Акилле Кампаниле - Если луна принесет мне удачу
Но когда-нибудь пройдет и это, и железные дороги уступят место другим.
Дорогам без булыжников, без пыли, кюветов, луж, осликов, бродяг, бродячих псов, воров, карабинеров, женщин легкого поведения и даже без регулировщиков. Дорогам, где не растут деревья, где нет остановок, где не снашиваются туфли.
Но что это за дороги?
Увы, дороги новейшей конструкции, которых уже много: дороги в небе. Нужно набраться храбрости, надеть кожаный шлем и лететь. Придет день, когда мы все полетим этими дорогами. И в этот день поднимется в небо долгий, заунывный, мучительный, последний гудок паровоза, чтобы затем умолкнуть навсегда.
* * *Прощайте, вокзалы. Ваши огни, прозрачные и одинокие, сияющие в пустынном небе; ваши дали, исчерченные дымом паровозов, длинные перроны, темные навесы и всю вашу ненавистную красоту, в тот день мы вас больше не увидим.
Вы, кому ведомы радость и мука отъезда, слезы расставания и отчаянное молчание окончательной разлуки; вы, кому известны голоса последних наставлений и банальных прощальных слов; вы, кому известно, как говорят «прощай», кто видел, как разбиваются сердца, все вы окончательно отправитесь к черту.
Пассажиры, которых никто не пришел провожать на вокзал, вы никогда не пробовали выглянуть в окно со стороны, противоположной той, на которой стоят те, кто остается? Здесь не платформа, а твердые булыжники; здесь нет никого; и дома здесь выглядят совершенно без прикрас. И это одиночество, эта тишина, это запустение и это равнодушие говорят, что хотя поезд еще стоит, здесь уже даль, уже забвение.
Станции, вы – ворота печальной страны, где царят длинные стальные опоры, неподвижные серебряные реки и далекие огни; маленькие кладбища, мимо которых все быстро пролетает, и деревья, убегающие большими шагами; темные вечерние луга, пыльные изгороди белых проселочных дорог и пустынные заросли тростника. Вы – ворота пустынных равнин, над которыми низко нависло небо, горят красочные закаты, убегает луна, где пролетают маленькие станции с застывшими на рельсах товарными вагонами и длинными темными пригородными поездами с переполненным третьим классом и коровами, глядящими в решетчатые окна вагонов для скота.
Вокзалы, царство огромных светящихся часов, бесконечных звонков, баков с водой, дыма, свистков, минеральной воды, дорожных подушек. Придет день, когда вас больше не будет, а аэропорты станут похожи на вас.
Здесь хотя бы не будет больше развевающихся платочков, либо потребуются простыни, чтобы нас заметили с неба; и прощание будет быстрым и не таким грустным.
Но, может быть, и в аэропортах неразумная и непобедимая грусть человеческая найдет себе место и вытеснит все прочие чувства. И будут плакать, прощаясь, в тот день, и, как это всегда бывает, то, что когда-то казалось просто героическим, теперь покажется нам просто грустным.
Глава XVII
Земля жжется! – Мы никогда не пытаемся думать серьезно о Луне – Карета с четверкой лошадей и Пульчинелла, от которого плачут
Следующий день прошел для нашего друга под знаком тревожного ожидания. Каждые пять минут он спускался вниз и спрашивал у швейцара, не заходил ли случайно старичок с редкой седой бородой.
– Пока нет, – неизменно отвечал тот.
Баттиста снова поднимался в номер и садился у окна. Но Фалькуччо все не было. Солнечный Луч, хотя и продолжал верить в друга, стал грустнеть. Часы летели с быстротой, характерной для ожидания тревожных событий.
Тем временем Гверрандо под предлогом визита к портному исчез и больше не появлялся до конца дня. А дело было в том, что в гостиницу, где он проживал, прибыл и Филиппо, который должен был выступать свидетелем на его бракосочетании, в сопровождении жены. Старик хотел отдохнуть после утомительной дороги.
– А я, пожалуй, – сказала Сусанна, – выйду с Гверрандо. Мы должны поговорить.
– По-итальянски? – спросил муж, забираясь в постель.
– Да нет же, милый! По-английски.
Успокоенный Филиппо заснул.
* * *Бродить по Неаполю было бы неосторожным. Любовники решили съездить в Поццуоли.
Сусанна, которая никогда раньше там не бывала, захотела посетить сольфатару.
Мрачное место, представлявшее собой круглую ровную площадку, белую, будто посыпанную мукой, окруженное низенькими холмами с худосочной растительностью и первобытным ландшафтом, было пустынно. Любовники беззаботно зашагали по твердой почве, расколотой тонкими трещинами, из которых там и сям выходил пар. Но когда проводник подбросил камень и тот, ударившись о землю, вызвал металлический гул, Сусанна задрожала.
