Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме
Под гул мотора они смотрят на горы и город.
– Помните, как мы покупали фотоаппарат в «Future Shop»?[17]– спрашивает Карен; ее спутники кивают. – Видели, по каким категориям там делятся вещи? «Имитаторы», «Производство», «Игры». Да что же это за мир получается? И еще – скажите мне, что случилось со временем? Ни у кого больше нет времени. Что за хреновина такая? Черт знает что! Все, настроение испортилось.
Карен приоткрывает окно машины, в салон проникает слабый сероводородный запах, который ветерок несет от целлюлозного комбината. Карен прячется за темными стеклами очков. Она не говорит Гамильтону, что, по ее мнению, в тридцать четыре года можно быть и повзрослее. А они – в лучшем случае – просто замкнуты, разобщены и лишены внутреннего стержня, чего-то, что могло бы придать их жизни смысл.
Гамильтон снова заводит разговор:
– А что ты скажешь о дочери, о Меган?
Карен улыбается:
– Согласись: правда, клевая девчонка? С характером. Уверенная в себе какая. Я и представить себе не в состоянии, чтобы в ее годы быть такой цельной. -Пауза. – Хотя смешно, мне самой-то, считай, семнадцать. Может быть, и я смогу стать такой же крутой, как она.
– Скорее тебе повзрослеть придется. И очень быстро, – зевая, говорит с заднего сиденья Пэм. – Люди от тебя знаешь чего ждут? Особой мудрости. Для них тебе не семнадцать, а тысяча лет.
И это правда. Люди полагают, что Карен дано воспринимать не только цвета, запахи и звуки, но и что-то еще, что-то величественное и совершенное, куда как более значимое, чем те же цвета. Что саму ее разочаровывает, так это то, что она ведь действительно что-то видела, но это что-то глубоко от нее спрятано и недостижимо.
По утрам Меган теперь тошнит. Остается лишь гадать, сколько времени ей еще удастся держать в тайне свою беременность. Она практически перестала встречаться со старыми друзьями и живет у Ричарда, на самом деле одна, потому что сам Ричард все время либо на работе, либо у Карен. Меган нравится быть одной; она еще слишком молода, чтобы на нее давил пульсирующий груз одиночества. Она выбросила все свои «готические» наряды и теперь предпочитает одеваться просто, чуть по-спортивному. Еще она бросила школу и пошла работать на полставки к Лайнусу. Она мечтает устроиться к нему же на постоянную работу, как только ребенка можно будет отдать в ясли.
За отсутствием сверстников Меган все больше вынуждена общаться со старшими. Она ловит себя на том, что не против поговорить даже с Лоис. В конце концов, хорошая взбучка по-своему даже подстегивает, поднимает настроение. Карен – «био-мама» – просто замечательная, но какая-то не такая, странная, что ли? («Чего ты хочешь, она же пропустила чуть ли не двадцать лет!») Все бы ничего, но между ними осталась какая-то напряженность. Ревность, может? Ведь в эмоциональном плане они – ровесницы, и обе претендуют на внимание Ричарда, Лоис, да и всех остальных. Но, на самом деле, в глубине души они так и не «контачат». Слишком уж они похожи, и каждая подсознательно стремится обогнать другую. Обе настороженны и подозрительны.
Как грецкие орехи, смущения румянец; улыбка – до того, как она захлопнет дверь.
Дождь, Карен сидит на кухне у Венди, они обсуждают предстоящую вечеринку – после Рождества предполагается отметить помолвку Карен и Ричарда. «Церемония» намечается очень скромная: приглашены только близкие друзья и родственники. Никаких посторонних, никакой лишней шумихи. В общем, организовывать особо-то нечего, скорее это своего рода забава для Карен и Венди – игра в составление плана. Жизнь у Венди настолько нервная и напряженная, что она только рада устроить себе перерыв на «девичьи заботы». Платье? Это по части Пэм. Торжественный ужин? Салат из цикория со сливочным мягким сыром, итальянская ветчина, дыня. «Что случилось с едой за это время? – удивляется Карен. – Раньше еда была порциями, в баночках да в коробочках. А теперь всего полно, и все такое свежее».
Кофе допит. «Храни Боже „Нутросвит“[18]!» В разговоре повисает пауза – та пауза, что предлагает возможность сменить тему.
– Венди… – говорит Карен, глядя из окна на старых лайнусовских монстров, расставленных у гаража, – скажи, ты никогда не замечала… хотя нет… – Опять пауза. – Тебе не кажется, что наша жизнь в некотором роде…
– В некотором роде – что? – В голосе Венди ясно слышится: не надо, пожалуйста, давай не будем об этом!
– Ну, понимаешь, я ведь знаю, что мое пробуждение – это случай. Один на миллион. Объяснить его я не могу, но все-таки…
– Все-таки – что?
