Магда Сабо - Старомодная история
Возвращаясь в Фюзешдярмат, Юниор не знает еще, что их ждет в Дебрецене; впрочем, если б и знал, то не сказал бы ничего Эмме. Он терпеть не может слез, куда лучше, если Эмма хохочет, ведь все разрешилось наилучшим образом, теперь они будут жить в большом дебреценском доме, недалеко от Эржебет и ее семьи — и вообще, как только Эмма могла подумать, что Яблонцаи им не помогут, неужели они похожи на Ракель Баняи?! Проходит несколько дней, пока Эмма упаковывает свои великолепные туалеты, детскую одежду и все то, что осталось от кораблекрушения, и безоблачную ее радость начинают омрачать сомнения — внучка Ракель Баняи и Даниеля Широ, умом которой так гордился ее дед-педагог, наконец просыпается в ней, да и инстинкт матери троих детей заставляет ее задуматься. Если никто, кроме свекра, не пожелал ее видеть до сих пор, даже когда она была богатой невестой, то какова же будет эта их совместная жизнь? Граф Гектор спешит успокоить ее: что может быть — дом огромный, удобный, с большим садом, им выделяют чуть ли не целое крыло. Когда экипаж с семьей Юниора, свернув на улицу Кишмештер, остановился перед домом, в самом деле прекрасным, и перед ними распахнулись кованые ворота, Эмма на мгновение заколебалась: не обманулась ли она в своих недобрых предчувствиях? Дебрецен по сравнению с Фюзешдярматом огромный, интересный город, и вдруг действительно все уладится, ведь вот отец Кальмана всегда хорошо относился к ней, а перед свекровью она ни в чем не провинилась, почему бы ей и не полюбить невестку, и тогда Эмма летними вечерами будет сидеть, облокотясь, в одном из этих окон, Эржи будет к ней приходить, они снова ежедневно будут вместе, как в девичестве. Кальман ведет Эрнёке и Ленке, маленькая Эмма сидит на руках у матери, из ворот к ним навстречу выходит лишь одна, уже знакомая фигура, без улыбки здоровается с невесткой, подмечая ее дорожный туалет, купленный еще в развеселые венские денечки, золотистую вуаль, защищающую лицо от пыли. Гизелла Яблонцаи отличается от любой другой четырнадцатилетней девушки тем, что у нее нет никаких иллюзий, она знает, что некрасива и, по всей вероятности, никому не будет нужна, а потому острый язык ее разит всех подряд, мужчин и женщин — по крайней мере какое-то моральное удовлетворение у нее есть: ее боятся. Если бы на нее в эту минуту снизошло божественное провидение и шепнуло ей, что после того, как пройдет ее безрадостная молодость, из-за нее, сорокачетырехлетней, будущий первый муж ее племянницы, этой вот двухлетней, топающей по двору на неокрепших ножках, доверчиво смеющейся крохи, Ленке, разведется с очаровательной женой, чтобы жениться на ней, старой деве с непривлекательной наружностью, которая старше Ленке на двенадцать лет, — Гизелла наверняка уронила бы Эммушку, свою крестную дочь, которую невестка отдала ей в руки. Кальман готовился к эффектной сцене встречи — однако сцена вышла бледной. Мария Риккль невестки своей не коснулась и даже сына не поцеловала в ее присутствии, на троих детей лишь взглянула, не похвалив их ухоженный, здоровенький вид, и сообщила сухо, что жилье приготовлено, пусть Эмма располагается там по своему разумению и устраивает детей. Кальман с завтрашнего дня выедет в Паллаг: пора кому-нибудь заняться поместьем, заменив там больного Сениора, Паллаг давно уже нуждается в хозяйском глазе. На том церемония встречи закончена, Юниор и его семья занимают свою комнату в задней половине дома.
Обитатели фюзешдярматского дома были людьми чистоплотными, в доме у них была даже особая умывальная комната; Эмма даже не сразу понимает, куда она попала, когда после абсурдной сцены приема вступает в резиденцию выехавшего жильца. В комнате стоят две кровати, три детские кроватки, стол, шкаф, два стула, тренога с двойным кольцом, куда кто-то вставил таз для умывания, и выщербленный фарфоровый кувшин с водой на полу. Эмма Гачари — натура увлекающаяся, легкомысленная, безответственная, но ума у нее не отнимешь, она сразу видит то, чего поначалу не понял Кальман: черствую корку нищенского подаяния, которой она по вине Юниора вынуждена отныне довольствоваться, Мария Риккль намерена сдобрить ее, Эммы, слезами. И тут в молодой женщине словно воскресает суровый характер Ракель Баняи, которая в свое время не смогла удержать внучку от необдуманной связи: Эмма не плачет. Марии Риккль дано испытать новое для нее, непривычное ощущение: невестка отказывается покориться ее воле.
