Айрис Мердок - Лучше не бывает
— Вот видите, сэр, я взял на себя смелость позаимствовать эти два письма с вашего стола в кабинете.
Дьюкейн взглянул на оба письма — и жар ярости и стыда кинулся ему в голову. Он глубоко вздохнул и затем сказал как можно хладнокровнее:
— Вы зашли теперь уже слишком далеко, Мак-Грат. Этим теперь займется полиция. Что вы предполагали делать с этими письмами?
Мак-Грат тоже поднялся на ноги. Его розовые губы чуть подергивались, он казался слегка взволнованным, но не обескураженным.
— Я надеялся, сэр, что мне ничего не придется делать с этими письмами. Я имею в виду, если вы продолжите платить мне небольшое месячное содержание, которое мне выплачивал мистер Рэдичи. Он делал это просто по-дружески, никаких конфликтов не было. И что значат два-три фунта для такого богатого джентльмена, как вы?
— Понимаю, — сказал Дьюкейн. — А если я пошлю вас и ваше месячное содержание к черту?
— Что ж, сэр, тогда я буду вынужден переслать эти письма молодым дамам. Я имею в виду одной молодой даме письмо, написанное другой молодой дамой.
Письма были от Кейт и Джессики.
— Очень кстати, сэр, обратите внимание, что обе дамы писали от руки — чудесный почерк у обеих, осмелюсь заметить, и обе поставили даты, даже год. И, конечно, у меня остались и конверты, на которых надписано ваше имя, да и марки имеются.
Действительно, письма были написаны с разницей в два дня.
Дьюкейн быстро обдумал сложившуюся ситуацию. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы идти на поводу у этого подлого мошенника. И в то же время он просто не мог перенести предположение, что Кейт и Джессика…
Он сказал:
— Боюсь, вы совершили просчет, Мак-Грат. Каждая из этих молодых дам, как вы их называете, полностью осведомлена о моих чувствах к другой. Ваша угроза бесполезна, мне совершенно безразличны ваши предложения.
— Я надеюсь, что вы простите меня, сэр, — сказал Мак-Грат, — не то чтобы я хотел назвать вас лжецом, но не мог же я прийти к вам совсем без подготовки, верно? Я провел свое маленькое расследование. Хотите знать — как? Как вы видите, обе дамы пишут на роскошной бумаге с адресами и телефонами. Они написали имена ясно и отчетливо, дай им Бог здоровья, и не так уж трудно было узнать их фамилии. Тогда я позвонил каждой из них и спросил, могу ли я поговорить с другой, и каждая из них была очень удивлена и сказала, что не знает такого имени.
— А вы изобретательны, Мак-Грат, — сказал Дьюкейн. Он стал читать письма.
Письмо Кейт было таким:
«О, мой дорогой Джон, как я скучаю по тебе, кажется, еще сто лет надо ждать, когда наступят чудесные выходные. Мне неприятно думать, что ты совершенно одинок в Лондоне без меня, но скоро мы снова соединимся. Ты — моя собственность, ты знаешь, а у меня развито чувство собственности! Я требую своих прав! Не будь вдалеке от меня долго, мой милый, поторопи день и час. О, как это чудесно, Джон, говорить с тобой о любви и знать, что ты чувствуешь то же самое! Люблю, люблю, люблю. Твоя Кейт. P. S. Вилли Кост шлет привет и тоже надеется повидаться с тобой».
Письмо Джессики содержало следующее:
«Мой любимый, мой любимый, мой Джон, это мое обычное ежедневное послание, в котором я хочу сказать, что люблю тебя до самозабвения. Ты был таким бесконечно милым вчера, после того как я была такая ужасная, и ты знаешь, как я невыразимо благодарна тебе за то, что ты остался. Я лежала потом на постели целый час и плакала — от благодарности. Разве мы сможем спрятаться от нашей любви? Хочу уверять тебя в моей любви каждый день. Конечно, у нас есть будущее. Твоя, твоя, твоя Джессика».
О, Боже, сказал Дьюкейн про себя. Как бы он не хотел, чтобы девушки прочли эти письма. Невозможно объяснить экстатический темперамент Кейт Джессике, или, наоборот, растолковать Кейт, что Джессика живет в мире фантазий. Письмо Кейт звучало, как записка от любовницы. Джессика будет уверена, что он лжет, а он не сможет перенести этого. Он мог перенести разлуку с Джессикой, но едва ли он сможет перенести, если она будет думать о нем плохо. А письмо Джессики было еще более выразительным. Возможно, он попытался бы исповедаться перед Кейт, но романтическое очарование их отношений будет разрушено, и Кейт, конечно, почувствует себя обманутой. Поверит ли она ему до конца в любом случае? У них все будет по-другому отныне. Дьюкейн с ужасной ясностью видел, что ничего нельзя поделать. Он не мог заключить сделку с Мак-Гратом, это была бы непереносимая и неверная ситуация. Оставалась одна надежда — припугнуть его.
— Поймите же совершенно отчетливо, Мак-Грат, — сказал Дьюкейн, — что я не пойду на ваше дьявольское предложение. Я не собираюсь платить вам ни пенни. И если вы пошлете эти два письма двум молодым дамам, я сразу же пойду в полицию и обвиню вас в вымогательстве. Не думаю, что вам придется по вкусу долгое пребывание в тюрьме.
