Бен Элтон - Звонок из прошлого
– Потому что эта форма раскрывает не совсем приглядную правду о вас самих!
– Нет, просто потому, что это глупо. Ракетам придают прямую и продолговатую форму по причинам аэродинамическим. Ракеты и небоскребы создаются в соответствии с самыми здравыми принципами инженерного дела и вовсе не являются монументами пениса. Точно так же как и сами пенисы. Они имеют форму пениса потому, что это самая подходящая для них форма. Только поэтому пенисы имеют форму пениса и никакую другую. Если бы пенис имел форму стола, то при его использовании возникли бы пространственные трудности. Неужели ты этого не понимаешь?
– Джек, речь идет о сатирическом видении проблемы, а не о принципах инженерного дела.
– Да, но эта сатира такая ленивая, неубедительная. Она всегда нагоняла на меня невыносимую скуку, особенно когда вы, девушки, щеголяли ею так, словно вас посетило откровение. То же самое можно сказать про машины: парень покупает себе клевую машину, например «кадиллак», и внезапно оказывается – если следовать вашей феминистской логике, – что это его пенис. Ну понятно, пенис совсем не похож на машину. Ни один парень не объявит в демонстрационном салоне, показывая на какую-нибудь машину: «Я хочу купить именно эту, потому что она очень похожа на мой пенис». Господи, если бы мой пенис был похож на «кадиллак», я бы отправился к доктору. А между прочим, я вожу пикап с прицепом. Ты когда-нибудь видела пенис в форме пикапа с прицепом?
– Джек, меня такие вещи не интересуют! Это твои проблемы! Я никогда…
– Точно так же ты можешь провозгласить тромбон фаллическим символом или леденец! Может быть, когда парень сует в рот леденец, он на самом деле хочет этим сказать, что является подсознательным гомосексуалистом и имеет тайное желание быть высосанным большим старым «кадиллаком»?
– Джек…
– Боже мой, фаллический символ! Когда строили Всемирный торговый центр, неужели ты думаешь, что вокруг него собирались строители, рассуждая: «Выглядит величественно, но было бы еще величественнее, если бы крышу ему сделать в виде розового колпака»?
Полли тогда очень нравились подобные разговоры с Джеком. Как правило, они ругались, спорили и кричали друг на друга.
А потом, разумеется, занимались любовью.
– Джек, тебе не кажется, что ты несколько пересолил со своим протестом?
– Я не выношу такой стиль спора! Это женский стиль спора! Стоит парню возмутиться тем, что вы сказали про него что-нибудь оскорбительное, как вы тут же говорите, что у него проблемы!
Полли подумала, уж не в этом ли причина, почему Джек к ней сегодня пришел?
– Джек, – сказала она, – это что, своеобразная форма терапии? Это то, зачем ты пришел? Какой-нибудь армейский психоаналитик обнаружил, что ты ненавидишь женщин, и посоветовал тебе вернуться в свое прошлое и выяснить с ним отношения?
Тут Джек действительно не выдержал.
– Ты что, надо мной издеваешься? Я что, похож на человека, который обращается к психоаналитикам? Да я скорее засуну свой «кадиллак» в миксер! Все эти психоаналитики и терапевты разрушают мир! Это раковая опухоль человечества! Я бы поставил их всех к стенке! Всех до одного! С их бессознательными «я», с их вновь обретенными личностями и, уж конечно, со всеми их проклятыми внутренними комплексами!
Полли, разумеется, и не ожидала, что за годы, прошедшие с их последней встречи, Джек может превратиться в либерала, но до такого ужаса не простирались даже ее худшие опасения.
– Знаешь что, Джек? – сказала она. – Мне очень приятно тебя видеть и все такое прочее, но я очень устала…
Но Джек ее не слушал. Он затронул тему, которая его глубоко волновала, – по мнению Полли, даже чрезмерно.
– Господи, весь двадцатый век был развращен теориями какого-то еврея, который считал, что женщины только и мечтают о том, чтобы вырастить себе мужской член, а мужчины – переспать со своими матерями! В моей стране это просто всеобщее помешательство. Нам следовало убить этого сексуального извращенца в первый же день, когда он открыл рот! Нам следовало повесить его на дереве! И знаешь что? Пусть нас провозгласили бы нецивилизованными!
Что-то в интонации Джека было чрезмерно ядовитое, что Полли очень не понравилось. Своего шарма он не утратил, но этот шарм приобрел какой-то стальной оттенок.
– Джек, меня не интересуют твои неандертальские взгляды. Я вообще не понимаю, почему веду с тобой этот разговор, мне завтра с утра идти на работу. Зачем ты здесь?
