Михаил Попов - Ларочка
Провинциалов в «Истории» было двое, оба совсем недавно приняты на работу, и оба попали под власть Ларочки, хотя и числились по другим отделам. Оба были совсем недавними выпускниками одного истфака, только разных потоков. Одного звали Прокопенко, хохол из Нежина, третий сын в большом, сытом, крепком семействе своего добротного, деревенского батьки, и сам уже к моменту вступления в должность в «Истории» отец двойни и приймак в номенклатурном семействе с Кузузовского проспекта. Он отвечал за Древнюю Русь, отвечал спокойно, по большей части помалкивая, и приятно улыбался в ответ и на похвалы, и на критику. Про таких говорят, что с них как с гуся вода, где сядешь, там и слезешь. Ларочку он интересовал мало, и слегка раздражал своей кажущейся неуязвимостью и полнейшим благополучием. Затащить такого в койку не представлялось возможным, а каким другим образом можно было сформировать в нем чувство вины. Она давно уже поняла эту главную женскую истину. Хочешь управлять мужчиной, найди в нем ту кнопку, которой включается чувство вины. Не у всех она расположена в одном и том же месте. Часто очень хорошо замаскирована, но есть всегда. Женщина не управляет только теми мужчинами, которых она не потрудилась исследовать на этот предмет.
Но немного на этом участке Лариса все же поработала.
Сначала она попробовала вменить Прокопенке его хохляцкость. Мол, народ–предатель, украинские полицаи сожгли Хатынь (это она знала по должности, как сотрудник отдела Великой Отечественной), вечное мазепство украинской души и так далее. Но Петро только похохатывал, и ласково улыбался большим, добрым лицом, и поглаживал сдобные, залысины. А на общих распивочных заседаниях красиво, тихо пел «нич яка мисячна», и всем было понятно, что он в полнейшем умилении от своего хохляцства.
Второй наезд была произведен по факту его приймачества. Мол, приспособленец, схватился за бабий подол, который был приделан к московской прописке, и это подло. В ответ Петро демонстрировал фотки своих дочек–куколок, а однажды в редакцию заехала его супруга, и всем стало ясно, особенно Ларочке, что брак–то по страсти.
Пришлось отступать, и чтобы это не выглядело как полное поражение, Лариса вела арьергардные бои на тему невыносимого самодовольного благополучия Прокопенки. Видите ли, у него все хорошо, и дети, и жинка, и все родители со всех сторон живы, и работа ему нравиться. Нет никакого повода даже для легкого душевного свербления. Стыдно быть таким сыром в таком масле.
Второй новичок был для Ларисы, собственно, и не новичок. Мир все же тесен. Алеша Попович, дружок Маркса и Энгельса, белорусский подросток из поселка при Жировицком монастыре. При таких встречах кричат «Ба!», и Лариса крикнула, паренек съежился, как будто его сейчас накажут. Он стал еще суше, чем был, и как–то почернел, стал болезненнее, как будто насквозь пророс нервами, его очень легко было вывести из себя, смутить. Фамилия у него была звучная Волчок, но как выяснилась, досталась от полесского отчима, и не была им любима. Он специализировался в области античной истории, и попал под начало к эстонцу, отвечавшему за все Европы разом. С Волчком Лариса могла бы организовать белорусское землячество, но почему–то ей это даже не пришло в голову. Она не чувствовала никакой связи с этим затюканным парнем, как будто они происходили родом из разных Белоруссий.
Лариса только увидев его сразу поняла, что победа одержана. Тут даже не надо было ничего формировать, заноза вины сидела уже давно в заднем уме этого Волчка, с того самого вечера в иконосборнике Рыбоконя. Он так много слышал, он так много знает, что пусть только попробует не смущаться, и не отводить глаза при разговоре с пани будущим старшим консультантом.
Лариса не порвала свои связи с прошлым. Найдя свое место в учреждении, она наподобие магнита, стала стягивать к себе множество разного прежнего народа. В той или иной степени были привлечены к работе и общению и сын космонавта, и Энгельс, и девчонки из пединститута и Саша и Марина, и другие. Все или читали лекции, там куда пошлют, или подбирали материалы по заданным темам, или хотя бы приезжали товарищески пьянствовать, когда покличут. Так что вес Лары в конторе обеспечивался еще и наличием разноцветного человеческого шлейфа, тянущегося за ней. Ее знакомые были ввинчены в работу почти всех отделов в том или ином качестве, что обеспечивало хорошую остойчивость кораблю ее карьеры.