– Мне кажется, что в наших судьбах чуть больше… даже не совпадений, а каких-то странных явлений – больше, чем у остальных. Или я ошибаюсь?
Венди отвечает сухо и по-медицински:
– И давно у тебя такое ощущение?
– С того дня, как я проснулась. Даже для начала – уже неплохо: в тот день мы все оказались там, в больнице. Какова, по-твоему, вероятность этого? А еще, я смотрю, мы все снова вернулись в наш район – как почта, не доставленная адресату. У меня такое ощущение, что даже захоти мы уехать с Рэббит-лейн, у нас это вряд ли получилось бы.
Венди не знает, как реагировать на эти слова.
– Значит, ты полагаешь, что все это неспроста? Что за всем этим кроется что-то еще, что-то важное?
– Да.
Карен подливает себе кофе, радуясь тому, что может сама справиться с таким ерундовым делом. Кофе в ее чашке дрожит.
– А еще – эти мои видения…
– Ну-ну.
– Венди, ты же врач! Выслушай меня. Мне не до шуток.
Карен рассказывает Венди о видениях, что посетили ее тогда, давно; она говорит, что не случайно впала в кому именно в семьдесят девятом году; затем она спрашивает:
– Ты когда-нибудь встречалась с такой ситуацией: не явь, но никак и не сон?
Венди словно впадает в транс.
– Я… – Пауза. – Я видела Джареда однажды. Уже много лет назад. Он пришел, чтобы поговорить со мной. Мне тогда было так одиноко. Это было еще до того, как мы с Лайнусом поженились. Джаред сказал мне, что я не всегда буду одинокой. Сказал, что делает для этого все, что может. Он был настоящим. Он был. Я ведь была влюблена в него, в школе. Да ты, наверное, догадывалась. Я и сейчас люблю его. По-своему. Нет, Лайнуса я, конечно, тоже люблю, но… Господи, как же это все сложно!
– Про то, что ты любишь Джареда, мы все знали, – говорит Карен. – Шила в мешке не утаишь. Но ведь он был такой скоти… извини, Венди, я в том смысле, что он, похотливый кобель, запускал лапы в каждый встречный лифчик.
– Для меня он был не увлечением. Я любила его. В этом я ни тогда не сомневалась, ни сейчас.
Венди вспоминает, как, после каких-то затянувшихся посиделок со старшей сестрой Джареда Лорой, она в поисках мыла заглядывает в домашнюю сауну и натыкается на голого Джареда. Тот, закрыв глаза, млеет, поджаривая задницу на полке из кедровых досок. Она как сейчас помнит ту секунду (полторы?), пока он не успел понять, что она рядом, помнит запах просоленного воздуха, ворвавшийся в ее легкие, тающую, как разогретая глазурь, кожу Джареда, взгляд, который она успевает бросить на его ноги и между ними – словно два белых грецких ореха, прикрытые пухлым членом; затем – волна смущения, и она стремительно захлопывает дверь. Потом она несколько недель не могла заставить себя посмотреть Джареду в глаза, заливалась краской, едва заметив его где-нибудь в конце школьного коридора. А потом – потом было четырнадцатое октября 1978 года, когда Джаред вдруг как ниоткуда нарисовался у нее за плечом и шепнул ей на ухо: «После матча увидимся. Подожди меня на стоянке, есть для тебя сюрприз». А потом случился обморок на футбольном поле, за ним последовали тысячи ночей так и не сбывшейся страсти. Она не стала никому ничего рассказывать. Кто бы ей поверил? Кто она такая? Просто Венди, исполнительная, ответственная, бесполая отличница, верный кандидат (по мнению ее отца) на полный провал в личной жизни, не подвернись ей, мол, Лайнус в нужный момент. Романтическая привлекательность – это не по ее части. Иногда она сама себя спрашивает, а не пошла ли она в медицину ради того, в основном, чтобы иметь возможность без стыда смотреть на раздетых мужчин? Эта мысль изрядно пугает ее.
– Ты хоть иногда говоришь с ним?
– Нет. Он больше не появляется. Честно говоря, я даже не уверена, был ли это именно он. Может быть, это все мне почудилось. Я много работаю. Переутомляюсь. Я пытаюсь поговорить с ним, иногда, но он не приходит. Живой он или такой, каким пришел ко мне тогда, я все равно по нему тоскую.
– Для меня Джареда не стало год назад, – говорит Карен, – но для тебя прошло почти двадцать лет. И ты по-прежнему его…
– Да.
Звонит телефон, но Венди не берет трубку. Они с Карен молчат. Затем Венди говорит:
– Не для чужих ушей, ладно? Все твои видения – они не просто так. Что-то они значат, что-то важное. Вот только кто бы сказал, что именно? Ни зацепки, ни подсказки, ни взаимосвязи.
