Вера Колочкова - Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)
Он с силой вытолкнул ее на лестничную площадку, так, что она чуть не влетела худеньким телом в дверь соседней квартиры, выпнул вслед, как два мячика, ее детские ботинки со шнурками, оказавшиеся под ногой. Захлопнув дверь, быстро вернулся в комнату к Марии и, подставив стул, уселся у ее постели.
– Ну что, плохи наши дела, бабушка? – заговорил полунасмешливо-полужалеючи. – Сашенька вот говорит, «Скорую» вам вызвать надо! Добрая у нас девочка Сашенька, да, бабушка?
– Ты… куда… Сашу… позови… – с трудом проговорила Мария, тяжело дыша. – Сюда… ко мне…
– Сашу вам? Да, бабушка? А Сашу нельзя… Нет больше Саши, бабушка. И не было никогда. Забудьте… А «Скорую» я вам вызову. Обязательно вызову. Только сначала вы мне пообещаете кое-что, правда? Ведь мы договоримся, да, бабулечка?
– Сашу… Сашу… – продолжала твердить Мария, словно не слыша. – Сашу мне позови…
– А давайте мы с вами, бабулечка, вот как поступим… Сделаете для меня – сами понимаете что, – и будет вам ваша Сашенька! А не сделаете – что ж, тоже неплохо… Одной шлюхой на свете меньше, одной больше – всего и делов-то!
Мария, продолжая шумно задыхаться, повернула к нему искаженное ужасом и болью лицо, смотрела жалко и просительно. Губы и подбородок ее приобрели совсем уж синюшный оттенок, мокрый от испарины лоб бугрился глубокими желто-серыми складками, маленькая набухшая жилка на виске билась быстро и отчаянно, словно изо всех сил сопротивлялась уходящей из ее тела жизни.
– Ну? Решайтесь же, бабулечка! Согласны? Кивните головой, я пойму! А потом я сразу и «Скорую» вызову, и на ножки вас врачи поднимут, и сходим мы с вами тут же этими ножками куда следует, и пропишем здесь того, кого я скажу… Да, бабуля?
Он так увлекся, что поначалу и не понял, не услышал даже, как по всей квартире разливается резкий, неуклюже-дребезжащий скрежет дверного звонка довоенного еще образца. Противный такой старый скрежет, уже отживший свой век, таких звонков сейчас и нет ни у кого. А еще в дверь стучали. Так сильно тарабанили в нее кулаками и подошвами ботинок, что, казалось, она вот-вот выпадет в прихожую, и в огромную квартиру забегут с улицы люди, много людей. Вскочив со стула, он заметался по комнате, как перепуганный заяц, потом бросился в прихожую, торопясь и дрожа руками, кое-как справился с замком и с ходу распахнул настежь дверь, в которую тут же и влетел здоровенный мужик в белом халате, уставился на него сердито – врач со «Скорой», похоже. Из-за его плеча выглядывала хорошенькая, тоже сердитая медсестричка в белой кокетливой шапочке-пилотке и еще какой-то мужик в пижамных штанах – сосед старухин, скорее всего.
– Вы почему, собственно, не открываете? – строго начала ему выговаривать медсестричка. – Вот оштрафуем сейчас за ложный вызов, тогда будете знать! Где больная?
– А… Да, извините, конечно… Это там, первая дверь направо… – только и развел руками Костик. – Простите, я растерялся просто.
Он подошел к распахнутой настежь входной двери, выглянул на лестничную площадку, чтоб извиниться перед потревоженным соседом, и совсем собрался было закрыть ее обратно, как вдруг увидел на лестничной площадке пролетом ниже съежившуюся от холода, дрожащую Сашу. Она стояла, обхватив себя руками-палочками, смотрела исподлобья, не мигая, прямо ему в лицо, будто и не боялась совсем.
– Ты «Скорую» вызвала?
– Я, конечно. Кто ж еще? Куртку мою кинь.
– Обойдешься. Топай так. Ничего, добежишь по морозцу.
Закрыв дверь, он побрел по длинному коридору квартиры, заглядывая во все комнаты, словно искал в них еще одного без вины виноватого, на которого можно было бы сбросить свою злобу на так хреново сложившиеся вдруг жизненные обстоятельства. Обидно же, черт… Заглянув в комнату Марии, проследил зачем-то, как сестра старательно выпускает воздух из большого одноразового шприца с мутно-коричневым лекарством и идет с ним к постели Марии, приговаривая про «ничего страшного», про «полегче будет», про «все пройдет», как пишет что-то на маленькой бумажке, сидя за столиком, верзила-врач.
– С ней кто-то останется, молодой человек? – спросил врач, увидев его в дверях. – Мы ее решили не забирать, у нее инфаркта нет, просто очень сильный сердечный приступ.
– Да, да, конечно, я останусь.
– А вы кто?
– Я? Я внук.
– Ну вот и хорошо. Она сейчас долго спать будет, завтра к обеду только проснется. А потом нужно врача из поликлиники вызвать. Инфаркта хоть и нет, но возраст опять же. Понятно?
