Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)
Утром при огненно-пурпурном свете морозного солнца, длинных лазурно-синих тенях от каждой былинки, торчащей над снегом, к стогу подошла рыжая лиса. Она, таскавшая когда-то из деревень кур, кормилась теперь в поле мышами, научилась вынюхивать их в таких стожках, быстро разгребать солому, придавливать лапами ускользающих зверьков и тут же схватывать их острыми зубами. Лиса шевельнула солому в низу стожка, замерла, насторожив слух и чутье. Внутри шуршали, попискивали мыши. Они уже почуяли присутствие лисы, знали, что это для них значит, и беспокоились.
Вдруг лисьих ноздрей, кроме запаха мышей и соломы, коснулось еще что-то. Лиса вздрогнула, напряглась, как струна. Она еще раз потянула носом, вбирая в себя запахи, исходившие от стога, и в следующий миг, как отброшенная какой-то пружиной, кинулась прочь длинными прыжками, стеля за собой пламя своего пушистого ярко-рыжего хвоста…
1979 г.
Война
Мглистые сумерки, мешаясь с холодным сырым туманом, быстро густели. Покатая крыша вагона стала мокрой, скользкой.
Худой, давно не бритый солдат, расположившийся по соседству, долго и неумело увязывал левой рукою вещевой мешок (правый рукав, пустой и плоский, был пришпилен к боку булавкой), простуженно кашлял, сморкался, потом тронул Андрея за плечо:
– Проснись, лейтенант! Подъезжаем…
– Я не сплю, – ответил Андрей.
Прикрывшись от ветра поднятым воротником шинели, засунув стынущие руки в рукава, он лежал, привалившись спиною к железной вагонной трубе, и смотрел на мокнувшие под пасмурным небом поля, через которые тащился поезд, – заброшенные, непаханые, в грязно-рыжей сорной траве.
Осень… Уныл и безотраден был вид покинутой человеком земли, тоскливое чувство рождали низкое хмурое небо, крик паровоза, звучавший печально, словно жалоба, и безответно глохший в тумане.
Потянулась пойменная низина. Дернистый чернозем разбух от обильных дождей, переполненная река местами вышла из берегов, затопила луга. Как неизбежные принадлежности пейзажа, к которым за эти годы почти до безразличия пригляделись глаза, над водой торчали оплетенные рваной проволокой колья заграждений, стволы подбитых орудий, чернели танки – в сквозных пробоинах, измятые, сделавшие свое недолгое дело и брошенные ушедшей на запад войной. Круглыми озерцами блестели бомбовые воронки.
С гулом на поезд надвинулся мост, по сторонам замелькали косые железные балки, звонко и четко защелкали колеса на стыках. Андрея обдало острой речной свежестью, вмиг, до дрожи в теле, прохватившей насквозь его тонкую шинель.
Теперь до города оставалось совсем недалеко. В мирное время дачная «летучка» покрывала это расстояние в четверть часа. Но полотно пострадало от бомбежек, его залатали наспех, на скорую руку, и поезд еле полз, недоверчиво ощупывая рельсы…
* * *
Сумерки сгустились до полной темноты, прежде чем мимо вагонов поплыли силуэты вокзальных сооружений и огни стрелок.
– Ну вот и дома!.. – сказал однорукий солдат то, что подумал про себя Андрей, когда вдоль состава, от паровоза к хвосту, пробежал железный лязг буферов, и поезд, вздрогнув, остановился. Простая фраза, но что было в ней заключено!..
Андрей закинул за спину вещевой мешок, взял в руку палку, выданную в госпитале, и вслед за солдатом стал спускаться с крыши по узкой железной лестнице, осторожно ставя негнущуюся ногу на тонкие прутья перекладин.
Итак, он вновь был в родном городе после стольких лет военных скитаний, после всего оставшегося за спиною невероятного по тяжести, неизмеримого по расстоянию пути, что нужно было преодолеть, чтобы вернуться сюда, на землю, о которой он так много думал там, вдали от нее, и которую так нежно берег в своей душе.
Это было счастьем, истинным счастьем, которого в военное лихолетье жаждали бесчисленные солдатские сердца, и, наверное, Андрей так и ощущал бы свое возвращение, если бы оно не было возвращением на пепелище…
Фронт был уже далеко на западе, маскировку света в городе отменили, но подраненные электростанции еще не могли давать нужное количество энергии, – над платформой горело всего несколько тусклых лампочек, освещая лишь туманную муть вокруг себя, а платформа и все, что было за ней, тонули в липком влажном мраке.
