Эрвин Штриттматтер - Чудодей
На столе, на котором недавно лежало тело отравившегося газом пекаря Клунтша, мелькали пивные кружки и водочные рюмки.
— Да здравствует Станислаус, наш благородный и щедрый друг!
Станислаус поклонился.
— Да здравствуют угнетенные ученики во всем мире!
Этот бледный Станислаус оказался первоклассным оратором.
— Браво! — воскликнул один ученик. — Тебе надо вступить в Союз социал-демократической молодежи.
Станислаус пропустил эту реплику мимо ушей. Он был в ударе. Пиво и водка придали крылья его речам. Он говорил о том, что верблюды стоят больше, чем пекарские ученики, и что их больше любят. Сплошные загадки. Товарищи не перебивали Станислауса. Они не могли его понять. Он не только изнасиловал пасторскую дочку, но его заставали иногда за чтением книг. Он добровольно подвергал себя такому мучению, никакой учитель не принуждал его!
Станислаус вдохновился. Он даже вытащил из-за пазухи какие-то исписанные листки. И все ученики убедились, что он читает настоящее стихотворение, такое же, как в школьных хрестоматиях. Стихотворение было длинное. Длинное, как «Песня о колоколе», которой не было конца и из-за которой школьникам нередко здорово попадало. Станислаус читал и все сильнее распалялся. Под конец он заклинающе поднял руки. Упаковочная бумага, на которой было написано стихотворение, упала на пол, как падает с дерева увядший лист.
Вот то-то удивится,
Кто ученостью своей кичится!
Иисус писак и грамотеев
Давно всех проклял как злодеев.
— Аминь! — сказал кто-то из учеников, когда Станислаус сел.
Старший мастер изрек, отдавая Станислаусу дань удивления:
— Ты мог бы сложить стишок для нашей витрины. Мы выпекаем теперь грахамский хлеб для диабетиков. Надо сделать ему рекламу.
Станислаус сразу предложил: «Диабетики, сыты будете, отбросьте страх! Для вас в пекарне Клунтша хлеб грахамский есть всегда!» Или что-то в этом роде.
Мастеру стишок не понравился.
— Клунтш-то ведь на том свете. Хозяйство ведется больше от моего имени, — сказал он.
Пирушка закончилась песнями и пляской. Распевая на все лады, ученики подхватили друг дружку и закружились. Пекарские фартуки развевались в вихре танцев: «Мой попугай не ест крутых яиц…» и «О донна Клара…» Топот и визг, саксофон и тромбон. Каждый старался изо всех сил.
Людмила увела Станислауса, нетвердо державшегося на ногах. Она проявила чисто материнскую заботу. Станислауса сильно шатало. С пивом и водкой он еще справился бы, но вот танцы!
И у Людмилы все в голове перемешалось: она потащила Станислауса не в его каморку, а в свою комнатку. Станислаус сел на корзину, в которой лежали вещи Людмилы. Корзина скрипнула.
— По-моему, это не моя клетушка.
— Не твоя. Но надо же тебе хоть немного меня защитить. Вот уже две ночи, как мне снится мертвый хозяин. Можно подумать, что я чего-то не доглядела на похоронах.
Ладно, Станислаус посидит здесь на корзине. Пусть только появится мертвый хозяин. Станислаус поискал палку, не нашел и взял у Людмилы зонтик.
— Ну-ка, где мертвецы? — Ему рисовались совсем другие мертвецы, тех он рад был бы наградить тумаками.
Людмила не успела улечься, как Станислаус уже заснул на своей корзине.
— Станислаус, Станислаус!
Он вздрогнул и проснулся.
— Что? Где покойник?
— Ты никогда не схватишь его, если будешь там сидеть. Ко мне в постель он является.
— Людмила, ты путалась с хозяином?
— Самую чуточку. Он был такой печальный. Как раз в ночь перед его смертью. Он лежал здесь и плакал. Я гладила его. Что мне было делать?
— Да, да, ты со всеми добра, Людмила.
— Моя мама как-то сказала, что я была бы хорошей сестрой милосердия.
— Ты когда-нибудь была в комнате пастора?
— Как я могла туда попасть?
— Входят и говорят: «Прошу уделить мне несколько минут, мне надо поговорить с вами».
Ночь прошла в разговорах. Под утро Людмила стала терять терпение.
— Вот что, Станислаус: мне сделали предложение. Один человек хочет на мне жениться. Он уже пожилой.
— Ты давала объявление в газету?
— Нет, через газету можно здорово влипнуть. Тетя моя так сделала. Но ей прислали жениха, который только с виду был мужчиной.
— Наверное, гермафродит?
— Он пел красивым высоким голосом, как у женщины.
