Джошуа Феррис - Безымянное
О: Без Господа верх одержишь ты.
Язвить нехорошо, однако ведь альтер эго первым продемонстрировал склонность к жульничеству. Но как? Получается, второй исподтишка ворует у него память и речь? В прошлой жизни на нервах перед предстоящим процессом Тиму иногда снились перекрестные допросы, в которых свидетель рассказывал о замысловатых технических приемах — анализе почерка, например, или сложных бухгалтерских расчетах. Обе роли, и ведущего допрос, и дающего показания, диктовал он сам, но четко мог лишь спрашивать. Когда же доходило до ответа, рожденный его подсознанием специалист что-то невнятно бормотал, иногда проглатывая целые слова.
Примерно так же происходило и сейчас, только допрос вел второй, а Тим невнятно бормотал в ответ.
Он лежал обвешанный датчиками и подключенный к разной аппаратуре. Он слышал, как они шипят и пульсируют, слышал ровное электронное попискивание собственного сердца. Он понимал, что второй не прочь поваляться тут подольше под капельницами с антибиотиками. Эта сволочь не собирается никуда идти. Этот хитрожопый никуда отсюда не денется. Этого хитрожопого доканывали-доканывали, почти уже уморили, а он взял и сжульничал. Так нечестно! Тим попытался освободиться от многочисленных проводов и трубок — попутно выяснил, сколько пальцев полностью и частично он потерял. Однако, не сумев от слабости отцепить даже капельницу, он снова провалился в забытье.
В: Ты в курсе, что блокировкой определенных нейронов можно стереть из твоей памяти любое слово?
О: Определенных — чего?
В: И что блокировкой других можно попросту лишить какое-то слово смысла? Например, слово «Джейн».
О: Которая?
В: А знаешь, что, если сделать вот так…
[неразборчиво]
О: Вуф!
В: …ты умрешь? А если я сделаю вот так…
[неразборчиво]
О: А-а-а, а-а-а…
В: …ты оживешь снова? Ты по-прежнему считаешь это делом рук Господа?
Он очнулся снова не в силах пошевелиться. В дверях кто-то стоял и пристально на него смотрел. С улыбкой? За секунду до потери сознания он с ужасом увидел, как этот человек медленно идет к нему — тот самый, которого он когда-то встретил на мосту. Человек приближался, а Тим лежал беспомощный и беззащитный, совершенно парализованный, и глаза его закрывались. Его сковало изнутри. Паралич — это еще хуже движения. Он хотел закричать, но горло словно заткнули. Человек подошел к кровати. «Очнись!» — приказывал себе Тим. Из-под сомкнутых век текли слезы.
Проснувшись в следующий раз, он уже нашел в себе силы выдернуть иглы из вен и трубку из горла. Тут же зазвенела сигнализация. Он медленно вылез из кровати, которая упорно его не отпускала, словно из ямы с щебнем, тщетно пытаясь уцепиться за осыпающийся камень. Медсестра отловила его в дверях. Он попытался закричать, но голосовые связки не слушались, и получился только долгий протяжный хрип.
— Он мучает меня! Он меня пытает…
Он свалился на пороге, и у него случился очередной припадок. Он извивался на полу, глядя остекленевшими звериными глазами. Из перекошенного рта шла пена. Медсестра поспешила обхватить его затылок ладонями, чтобы не разбил об пол.
Когда санитары переложили его обратно в кровать, он уже был тих и послушен.
В: Если я способен стирать слова из твоей памяти, остановить твое сердце, вызывать галлюцинации и припадки…
О: Вуф! Вуф! Вуф! Вуф!
В: …может, тебе уже хватит доказательств, что именно я властен над твоей судьбой и что моя судьба — единственное твое будущее? Зачем утешаться плодами больной фантазии порочных мещан и запуганных старух?
О: А-а-а, а-а-а…
В: Мы с тобой один на один, дружище. Забудь про Господа. Веди себя как человек. Потому что мы с тобой люди.
Он отцеплял провода и трубки каждый раз, когда просыпался, поэтому в конце концов его просто привязали, отчего он начал метаться, рыдать и беззвучно кричать, потому что ад — это кровать, кровать — это ад, а жизнь — там, по коридору и за дверью, жизнь и смерть, неважно, что именно.
Он впал в ярость, когда вынули трубку и у него прорезался голос. Он отказывался назвать свое имя и контакты родных. Он твердил про галлюцинации и видения. Говорил, что слышит дьявольский голос. Нарушал покой других пациентов и осыпал бранью перепуганный персонал. Его перевели в психиатрическое, нашли у него паранойю и шизофрению и начали пичкать коктейлем из нейролептиков.