– Почему такой звук? – спросила она.
– Потому что под нами пустота, – объяснил проводник. – Мы идем по корке, под которой в огромной пещере кипит лава.
Сусанна захотела вернуться назад.
– Не бойтесь, – весьма любезно сказал проводник, – это место сообщается непосредственно с Везувием.
Гверрандо, который поддерживал Сусанну за талию, почувствовал, как у него подгибаются колени. Но, стараясь не показывать виду, что ему страшно, он подтолкнул женщину вперед. Внезапно она с ужасом закричала.
– Земля жжется!
– А вы до сих пор этого не заметили? – сказал проводник.
– Правда, – сказал Гверрандо, побледнев, – земля жжется. – Он повернулся к проводнику: – Это ведь не опасно, нет?
– Совершенно не опасно: каждое утро местные сейсмологи обследуют эту площадку, чтобы установить, до какой точки мы можем доводить посетителей.
– Каждое утро? – простонала Сусанна. – А что – что-то может измениться?
– Конечно, всегда может образоваться какой-нибудь маленький кратер; не надо забывать, что все-таки это маленький вулкан.
– О, – сказал Гверрандо, – я не забываю об этом ни на секунду. Будет лучше, если мы вернемся.
Но поскольку они находились в центре круглой площадки с горячей поверхностью, нужно было хотя бы достигнуть противоположного края. Опасность подстерегала со всех сторон.
Сусанна больше ничего не понимала. Гверрандо делал вид, что понимал. Но он все понял, когда проводник показал ему вблизи нечто вроде пропасти, в которой лава бурлила, как в котле, выбрасывая брызги и пар.
– Это, – сказал проводник, – новое жерло, которое открылось несколько месяцев назад.
– Туда кто-нибудь падал?
– Всего два туриста, норвежцы. Но, к счастью для них, они этого даже не заметили, поскольку пропасть разверзлась прямо под ними, поглотив их в одно мгновение.
Сусанна страдальчески стонала. Впереди располагался небольшой кратер, который злобно плевался песком и камнями. Неподалеку от него старик с бородой и внешностью Харона, помешивая песок длинной лопаткой, показывал посетителям серный шлак и камни. Старый болван ночевал рядом с кратером, который рано или поздно должен был его проглотить.
Проводник зажег свечку, воткнул ее в песок, и все горы вокруг задымили. Тогда он начал махать факелом в разных направлениях, и все струи пара, близкие и далекие, стали повторять движения факела.
– Бежим! – закричала Сусанна. – Бежим!
Она была права.
Запах серы, кипящая лава, летящие камни, дым, жаркий воздух, горячая земля; а вокруг низенький венчик из печальных холмов среди библейского пейзажа с худосочной растительностью; низкие тени и мрачный свет, который не оживляют пролетающие птицы; вокруг тишина и запустение; нельзя доверяться этой проклятой долине, граничащей с печальным озером Аверно. Здесь пахнет адом.
* * *Когда они вернулись в Неаполь и направлялись в карете в гостиницу, Сусанна прижалась к Гверрандо. Тот отпрянул. Он никогда не знал, собирается ли его подруга поцеловать его или дать ему пощечину.
– То место, – сказала женщина, – кажется мне символом нашего положения. Мы ходим по кипящему вулкану.
Гверрандо молчал.
– Ты же будешь любить меня по-прежнему? – спросила Сусанна.
– Всегда, – ответил молодой человек.
– Я, – пробормотала женщина, – после тебя не смогу любить больше никого. Я люблю тебя больше, чем себя.
– Это неправда!
Женщина посмотрела на него с негодованием.
– И ты утверждаешь, что это неправда? – воскликнула она. – Тебе недостаточно моего слова? Чего же еще тебе нужно? – Она заплакала. – Изображать любовь, – проговорила она сквозь слезы, – это и значит чувствовать любовь, проявлять любовь, дарить любовь.
– Ты права, – сказал Гверрандо, обнимая ее. – Ладно, хватит плакать.
– А ты думаешь, что я плачу взаправду? – закричала Сусанна, заревев еще больше. – Мои слезы – одно притворство, чтобы тебе было приятно. Все для тебя, чудовище, и такова-то твоя благодарность!
Гверрандо поцеловал ее.
– Не понимаю, – сказал он, – околдовала ты меня, что ли?
– Вы прекратите наконец? – закричал возница. – Вам тут карета или меблированные комнаты?
Он остановил лошадь, слез с козел и сказал:
– Выходите.
– Негодяй! – рявкнул Гверрандо. – Да как ты смеешь…