В течение почти двух лет, до весны 1888 года, дом на улице Кишмештер становится ареной странной комедии. Когда Эмма обнаруживает, что прислуга ей не подчиняется, что стоит ей выйти на другую половину дома, появиться в одной из комнат свекрови, как разговор тут же смолкает, что Маргит, золовка, сама уже мать, не считает нужным зайти к ней, другая золовка, Илона, едва-едва с ней разговаривает, словно они вовсе и не живут вместе, в одном доме, свекровь же с самого начала не замечает ее, лишь один Сениор при встрече расспрашивает ее о детях да Богохульник подмигивает дружелюбно и заговорщически из-под буйных кустистых бровей, да еще Мелинда поддерживает с ней какие-то отношения, из природного своеволия и из любви к брату, — когда Эмма замечает, что в Дебрецене Муки не только не хозяин дома, но даже и не муж, а лишь сын своей матери, который в последнее время постоянно пропадает неизвестно где и с кем, во всяком случае, управившись с делами в Паллаге, не очень-то спешит к семье, — когда все это становится очевидным, Эмма объявляет забастовку. Она не убирает в комнате, не моет посуду после еды; единственное, о чем она заботится, — это питание, одежда, здоровье детей. Носки и рубашки Кальмана отдает в стирку Мария Риккль, чинит Мелинда, Эмма же бросает грязное белье где придется, а сама читает привезенные из Пешта романы, комната ее так запущена, что лишь дети рады беспорядку; все остальные возмущены. По воскресеньям, когда все обитатели дома на улице Кишмештер отправляются в церковь св. Анны, на мессу, Эмма запирает Ленке и Эммушку в комнате, а сама с Эрнёке идет на реформатское богослужение в Большую церковь. Не было случая, чтобы кто-то не обернулся ей вслед, когда она шла но улице, все еще одетая с иголочки и по последней моде. Эмма же из-под золотистой своей вуали дружелюбно улыбается встречным дамам и господам, в круг которых ее не вводят из-за «хронического недомогания». Чтобы одиночество ее стало еще полнее, Мария Риккль наносит оскорбление Лейденфростам, не ответив на визит Армина и Эржебет, так что теперь Эржебет и близко не подходит к сводчатым воротам со стеклянным мозаичным козырьком; лишь Эмма порой заходит к ней, излить накипевшую горечь. Эржебет каждый раз дает ей немного денег: торговля хоть и не ахти как, но идет, давая Лейденфростам скромный достаток, а рядом со старшеньким, Дюлой, в семье уже растет и второй мальчик, Иштван. Муки Дарваши между тем с восторгом узнает в гуляющих по главной улице молодых дамах прежние свои сердечные увлечения и охотно останавливается поболтать с ними, те робко спрашивают, верно ли, что с его очаровательной женой — такая жалость! — никак нельзя познакомиться, тетя Мари и Гизике говорили: она очень болезненна. «Да, у бедняжки такое слабое здоровье», — не моргнув глазом, лжет Муки — и немеет: по улице идет Эмма, ведя за руку Эрнёке, взгляд ее больших черных глаз из-под золотистой вуали обжигает Кальмана и стоящую с ним Розу Нанаши. От нее так и веет здоровьем, белокурая прелесть Розы Нанаши тускнеет рядом с ее красотой. Муки страшится идти домой, где его всегда ожидают дурные вести; Мелинда, подкараулив его в воротах, спешит сообщить последние новости: в комнате у молодых завелись тараканы, мамочка сердится, что Эмма не заботится о чистоте, и велела ей передать, пусть будет добра убрать у себя, Эмма же в ответ велела передать, мол, пускай ей вернут состояние, которое Кальман проиграл в карты, тогда у нее хватит и на прислугу, и даже на отдельный дом. Кальман старается как можно меньше времени проводить в комнате, где они живут впятером и где постоянно кто-нибудь из детей ревет или сидит на горшке. Эмма подозрительно спокойна, она даже перестала жаловаться на судьбу, как вначале.