Врачи продолжали допытываться насчет имени.
— Кто вы такой?
— Зависит от того, кого подразумевать под «вы».
— У вас есть родные? Неужели им не нужно сообщить, где вы?
— Я так и не попросил у нее прощения за ту жизнь, на которую ее обрек. Я надеялся начать все заново в новой квартире. Теперь пробую новый способ.
— Какой?
— Я больше не звоню домой.
— А где у вас дом?
— Дом там, где сердце, вот здесь. — Он ткнул себя в грудь. — Я иду туда, куда ведет он, а он мне права голоса не предоставляет.
Лекарства начали действовать, и привязывать его больше не было нужды. Вскоре он начал вылезать из кровати и бродить по коридорам, спрашивая больных, разлагаются ли они. Одни вступали в разговор, другие шарахались, как от чумы. Некоторые якобы с полуслова понимали, о чем речь.
— Мне помогает техника активации двенадцати нитей ДНК. Пробовали?
— У них на все один диагноз — БМП, без малейшего понятия.
— Меня, кажется, скоро выпрут.
— У моей родни через одного проблемы с психикой.
— Пойдемте, я вам покажу свои томограммы.
— Давайте поговорим о голосах, которые вам слышатся.
— О голосе, — поправил он. — Там один голос.
— Простите, о голосе.
— И это не голос. Это позиция.
— Позиция?
— Жестокая и безжалостная, но убедительная. Весьма проработанная. Он присваивает себе мои способности — к риторике, к аргументации. Не спрашивайте, как. Это протоколировать надо.
— Голос все еще слышится? Стал громче? Тише?
— Тише. Он дает знать, когда сердится или чего-то хочет, но с тех пор, как вы меня подлатали, в основном помалкивает.
— Это хорошо.
— Не обольщайтесь. Он просто залег на дно.
— Но если вы продолжите принимать лекарства, проблема снимется.
— Фармакология лишь тактический маневр в бесконечной войне.
— Какой войне?
— Которую мы ведем столетиями. И в которой, понятно, всегда проигрываем.
— Простите, я не совсем понимаю.
— Смерть. Жажда жизни против неизбежного тлена. Что тут непонятного?
— Вы пытались убить себя?
— Зависит от того, что подразумевать под «собой», — ответил Тим.
Он снова начал есть без принуждения. Вставал с кровати и без проблем ходил в туалет. Не буянил по вечерам. Врачи отступились и выписали его, снабдив теплой одеждой.
Он вышел из больницы в зимней куртке и серой охотничьей шапке с меховым околышем и наушниками. Встав у автоматических дверей, где почти два месяца назад он повалился на колени, Тим, дыша паром изо рта, решал, куда идти — налево или направо. Раздеваться и замерзать не хотелось. Вознесение путем самоуничтожения отодвинулось на второй план. Второй не жаловался. Второму было тепло и чуть-чуть хотелось есть. Самое главное на данный момент — привести в порядок личные дела, позвонить в Нью-Йорк знакомому частному банкиру, который поможет восстановить документы и кредитки. Сейчас Тимом владели бюрократические порывы. Добрый врачебный персонал вернул его на прагматическую почву, в кармане лежало несколько рецептов, частью которых он даже намеревался воспользоваться. Фармакология дает законное тактическое преимущество. После всех раздумий он решил идти направо.
Она разрыдалась с непонятным ему отчаянием в тот же миг, как услышала его голос, и где-то минуту он не мог и слова вставить.
— Ох, — прерывисто всхлипывала она в трубку. — Ох, Тим.
— Я не умер. Но мне нужно принимать лекарства.
— Ох, — всхлипнула она снова. — А я так… — Она попыталась взять себя в руки. — Скажи, где ты, и я за тобой приеду.
— Там есть одно, которое я не принимаю, потому что лучше умереть, чем ходить, как зомби, в полной отключке, овощ овощем, а всем плевать, что у тебя ни единой мысли в голове — у меня таких даже два на самом деле…
— Ты где, Тим? Пожалуйста, скажи мне.
— …второе от припадков, так что, наверное, зря я так, но не знаю…
— Припадков?
— Наверное, зря я от него отказываюсь, хотя после выхода из больницы припадков пока не случалось — видимо, прошли. С него станется просто взять и — фьють! — исчезнуть. Он играет по собственным правилам, а что мне делать, если они все время меняются? Я ведь врачам так и объяснял. Медицина может занять одну высоту, другую, а между этими высотами битва будет кипеть с прежней силой.
