо, отец был партийный.
Анна догадалась: мальчик не мог играть в детские игры, вести жизнь полноценного подвижного подростка. Много времени проводил дома, поэтому много читал.
— Интересно? — спросил Карнаухов.
— Сталин — неинтересно. А Ленин — много лишнего текста.
— А у кого нет лишнего текста?
— У Пушкина. Только те слова, которые выражают мысль.
Анна вспомнила слова Высоцкого: «Растет больное все быстрей…» Природа чувствует короткую программу жизни и торопится выявить как можно быстрей все, что заложено в личность. Поэтому часто тяжелобольные дети умственно продвинуты, почти гениальны.
Прием был окончен.
Анна вышла проводить и попрощаться.
— Что передать Ирине Ивановне? — спросила Анна.
— Спасибо… За вас…
Кямал заплакал с открытым лицом. Его брови тряслись. Губы дрожали.
В жизни Кямала обозначилась надежда, как огонек в ночи. И эту надежду организовала Анна, которую он еще вчера не знал.
Кямал стоял и плакал. Анна не выдержала. Ее глаза увлажнились.
Мальчик смотрел в сторону. Не желал участвовать в мелодраме. Ему нравилось чувствовать себя сверхчеловеком — презрительным и сильным. Вне и над. Над схваткой.
Должно быть, начитался Ницше.
Анна вернулась в Москву.
Ирина, как всегда, ждала ее на дороге.
Анна вышла из такси. Вытащила чемодан, коробки с подарками. Азербайджанцы надарили национальные сувениры.
— Ну как? — спросила Ирина вместо «здравствуй».
Этот вопрос вмещал в себя многое: видела ли Кямала? Передала ли конфеты? Как он тебе показался? Что он сказал?
— Симпатичный, — одним словом ответила Анна. Это значило — видела, передала, посмотрела и скромно оценила: «симпатичный».
— И ребенок замечательный, — добавила Анна.
— Какой ребенок? — не поняла Ирина.
Этот вопрос она уже задавала однажды Джамалу. И у нее было то же выражение лица.
— Сын Кямала. У него врожденный порок сердца. Они приедут в Москву на операцию.
— С женой? — сумрачно спросила Ирина.
— Не знаю. Наверное…
Вошли в дом. На столе стояли пироги: с мясом, с капустой и с черникой. На плите изнемогал сложный суп с самодельной лапшой.
Когда хочешь есть и тебе дают — это счастье.
Уселись за стол.
— А кто их позвал? — спросила Ирина.
— Что значит «позвал»? Их же не в гости позвали. По медицинским показаниям.
— А ты при чем?
— Я — врач. Кямал попросил, я помогла. А что? Не надо было?
Ирина поджала губы. Анна — это ЕЕ человек. Ее территория. И Кямал позволил себе тащить ТУ, предательскую, жизнь на территорию Ирины.
Анна отправила в рот ложку супа. Закрыла глаза от наслаждения. В этом изысканном ужине пряталась вся любовь и забота Ирины. И легкое тщеславие: «Вот как я могу».
— Это не суп, — подтвердила Анна. — Это песня.
— А что он сказал? — спросила Ирина.
— Кто?
Ничего себе вопрос.
— Кямал, — напомнила Ирина.
— Ничего. Спросил: сколько стоит операция в Америке.
— А мне что-нибудь передал?
— Передал: спасибо… — «За вас» Анна опустила. Это могло быть обидно. Хотя и просто «спасибо» — тоже обидно после всего, что было.
Ирина опустила глаза.
— Если вы любили друг друга, то почему не поженились? — простодушно спросила Анна.
— У него другая вера, — кратко ответила Ирина.
Не скажет же она, что он ее бросил. Стряхнул, как рукавицу.
— Ну и что? У нас почти все врачи другой веры. И у всех русские жены.
— Евреи, что ли?.. — уточнила Ирина. — Так евреи вечные беженцы. Они выживают.
— Интересная мысль… — Анна улыбнулась.
Ее друзья и коллеги меньше всего похожи на беженцев. Скорее на хозяев жизни. А татарин Акчурин — вообще Первый кардиолог.
— А какой у него сын? — осторожно спросила Ирина.
— Потрясающий. Я бы его украла.
«Мог бы быть моим, — подумала Ирина. — Только здоровым. От смешения разных кровей дети получаются лучше. Как котлеты из разных сортов мяса».
— Мальчик похож на Кямала? — спросила Ирина.
— Гораздо умнее…
Так. Значит, Кямал показался ей недалеким.
Анна почувствовала себя виноватой, хотя не знала, в чем ее вина.
Они сидели на кухне, пили чай с черникой, и над их головами метались многие чувства.
Хлопнула входная дверь. В доме раздались легкие шаги.
— Кто это? — испугалась Анна.
— Алечка, — хмуро ответила Ирина.
— Кто? — не поняла Анна.
— Моя внучка, кто же еще…
Ирина по привычке устанавливала свои порядки на чужой территории. А почему ей в ее возрасте надо менять свои привычки? И что особенного, если ребенок подышит воздухом и поест хорошую еду. Здесь всего навалом. Половина выкидывается собаке. И взрослым полезно: не замыкаться друг на друге, а отдавать тепло — третьему, маленькому и растущему. Поливать цветок.
Анна замерла с куском пирога. Стало ясно: она — за порог, Аля — тут же появилась в доме. Ирина — самостоятельна и независима. А независимость часто граничит со жлобством. Грань тонка.
Алечка тем временем привычно метнулась к холодильнику, взяла йогурт. Села в кресло с ногами. Включила телевизор.
Передавали какую-то тупую игру. Тупой текст наполнял комнату. Алечка смеялась.
— Выключи телевизор, — потребовала Анна.
— А вы пойдите на второй этаж. Там не слышно, — посоветовала Аля.
— Иди сама на второй этаж, — крикнула Ирина. — Там тоже есть телевизор.
— Там маленький… — заупрямилась Аля. Но все-таки встала и ушла.
Анна сидела парализованная открытием. Ее (Анну) не любят. Ее просто качают, как нефтяную скважину. Качают все: и Ферапонт, и Карнаухов, и целая армия больных. Думала, Ирина — простая русская душа — жалеет и заботится. Но… Мечтанья с глаз долой, и спала пелена. Как у Чацкого.
Анна отодвинула тарелку и поднялась на второй этаж, в свою спальню.
Телевизор грохотал на втором этаже.
— Иди вниз, — приказала она Але.
— Ну вот… — пробурчала девочка. — То вниз, то вверх…
