Татьяна Соломатина - Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47
— The Church of the Ressurrection! The Savior-on-the-Split-Blood! It’s so beautiful mosque![54]
— Угу! Это Москва! — утробно промычала Марго — и они снова понеслись обжиматься и целоваться в переулках, проёмах и проездах нашей помпезной «большой деревни», сплошь утыканной прекрасными «мечетями».
Когда люди так внезапно, с первого взгляда, с первого постельного раза подходят друг другу, как ложка к варенью, как молоко к печенью, как ямщик к тройке, как вестерн-седло к квотерхорсу, — ни о каких гражданствах и языках речи быть не может! Да ещё на пороге всё было очевидно!..
В аэропорт Марго встречать заморского кандидата в женихи не поехала. Мандражировала страшно. Святогорского отправила. В ожидании — выпила три рюмки (и лишь чудовищным усилием воли тремя рюмками себя и ограничила, потому что была готова всосать всю литровую бутылку) и скурила пачку сигарет. Когда Аркадий Петрович позвонил, мол, на подъезде — руки ходили ходуном. Забренчал звонок — как током ударило, пляска святого Витта началась. Замок не поддавался. Марго натурально расплакалась. Но когда она наконец открыла дверь — всё. Что-то там говорил на русском и английском Святогорский, передвигались тела в пространстве, гремели чашки на кухне, но были только Марго и Джон. Если правда то, что посреди многих прочих в океане «круга избирательности» есть единственный свой, — это был он. Почему Богу и природе надо было так хитроумно разбрасывать пазлы по планете — то другой вопрос. И сейчас он ни русскую акушерку, ни американского животновода не интересовал. Их явно тревожило только одно: когда уйдёт этот третий лишний мужик. «Этот мужик» Святогорский очень быстро сообразил. Тут бы и не такой умный сообразил. Единственное, чего не просёк Святогорский, — что и утром ему являться не стоит. Но Марго сама просила! Или то ещё обрывки чего-то формально-гостеприимного на коре её головного мозга полоскались. Безо всяких туристических маршрутов и сопровождающих их текстов Джонни сразу уверовал, что Москва — самый лучший город на Земле. Потому что здесь родилась и живёт Марго. Скоро будет — «жила», решил Джонни. Но от его размышлений в простом честном Past Indefinite Tense Москва в Present Progressive становилась всё краше и волшебней.
Друзья — Панин, Мальцева, Святогорский — быстренько выпроводили Марго в двухнедельный отпуск и отправили парочку в поездку по Золотому кольцу. В Боголюбово, под «мечетью» Покрова на Нерли, Джонни сделал Марго официальное предложение руки и сердца. Во Владимире, у Золотых Ворот (вау! у них тоже есть Golden Gate, только это не мост, а, как это ни странно, именно ворота), придумал имя их первенцу. В Калязине, созерцая колокольню Никольского собора, представлял, как они прекрасно будут смотреться вдвоём на лошадях, как отражение друг друга, как бесконечное отражение друг друга, всегда вместе, как отражение в отражении… Маргоше даже пришлось слегка стукнуть своего очумевшего возлюбленного:
— Это вода! Всего лишь вода! Это не чудо. Просто колокольня отражается в воде, как в зеркале! Спокойный безветренный день — вот она и отражается!
Джонни ничего не понимал, а только смотрел Маргарите в глаза и… они понеслись в гостиницу, как озабоченные малолетки.
В Костроме, под «мечетью» Ипатьевского монастыря, Джонни решил, что просто расписаться в мэрии ближайшего к его владениям американского райцентра будет недостаточно, надо будет найти для Марго что-то похожее на эти мечети. В США всё есть. И он сказал ей: это, мол, не беспокойся, и по правилам твоей веры поженимся. Она ни черта не поняла, но ей было достаточно его голоса, чтобы они… на сей раз не добежали до гостиницы, но если Бог есть любовь, то монастырские стены должны радоваться. Камни умнее, потому они молча радуются. Люди — куда глупее и лицемерней, потому пузатые батюшки гугниво ворчат. Марго всегда была по-горячему мстительной, потому нашла кусок угля и написала на монастырской стене: «ЛюБоВь — ЛЮдям БОга ВедатЬ!»
— What is it? — спросил Джонни, послушно отстоявший «на стрёме» по Маргошиному приказу.
Она вытащила у него из кармана кошелёк, достала долларовую купюру и ткнула пальчиком по центру обратной стороны.
— Oh, Declaration Of Independence!
— Да нет, балда! Выше!
— In God We Trast? — несколько вопросительно уточнил Джонни.
— Ага! В самую точку. А он — в нас! Вот об этом я этим ханжам тут и нацарапала!