Кабинет истории Великой Отечественной был самым большим, что понятно. Лариса так расположила шкафы, столы и прочую мебель положенную отделу по штату, что выгородился уютный и обширный анклав, обладающий правами почти полного суверенитета. Ни начальник Голубев, ни тихий претендент Воробьев не рисковали проникать за ограду, уставленную по верху горшками с редкими кактусами, увитую гирляндами невероятных висячих растений. Все это были подарки от направления «Природа», с которым Ларочка сдружилась во время какой–то совместной командировки, и теперь частенько приглашала к себе на посиделки. Поводов для их устроения всегда было более чем достаточно. Бережной защитил диссертацию «Гуманитарные аспекты русского освоения Антарктиды»; Энгельс опубликовал статью о Ниле Сорском в «Вестнике Ростовского университета»; прилетели забайкальские супруги–лекторы, Яромир и Василиса, он чех, она бурятка, с набором таежных бальзамов.
Явился однажды, в это трудно поверить, неудачливый ухажер Гарик. Прошли годы после того памятного похода в «Метелицу» и за все это время он никак не сигнализировал о себе. Лариса столкнулась с ним всего месяц назад, случайно, буквально в метро, и пригласила «на свою территорию».
И он пришел.
Все главное при нем все же осталось: рост, стать, успешность, судя по двум огромным кулькам набитым бутылками и банками из «березки», к тому времени еще сохранявшей свое значение. Но многое и изменилось. Отпала начисто пошлая кличка Мангал. Он стал как хорошая машина очищенная от наглого тюнинга. Просто очень видный, качественный мужчина.
Хозяйка отворила створки шкафа, достала оттуда поднос с чисто вымытой с прошлого раза посудой — стоическая провинциальная чистоплотность не покинула ее за прошедшие московские годы, — и стала накрывать на стол, с которого решительно смела рабочие бумаги.
Гарик сел в углу, осторожно улыбаясь.
— Ну, как ты, что ты? — Искоса поглядывала на мужчину Лара. — Тебе не кажется, что это судьба, — встретились в метро!
Она сказала это как бы в шутку.
Гарик пожал плечами. Он испытвал сложные чувства. Можно сказать, что он жалел о своем приходе, но одновременно считал его в каком–то смысле своим долгом. Опять–таки, дело было в «Метелице». Ему не нравилась его роль в той ситуации. Ему хотелось обьясниться–извиниться, хотя он не был уверен, что у него хватит смелости начать такой разговор. Он не знал, до какой степени Лариса в курсе подоплеки тогдашней гулянки. Он смутился, увидев ее в метро, но и обрадовался, получив приглашение. Было бы преувеличением сказать, что его томило воспоминание о той истории. Но все же ему хотелось полностью зачистить эту страницу прошлого.
Был доволен, что не отвергнуты его кульки, ибо, чем ближе он приближался к ЦБПЗ, тем почему–то они казались ему выглядящими все более самодовольно. Да, там, на «Театральной», Лариса приглашала его легко, как бы без подтекста, но это могло быть приемом особенно тщательной маскировки. Надо быть начеку.
— Ты, знаешь, действительно судьба.
— Да-а, так ты согласен? Осторожнее, молодой негодяй.
Он решил не задумываться над тем, что может означать этот «негодяй».
— Да, ты знаешь, Лара, я ведь практически годами не езжу в метро, а тут крыло помял…
Лариса выпрямилась, сдувая с носа кокетливо выбившийся волос.
— Ах, даже так. Мы оторвались от народа, мы глухи к ропотам. Мы гуляем по облакам.
Гарик сдержано улыбался. Ему было трудно, он сказал правду, и не собирался произвести то впечатление, которое произвел.
— Смотри Энгельс, вот он, наконец, перед нами во всей своей… он, он, обиратель вдов и сирот.
Сидевший в углу Энгельс перестал рыскать шариковой ручкой за ухом, взял с тарелки кусок сервелата и стал жевать.
Вошел с бумажкой в руках Прокопенко, и тут же был атакован.
— Смотри, Прокопенко, вот таким ты будешь через пару лет. На чужом несчастье, свое счастье не построишь, Прокопенко, ты меня понял?!
Тот набычился.
— Ладно, садись.
Прокопенко сел.
— Чего уселся? Сходи за сербской фракцией, полакомиться насчет клубнички. — Сказала Лариса вываливая на блюдо роскошные, пахучие ягоды, принесенные Гариком.
— Попользоваться. — Поправил ее Энгельс, славившийся дотошностью.
— Что? — Обернулась к нему Лариса с вызовом.
— Гоголь. — Виновато сказал он.