– Да, все понятно, спасибо.
– Вот и ладно. Ну тогда будь здоров, внук.
* * *Она плавала в теплой и вязкой темноте уже давно, непривычно давно. Темнота окутывала ее со всех сторон, проникала в сердце, в голову, наваливалась плотной тяжелой тенью на тело и словно уговаривала вкрадчиво: куда ж ты так торопишься, побудь еще здесь, со мной, не надо тебе туда. А потом взяла и отступила сразу, и выбросила ее из своего теплого нутра навстречу пляшущим красным кругам, пугающе летящим на нее с бешеной скоростью – страшно так.
Мария быстро открыла глаза, испуганно вжала голову в подушку. Красные летящие круги тут же и отступили, но почему-то со страшной скоростью вертелось все вокруг и здесь, в ее комнате: и потолок ходил ходуном вместе с люстрой, и шкаф вслед за ним поднимался куда-то вверх по безжалостной спирали, и яркое солнечное окно, и закрытая дверь. «Так это ж у меня голова кружится!» – догадалась Мария и снова чуть прикрыла глаза, изо всех сил пытаясь остановить страшный калейдоскоп. Словно повинуясь ее желанию, потолок и в самом деле установился на свое законное место, навис обычным белым квадратом с вычурной лепниной посередке, и окно положенным ему образом уже впускает в комнату свет, а не пляшет сумасшедшим солнечным зайчиком. Подняв с подушки голову, она попыталась даже и встать, выбраться-выкарабкаться из продавленной в поролоне ямки, да не тут-то было. Тело не слушалось. Задрожало от жуткой слабости, голова сама собой опрокинулась на подушку, и даже потолок снова предательски сдвинулся с места, грозя начать свою бешеную пляску. «Ладно, ладно, буду лежать…» – испуганно решила Мария, замерев. Тут же ее пробил холодный пот, окончательно пригвоздив к постели новой волной слабости, нехорошей, тошнотворно-дрожащей. Что ж это с ней такое, господи? И голоса какие-то доносятся словно издалека, или кажется ей? Нет, не кажется, знакомые голоса-то. Только странные какие. Вон вроде Настенька кричит-скандалит, повизгивает даже. А этот громкий голос на Ниночкин похож. А этот, на одной злобной нотке, Славиков. Господи, ну конечно – они ж все на Борискины поминки собрались. Все пришли, как и обещали. Только самые близкие… А она тут разлеглась, как колода, и не готово у нее ничего. И Сашеньки где-то нет, и голоса ее не слышно. Неужели и в самом деле выгнали девчонку? Нет, надо обязательно суметь встать, что же это… Как же, она не позволит.
Мария снова осторожно подняла голову, попыталась приподняться на локте и с размаху полетела вверх, вместе с набравшим бешеную скорость потолком, вместе с появившимися перед глазами красно-оранжевыми кругами. Как страшно… Как страшно ее туда уносит… Боже… И голосов уже не разобрать.
– …Да ты всю жизнь как сыр в масле катаешься, Нинка, как тебе не стыдно! Еще и хахаля своего сюда привела, бессовестная! – уже в который раз повторяла одну и ту же фразу Настя, с неприязнью глядя на скромно усевшегося в уголке старого дивана красивого парня, который смотрелся с сидящим рядом с ним Костиком почти принцем заморским. Потерялся совсем с ним Костик-то, заморыш-заморышем сидит ее кровиночка.
– Настя, успокойся наконец! Ну что ты кричишь, как торговка базарная. Мы же с тобой обо всем давно договорились.
– А вот фиг тебе! Обдурить меня решила с подходцами своими жалостными? Нет уж! Она, вишь ли, влюбилась на старости лет! Да не нужна ты вовсе хахалю своему! Сама не видишь, что ли? И даже с тети-Машиной квартирой не нужна. Вон он как на тебя презрительно смотрит! Тоже мне, купить она его хочет. Да слабо тебе, Нинка, такого хахаля прикупить! Я же вижу – он парень себе на уме… А что, не так, что ли? Чего молчишь-то, Костька?!
– Мам, успокойся… Ты молодец, все правильно говоришь, только не кричи, ладно? Давайте цивилизованно все решим, без базара, – тихо проговорил Костик, вставая с дивана и подходя к матери, стоящей монументом посреди большой гостиной. Обняв за полные плечи, он ласково провел ее к креслу, усадил, тронул успокаивающе за руку и медленно подошел к сидящей в другом кресле Нине, остановился перед ней задумчиво. – Тетечка Нина, а ведь мама права, знаешь ли, – ласково ей улыбаясь, тихо проговорил он. – Почему это ты вдруг захотела половину себе забрать? Еще и маме голову задурила. Несправедливо, однако. Бабулечка ведь всех обещала прописать, правда? И маминых троих деток в том числе.
– Да не разрешат ей прописать столько народу, Костик! Я узнавала…