Джонни ещё некоторое время что-то бормотал, мол, может быть, надо было заплатить штраф за то, что они занимались любовью под монастырскими стенами. Хотя толстый бородатый человек в чёрном появился, когда они уже просто обнимались, целовались и хихикали, во всём застёгнутом и поправленном. Декларация независимости не запрещает обниматься, целоваться и хихикать. В Декларации независимости сказано, that all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable Rights, that among these are Life, Liberty and the pursuit of Happiness…[55] Разве не к счастью они с Margosha под этими стенами стремились?! К тому же нигде нет надписей, запрещающих заниматься любовью. А любому американцу с рождения известно: что не запрещено, то разрешено! Потому совершенно непонятно, отчего ворчал русский pope. Наверное, Марго что-то скрывает. Наверняка услуга платная. Просто любимая предпочитает расплачиваться, как в иных американских музеях. Хочешь — покупай билет, как порядочный. (Билет в Metropoliten Museum, к примеру, стоит двадцать пять долларов.) А хочешь — кидай в благотворительную урну. Кто кидает полтинник или даже стольник, а кто и доллар. Как проконтролируешь? Вот и Маргоша сгрузила русские монеты в церковную коробку с прорезью, а по таксе платить не захотела. Но — имеет право! Раз такая услуга — творить благо в соответствии со своими желаниями по любой из предоставляемых возможностей, — в русской church задекларирована.
В Переславле-Залесском совокупный градус смешанных и взболтанных Жизни, Свободы и стремления к Счастью был таков, что крест Спасо-Преображенской «мечети» сиял, казалось, на всю Ярославскую область.
В Плёсе Джонни уже крестил их с Маргошей дочку Сару в Воскресенской церкви. (Пока в воображении, но немалый жизненный опыт доброго американца Джонни свидетельствовал, что мечты имеют тенденцию реализовываться, если мечтатель — пахарь. А Джонни был пахарь!) Видение было настолько реалистичным, что вдруг неожиданно для Ивановского захолустья обнаружился молодой батюшка, прекрасно изъясняющийся на понятном Джонни наречии, который кое-что ему объяснил. Заодно и перевёл наконец, что его ханни не верит в Бога. Джонни в Бога верил и потому попросил русского клерика перевести Маргарите, что Богу всё равно, верит она в него или нет, потому что Бог в Маргариту верит. Священнослужитель так обрадовался нехитрой мысли Джонни, что долго хлопал последнего по плечам, жал руки, чуть не забыл перевести… Переводя, добавил от себя, что Бог в Маргошу верит, иначе не выиграла бы она эту кармическую лотерею — покосился он на Джонни. Расстались друзьями. Батюшка ещё долго смотрел им вслед, перекрестив безумную парочку на дорожку. И сперва улыбался. А затем и немного поплакал о чём-то своём.
В Ростове их чуть было не выгнали из Кремля. За поцелуйчики. Какая-то недовольная тётка. Вовсе не священнослужительница. Но — не выгнали. Потому что любимая женщина выдала в недовольную тётку долгую пламенную тираду — и тётку снесло взрывной волной. Маргоша была прекрасна в гневе. Глаза сверкали. Щёки — пылали. Волосы — развевались. И Джонни уже видел, как она легко справляется со стадом коров и табуном лошадей.
В Троице-Сергиевой лавре Джонни решил, что если они с Марго проживут столько лет, сколько он уже увидел «кьюполоф» of Russian Church, то это уже намного больше ста. Но были ещё Суздаль, Углич, Юрьев-Польский (и тут для их с Марго детей он решил выстроить на ранчо такую «избьюшка» с bar-кьюпол, как в Майкл-Archangel «монастиррр») и Ярославль. И снова Москва. Джону уже надо было улетать. Маргарита опомнилась и познакомила его со Светкой. Дочурка вела себя вздорно и фальшиво, но Джонни, замечательный славный Джонни, всё равно вёл себя, как славный Джонни. Открыто. Дружелюбно. По-детски расстраиваясь из-за Светкиной холодности.
Когда он улетел, Маргарита Андреевна сутки рыдала. И всё равно все сказали, что она безумно, невероятно хороша собой. Помолодела лет на двадцать после поездки. Ну да. Как раз за двадцать лет и налюбилась. И выспалась — за них же. А мужского внимания получила — так русские женщины столько не живут. Колорадский фермер подавал Маргоше кофту, открывал двери, предупреждал любое её желание, каждое утро где-то успевал купить или нарвать цветов, каждый день по три раза водил в рестораны и кафе, покупал всякую меморабельную ерунду (которую всю забыл в Маргошиной квартире, включая скатерти, кружева, ложки-матрёшки для отца-матери, тётушек-дядюшек и братьев-сестёр), а самой Маргарите купил обручальное кольцо. Потому что русские брильянты — это вам не американские брильянты! Откуда-то он имел такое предубеждение.