Поезд остановился на товарной станции, не дойдя до пассажирского вокзала, вероятно разрушенного и пока не восстановленного. Раньше Андрею не доводилось бывать в этом районе города; он стоял, озираясь, и не знал, куда идти. Мимо, торопясь, толкаясь, переговариваясь на ходу, потоком двигались приехавшие в поезде люди – с мешками на плечах, с корзинами. В темноте не разглядеть ни лиц, ни фигур – живая текучая масса тел. Где-то поблизости находилась трамвайная остановка – Андрей схватил это из долетавших до него обрывочных фраз. Вот как, в городе уже трамвай! Андрей втиснулся в человеческий поток и, натыкаясь на спины, подталкиваемый сзади, пошел вместе со всеми меж угадываемых во мраке пустых, выгоревших внутри зданий, ступая в невидимые в темноте лужи, в перемешанную множеством ног липкую, чавкающую грязь.
* * *
Впереди, над косым гребнем стены – все, что осталось от стоявшего здесь дома, – вспыхнул бело-голубой сполох электрического разряда; послышался скрежет трамвая на поворотном кругу.
Андрей так и не смог определить, куда вышел он с несшей его толпой. Непонятным, чужим и незнакомым было все вокруг: и силуэты разбитых зданий, и пустырь с грудами щебня, с одиноким фонарем, с рельсами, оловянно блестевшими в высокой траве, разросшейся среди шпал. Вот только в трамвайных вагонах, помятых, поцарапанных, дребезжавших, с окнами, наглухо забитыми фанерой, почудилось ему что-то старое, довоенное, знакомое.
Внутри вагона слабым накалом желтоватых нитей светилась лампочка, не в силах побороть мрак, запотелая от влаги человеческого дыхания. Люди, втаскивая мешки, багаж плотно набивались в душную вагонную тесноту. Андрей, как ни старался, не сумел протиснуться в вагон и остался висеть на подножке, ухватившись обеими руками за деревянный поручень.
Трамвай выполз на прямую, почти без огней улицу; вдоль нее застыли черные, безжизненные громады зданий. Временами на дуге с треском вспыхивали искры, на миг заливая развалины голубым кинематографическим светом. Мелькнули облицованные гранитом колонны, высившиеся над хаосом бетонных обломков, над торчащими из-под навалов гнутыми, перекрученными железными балками, и Андрей, увидевший это в мгновенном трепетном свете, наконец понял, что за улица, по которой идет трамвай, и стал узнавать город.
На подножке трясло и мотало. Было что-то дикое, фантастическое в неосвещенном, слепом, с забитыми окнами трамвае, с громом несущемся по разрушенному городу, в голубых вспышках трескучих молний, в причудливых, словно из сновидений, очертаниях развалин, нависавших над ущельями улиц. Казалось невероятным, что среди этого сплошного разрушения могут жить люди, и уж совсем было непонятно, где они ютятся, какое жилье примет всех этих пассажиров, что привез переполненный поезд и что едут сейчас, тесно набившись в трамвай.
Возле здания театра, под качавшейся от ветра лампой в воронке жестяного абажура, вагон остановился. Несколько человек сошли с площадок и, выйдя из освещенного круга, сразу же пропали в темноте. Театр был пуст, выжжен внутри. Где-то вверху, на гребне стены, покачивался и скрипел лист кровельного железа.
Трамвай пересек площадь. Ее перегораживал железный забор врытых в землю противотанковых надолб. Дальше должны были стоять здание банка, многоэтажный дом универмага, но Андрей увидел только темные холмы на тех местах, где они прежде находились.
Изредка делая остановки, трамвай прошел главную улицу из конца в конец, и на всем ее протяжении Андрей не увидел ни одного целого дома, ни одного здания под крышей, ни одного освещенного окна. Война не пощадила здесь ничего. Все было сожжено, искромсано, повергнуто в прах…
* * *
На перекрестке, от которого брала начало улица, где когда-то Андрей жил, он слез. Вагон двинулся дальше, звон и дребезжание его скоро замолкли.
Мертвая тишина оцепенения и заброшенности стояла вокруг.
Туман окончательно рассеялся, холодный осенний воздух был чист и прозрачен. Вверху, за облачной пеленой, светила поднявшаяся луна; размытые белесоватые пятна то разгорались робко, то меркли среди раздерганной клочкастой ваты, волокущейся по небу.
Андрей вступил на свою улицу.
Ему сразу же пришлось замедлить шаг и сойти с тротуара на мостовую: обломки рухнувших стен преграждали путь. Он снова ничего не узнавал, как будто никогда прежде не бывал тут. Не сохранилось ни одного дома, ни одного забора, ни одного тополя из тех, что росли вдоль тротуаров. Только навалы битого, искрошенного кирпича, стойкий, до сих пор не выветрившийся запах гари, ступенчатые пирамиды печных труб. Они мрачно, скорбно высились среди развалин, словно надмогильные памятники, вызывая впечатление кладбища.