Мария Риккль ничего не может понять: она рассчитывала, что до развода дело дойдет быстро и эта неприятная особа перестанет маячить у них перед глазами. Такое упорство просто непостижимо: невестка спускается в кухню, готовит детям еду, потом нагревает щипцы для завивки, подкручивает локоны и отправляется гулять. Когда им случается встретиться в саду, она здоровается со свекровью, но часто они не видятся неделями. Кальман и Эмма, еще не так давно столь нежные муж и жена, теперь чувствуют себя в соседних постелях чужими и не притрагиваются друг к другу, былой пыл Кальмана остыл в напряженной обстановке, а когда ему очень уж невтерпеж, так в паллагском поместье, где он целый день один, без присмотра, девок и баб сколько угодно. Эмма почти не разговаривает с мужем — но тем больше раздумывает о своей жизни, лежа на незастланной постели с книгой в руках. Тетя Клари и Агнеш, горничная, получают наконец приказ делать уборку и в комнате, где живет семья Юниора, иначе тараканы и прочая нечисть расползется по всему дому; разумеется, они совсем не рады дополнительным обязанностям; спустя несколько лет Ленке Яблонцаи получит немало затрещин в отместку за то, что мать ее, накручивая среди грязных тарелок свои локоны, насмешливо наблюдала, как служанки приводят в порядок запущенное помещение. В общем-то купецкая дочь недалека от своей цели, Эмма Гачари действительно подумывает о бегстве, строит разные планы, чувствуя, что здесь ее ничто уже не держит: золовок своих она терпеть не может, Марию Риккль ненавидит, умирающий Сениор и Имре-Богохульник ей не защита, да и заменить общество они ей не могут, что же касается Юниора, так лучше не говорить, что она о нем думает. Эмма часто вспоминает теперь Даниеля Широ и все, чему училась у него; обеих внучек он учил без скидок, как мальчиков, ему обязана Эмма и прекрасным почерком, и умением излагать мысли, и знанием основ счетоводства. Она просит Лейденфроста подыскать ей место, не у него, конечно, — Эмма знает, что даже одного служащего лавка не выдержит, — а где-нибудь в другом городе: может, она сумеет справиться с канцелярской работой, будет зарабатывать и как-нибудь перебьется с детьми; лучше всего было бы уехать в Пешт, где ее не достанут ни кальвинистская непримиримость Ракель Баняи, ни католическая непримиримость Марии Риккль. Эржебет в панике, слишком революционной кажется ей эта идея; но Лейденфрост успокаивает ее: он что-нибудь придумает. Конечно, не Эмме, а Муки Дарваши надо идти на службу: что это за порядок, если жена одна взваливает на себя заботу о троих детях. Обо всем этом граф Гектор, конечно, и не подозревает; он как раз начал новую тетрадку стихов, лира его изливает жалобы одинокого, всеми покинутого мужчины и томление сердца, истосковавшегося по любви, — слушая эти стихи, чернявые краснощекие крестьяночки теряют голову от восторженного изумления. Эмма все равно его к себе не допускает, даже когда его порой и тянет к ней; Эмма согласна отдаться ему лишь на том условии, что они уедут отсюда, уедут куда угодно, хоть на край света, подальше от Марии Риккль. Однако у Юниора и в мыслях нет куда-то уезжать, и, будь он посмелее, он бы сказал жене: мол, пусть едет, коли ей так угодно, а лучше всего, если б она вымолила прощение у старой пуританки, своей бабки, и поселилась бы снова в Фюзешдярмате. И вот в потоке времени замирает, зависает последнее, самое последнее мгновение, когда Кальман Яблонцаи и Эмма Гачари еще могли бы спастись от гибели, удержать друг друга на краю бездны, — это мгновение, когда семью посетила смерть. Слуги приносят в покои хозяев весть: у детей круп; Мария Риккль в ужасе. Она как будто не обращает никакого внимания на внуков, не заботится о них, но ведь, господи, каждый из них чем-нибудь напоминает Юниора — и она не раз подсматривает за ними из-за занавесок, когда они играют в саду. Происходит нечто беспрецедентное: Мария Риккль спешит в комнату сына; Эмма, нечесаная, неодетая, сидит на краю постели, на коленях у нее — Эрнёке, задыхающийся, с раскрытым ртом, с закатившимися глазками, на руках — маленькая Эмма с судорожно дергающимся беспомощным горлом. Она не замечает, кто стоит рядом, ничего не видит, кроме своих гибнущих детей. Мария Риккль хватает еще здоровую Ленке и бегом уносит в дом Ансельма: может, хоть эту удастся спасти. Ибо тем двум уже ничем нельзя помочь. И над двумя крохотными гробиками Юниор и Эмма, потрясенные случившимся, убитые горем и сознанием своей вины, пронизанные острым желанием как-то восполнить ужасную потерю, ощущают новую вспышку любви и бросаются на грудь друг другу, до боли обнимают друг друга, объясняют что-то, задыхаясь и плача, безутешные — и все же непонятно счастливые. Теперь у них есть только Ленке, только один ребенок; трагедия наконец усаживает членов семьи за один стол, на похоронах Эрнёке и Эммушки присутствует вся родня, Мария Риккль плачет. Через несколько дней после похорон Лейденфрост сообщает Эмме, что Кальману есть не ахти какая, но все-таки возможность получить работу, и вручает рекомендательное письмо к пештскому знакомому одного из своих деловых партнеров: с этим письмом Юниор сможет получить место в конторе одного из самых больших и быстро развивающихся предприятий, завода Ганца.[88]