Пустая болтовня, но Людмила все же вернулась к своей теме.
— Я все-таки, наверное, соглашусь и выйду за пожилого. Молодые не умеют ценить.
— Ты совершенно права. В конце концов, ты можешь помочь старику сойти с лестницы и проводить его наверх, и таким образом ты совершила бы сразу два добрых дела.
Видно, этот Станислаус и впрямь не годится для любви. Конечно, чистейшее вранье, что он обесчестил пасторскую дочку.
Людмила уснула. Можно обойтись и без защитников от мертвецов. Станислаус тоже уснул, держа на коленях зонтик Людмилы.
Опекун разбудил учеников. Он постучал в дверь каморки Станислауса. Никто не откликнулся. Мастер заглянул внутрь. Станислауса на кровати не было. Бог его ведает, где уснул этот пьяный подмастерье, этот поэт.
Опекун постучал в дверь Людмилиной комнаты; сначала потихоньку, потом бесцеремонней. В ответ услышал двухголосое: «Да, да!» Первый голос принадлежал Станислаусу, второй — Людмиле. Опекун чуточку приоткрыл дверь. Имел он на это право? Разве Станислаус не подмастерье, который волен делать, что хочет? Опекун увидел Станислауса, сидящего с зонтом на Людмилиной корзине. Он закрыл дверь.
26
Станислаус разговаривает с агентом бога на земле и тренируется в смирении.
На первый заработок подмастерья Станислаус купил себе новые брюки лимонно-желтого цвета с манжетами — последний крик моды. Новые брюки были необходимы.
В воскресенье, под вечер, он позвонил у пасторских дверей. Кухарка открыла дверь и попятилась.
— Вы?
— Я прошу пастора уделить мне несколько минут для разговора.
— Боже вас сохрани! На вас здесь смотрят как на дикого пса мясника Хойхельмана, — шепотом сказала кухарка.
Станислаус настаивал.
— Мне нужна справка.
— Приходите через час. Господин пастор отдыхает после проповеди.
— Благодарю. — Станислаус поклонился.
— Да поможет вам господь бог! Через несколько дней я ухожу отсюда, — сказала кухарка.
— Вы больше не видели своего моряка?
— Нет, я его не видела.
— Да не покинет вас господь!
Через час Станислаус снова пришел. Дверь открыла пасторша. Песик Элиас приветствовал Станислауса восторженным визгом. На лице у пасторши сквозь суровость мелькнуло удивление.
— Вам по церковному делу?
— По весьма даже церковному.
— Это касается вашего покойного хозяина?
— Нет, это церковное дело касается больше меня самого.
Станислаус сидел в прихожей с распятиями и ждал. Это тут, стало быть, он не раз чувствовал, как от радости сердце прыгает в груди. Несколько книг из тех, что стояли на полках, побывали у него в руках. От страниц их веяло ароматом дикой розы.
Его попросили в кабинет пастора. Пастор, теребя свой крахмальный воротничок, шел навстречу Станислаусу, черный и важный. Он словно не видел приветственно протянутой руки Станислауса и лишь слегка наклонил голову, здороваясь.
Тогда и Станислаус поздоровался легким кивком головы.
В пасторском кабинете пахло старыми книгами и святостью. Пастор опустился в кресло. Станислаус стоял, сесть его не пригласили. Иисус на знаменитой горе тоже сидел, а все, кто к нему приходил, стояли вокруг.
— Рад вас видеть, дорогой друг.
— Я тоже рад, — сказал Станислаус.
На лбу у пастора залегла складка.
— Если мое отцовское сердце меня не обманывает, то вы пришли просить прощения за свой неблаговидный поступок. Но это уже не в моей власти, мой юный друг. Как отец опозоренной дочери, я могу все простить, но грех… грех… — Пастор встал, и лицо его налилось кровью. — Грех может простить только господь бог, если ему будет угодно…
Под сильным ветром этой речи свежее мужество Станислауса усохло. Он помедлил с ответом.
— Да? — требовательно вопросил пастор.
— Я не обесчестил.
— Что же в таком случае?
— Я целовал ее, она — меня.
— А дальше?
— Больше ничего.
— Вы не пытались… В некоем письме речь шла о ребенке, мой юный друг.
— Это потому… Мы разошлись в мнениях, бывают ли дети от поцелуев или не бывают.
Пастор круто отвернулся. Плечи у него содрогались. Черные пуговицы на его сюртуке прыгали вверх и вниз. Плачет он или смеется? Плачет, конечно, скорбя о греховности мира. Пастор повернулся лицом к Станислаусу, прижимая платок к густо покрасневшему лицу. Он протянул Станислаусу руку.