– Я же тебе сказал! Чтобы тебя увидеть…
– Ну вот, теперь ты меня увидел. Что дальше?
Действительно, что дальше? Джек едва ли знал об этом сам. Он думал, что знает, но это было еще до того, как они встретились. Их беседу Джек репетировал в уме множество раз. Однако теперь он не чувствовал в себе такой уверенности, можно сказать, он вообще теперь не был ни в чем уверен. Он посмотрел на часы. Было чуть больше трех.
– Ты видишь, я тебя задерживаю! – не замедлила укусить его Полли. – Тебе пора идти!
– Я никуда не пойду, Полли. Я хочу остаться с тобой.
Что-то в его тоне было такое, что Полли не понравилось. Что-то властное и собственническое. Полли терпеть не могла мужчин, которые ведут себя так, словно имеют право бесцеремонно вторгаться в ее личную жизнь. Ей хватало этого от Клопа.
33
Питер посмотрел на хвостовые огни полицейской машины, которая скрылась за углом в конце улицы, – злобные красные точки, оставляющие за собой на мокром асфальте длинные кровавые отраженные полосы.
Уже дважды Питер вынужден был ретироваться с дороги из-за проезжающих мимо него машин, которые своим появлением мешали его безуспешным усилиям достать нож. Первый раз в машину набилась целая компания подвыпивших гуляк, которые орали на всю улицу что есть мочи. Их машина выскочила из-за поворота на большой скорости. Питер в это время стоял на четвереньках и вынужден был прямо по грязи откатиться с проезжей части к обочине дороги. Повышенной мощности белая «сиерра» с визгом пролетела мимо, обдав его дождем грязи из-под колес. Еще одна секунда, какой-нибудь момент промедления, не столь быстрая реакция – и все проблемы Полли, связанные с Клопом, навсегда были бы решены. Но он уцелел – насквозь промокший, грязнее и злее, чем раньше. Непутевый водитель «сиерры» даже не заметил, что только что едва не убил человека.
Питер нашел свою вешалку и вернулся к сточной канаве, но, как только он это сделал, из-за угла показалась полицейская машина. Она не неслась сломя голову и не визжала колесами – она кралась. Питер сел на бордюр тротуара и стал ждать, пока она проедет. Казалось, этого не случится никогда. Когда машина поравнялась с Питером, то вообще снизила скорость до черепашьей. Питер положил голову на руки и сделал вид, что ее не замечает. Полицейские внутри машины ответили тем же. Несколько лет тому назад они бы наверняка заинтересовались сидящим на тротуаре человеком, но сейчас на ночных улицах развелось столько бездомных, что если бы они начали разбираться с каждым печальным случаем, мимо которого проезжали, то наверняка никогда бы не отъехали от своего офиса даже на две сотни ярдов.
Когда копы наконец проехали и улица оказалась в полном распоряжении Питера, он снова встал на колени перед сточной канавой и возобновил свое деликатное занятие. Ему было совершенно ясно, что если он хоть чуть-чуть сдвинет нож, то он тут же упадет и окажется вне его досягаемости. У него была единственная возможность – либо удачно подцепить его своим проволочным крючком, либо потерять навеки.
– Питер! Ради бога, что ты здесь делаешь?
Он обернулся, выронив при этом свое орудие из проволоки, так что оно с легким звоном исчезло в недрах сточной канавы.
– Ма!
– Сейчас же вставай на ноги! – скомандовала мать Питера. – Ты весь в грязи и абсолютно промок! Что ты здесь делаешь? Ты что, пьян?
Питер отсутствовал так долго, что его несчастная матушка, которая так и не смогла уснуть, отправилась на его поиски. Разумеется, она прекрасно знала, где следует его искать. В это время ночи он мог пойти только в одно-единственное место. Она страшно разозлилась на него, хотя и понимала, что он ничего не может с собой поделать. Значит, вся история начиналась сначала. В тот самый момент, когда она уже почти утвердилась в надежде, что он смог преодолеть свое безумие, – вот тебе и на! – все начиналось сначала.
– Мам, я уронил туда свой нож.
– Очень хорошо. Тебе вообще не следовало иметь его. Ты же знаешь, это незаконно. А что ты с ним тут делал?
– Просто играл с ним.
– Играл с ножом? На улице? Это же нож, Питер! Ты подумал о том, что тебя могли с ним задержать?
Временами матери Питера хотелось все бросить и разрыдаться. Она просто не знала, сколько еще сможет все это выдерживать. Если «эта женщина» считает, что ей приходится трудно, то пусть она попробует побыть в шкуре его матери.