— Ах, бросьте, бросьте, сэр, — сказал Мак-Грат, — его вялое лицо расплылось в жеманной улыбке. — Не думаю, что вы так и сделаете. А если бы вы сделали так, сэр, я бы просто продал эту историю в газету. И обе молодые дамы будут так потрясены!
— Вы настоящий негодяй, — сказал Дьюкейн.
— Не надо. Не надо. В конце концов, сэр, как мужчина мужчине — у вас столько преимуществ передо мной. Почему ваши интересы важнее моих?
Дьюкейн думал: мне нужно выиграть время. Он не станет посылать письма, пока у него есть надежда получить деньги. Я должен просто объяснить все Кейт и Джессике, подготовить их. Но как я смогу? Он сказал Мак-Грату:
— У вас выигрышная позиция, не отрицаю, Мак-Грат. Примите мои поздравления по поводу вашей сообразительности. Я обдумаю ваш проект. Мы должны прийти к какому-то соглашению, имея в виду, что ваши запросы довольно умеренны. И предупреждаю, что если вы перестанете быть умеренным, я сразу же обращусь в полицию. Но мне нужно время, чтобы все обдумать. Зайдите ко мне опять дня через два или три.
— Спасибо, сэр, спасибо, — сказал Мак-Грат. — Я знал, что вы будете разумны и спокойны. Могу ли я надеяться на маленькое вознаграждение, не принуждая вас ни к чему впоследствии, а просто — в знак нашей дружбы.
— Сомневаюсь в нашей дружбе, сказал Дьюкейн, — но вот возьмите два фунта.
— О, благодарю, благодарю вас. И позвольте напомнить, сэр, если осмелюсь сказать — есть еще один пункт — вы знаете мою жену Джуди, мы понимаем друг друга, мы с Джуди. А Джуди — добрая девушка, если посмотреть философски, и Джуди вы очень понравились, сэр, и если вы захотите…
— Как вы осмеливаетесь говорить со мной о вашей жене таким образом! — закричал Дьюкейн. — Убирайтесь вон! Вон! — он бросился к двери и открыл ее.
Файви быстро отпрыгнул и попытался сделать вид, что вытирал стол в холле.
— Послушайте, вы! — кричал Дьюкейн. — Сейчас же вон, Мак-Грат!
— Ладно, ладно, сэр, но я вернусь, как мы договорились, — пробормотал Мак-Грат, поспешно выходя в холл. Он на мгновение остановился перед Файви, и они посмотрели друг на друга, как две собаки. Затем он выскочил из дверей.
Дьюкейн повернулся к Файви.
— Вы пьяны! — крикнул он, — я чувствую запах. Идите спать. И если это повторится, я немедленно вас уволю.
Файви покачнулся, ласково посмотрев на Дьюкейна укоряющим взором своих карих глаз, повернулся и начал осторожно подниматься по лестнице. Дьюкейн вернулся в гостиную и захлопнул дверь.
Он разорвал обе фотографии на мелкие кусочки. Действительно, он обманывал и Кейт, и Джессику. Его поведению не было «объяснения». Оно выглядело плохо, оно было плохим. Так ему и надо. И еще этот негодяй имел наглость предлагать ему свою жену! Он не мог поверить, что Джуди Мак-Грат… И вдруг в этот момент внезапно понял то, о чем мог бы догадаться гораздо раньше.
21
— В шем дело, Пола?
— Венера, Купидон, Безрассудство и Время.
— Что?
— Ничего.
— Когда же мы начнем читать «Энеиду»?
— Позже. После… Позже.
— После чего?
— Позже.
— В шем дело, моя дорогая?
— Ни в чем, Вилли. Вот Барбара идет проведать вас. Я должна идти. Благодарю за помощь!
Корабль Эрика мчался через Индийский океан на север, а Эрик стоял на носу, как ростральная фигура — с его большим, будто лакированным, лицом и золотыми волосами, откинутыми назад. Он наклоняется вперед — к блестящему морю, посылая в сторону севера, в сторону решающей встречи горящий луч своей воли. Непреодолимая сила ведет его к встрече. Что можно ей противопоставить? Осталась ли еще любовь, способная исцелить ее, или нужна только храбрость перед лицом этой силы? Какой смысл бежать от нее? Она неизбежна. В какой-то незнакомой комнате она будет молча ждать стука шагов по лестнице. Она не произнесет ни слова, не будет исповедоваться, не станет просить помощи. Уже слишком поздно, теперь гордость не изменит ей, своей рабе. Кончились рассуждения, тонкости, гордость разума; теперь грядет нечто такое, чему можно только немо смотреть в лицо. Эрика больше нельзя контролировать, нельзя управлять им, и пусть случится то, чему суждено, нужно это перенести, выстоять. То, что необходимо сейчас: тайная стойкость, тайное мучение, воля к добровольной жертве — чего бы он ни пожелал — глаз за глаз, зуб за зуб. И все это грядет — не только благодаря неуклонному скольжению корабля, но и потому, что похороненное заживо прошлое оживает в демоническом молчании. Теперь необходима демоническая храбрость, чтобы стать лицом к лицу с этой воскресшей окровавленной жертвой.
