Собиан Хайес - Девушка с зелеными глазами
Я посмотрела на окно и нахмурилась:
— А я узнаю этот кулон. Это от Женевьевы.
— Я даже не обратил внимания, что он там висит, — пробормотал он. — Она делает их тоннами и раздает маминым студентам.
— Но не этот, — продолжала настаивать я.
— Она наверняка случайно забыла его.
— Она была здесь? В твоей комнате?
— Она помогала мне сделать кое-что для тебя, — подчеркнул он.
Я даже не могла сосредоточиться, чтобы ответить что-нибудь. Я вытянула шею, чтобы посмотреть на быстро меняющееся небо, которое, как прекрасное, живое произведение искусства, было идеально заключено в оконную раму. Мерлин подошел к своему мольберту, и мне вдруг стало не по себе.
Из-за последних событий я позабыла о картине, но это она оказалась его подарком для меня.
— Я не могу принять ее, Мерлин… только не сейчас…
— Но ты должна, — настаивал он. — Она уже закончена, и она нарисована специально для тебя. — Он провел рукой по волосам. — Я не отдал бы ее никому другому.
— И Женевьева помогала тебе рисовать ее? — с подозрением спросила я.
Он кивнул.
— Но ты же говорил, что можешь рисовать меня с завязанными глазами.
Мерлин вытянул руку и коснулся моего лица.
— Я мог, Кэти, но потом что-то произошло. Когда я ревновал тебя к Люку… я словно потерял тебя из виду…
— Ты потерял меня из виду, — эхом повторила я, убитая горем.
— Но ненадолго. Понимаешь, я могу нарисовать что-то похожее на тебя в любое время, но я хотел передать твою душу на картине… иначе она была бы совершенно заурядной.
— И как Женевьева тебе помогала?
Он сморщил лоб, пытаясь объяснить.
— Вы обе такие творческие и одухотворенные. Само ее присутствие напоминало мне о том, какая ты необыкновенная.
Значит, Женевьева была его музой вместо меня. Я поняла, что совершенно не хочу видеть картину, для меня она была уничтожена. Я попыталась, пятясь, выйти из комнаты, но Мерлин уже начал медленно снимать ткань с холста, и я была вынуждена наблюдать это торжественное разоблачение. Мелкие детали изменились — глаза стали больше и сверкали сильнее, в пополневших губах появилась жестокость, скулы выше, и постепенно из-за ткани возник диковатый гибридный портрет меня и Женевьевы, который неотступно следил за мной своими зелеными глазами, куда бы я ни отошла.
Я посмотрела на портрет, потом на Мерлина, надеясь, что, быть может, это какая-то отвратительная шутка. Я прямо-таки ощущала прилив желчи внутри и боялась, что мне может стать нехорошо. Он был абсолютно горд собой и действительно ничего не понимал. Если б это не было настолько ужасно, я бы расхохоталась.
— Кэти, неужели тебе совсем нечего сказать?
Я произнесла всего два слова:
— Прощай, Мерлин.
ГЛАВА
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Настали каникулы, и я радовалась, что представился шанс спокойно зализать раны и не сталкиваться с Мерлином в колледже каждые пять минут. Все, о чем говорила Женевьева, исполнилось: она отобрала у меня друзей, бойфренда и сорвала мне учебу. Она точно знала, как я поступлю и каким образом отреагирую. Но самым болезненным разочарованием стала картина — вершина унижения и позора. Слава богу, что я успела порвать с Мерлином раньше, чем он мне ее показал. Я взяла ситуацию в свои руки и сохранила хотя бы малую часть достоинства, что было слабым утешением. Такое признание может звучать не вполне нормально, но испытывать терзания от шаткого положения рядом с ним было гораздо хуже, чем осознавать тот факт, что он больше не мой.
Мне не на что было отвлекаться — Ханна ненадолго уехала в Париж совершенствовать свой французский, а Нэт большую часть времени надо было присматривать за сестренкой. В кои-то веки у меня появилась возможность полностью посвятить себя эскизам, но все они были мрачные, невыразительной, темной расцветки, будто кто-то попросил меня создать коллекцию одежды специально для похорон. Я безвылазно сидела в своей комнате, избегая маму, которая продолжала вести себя как-то странно. Совершенно неожиданно для меня она стала все чаще заговаривать о смене места жительства, что нам стоит переехать в другой город и попробовать начать все заново. При этом мама всегда ненавидела перемены в любом виде, поэтому я все больше начинала подозревать, что это имеет какое-то отношение к ее реакции на настоящее имя Женевьевы.
Когда Люк узнал, что я рассталась с Мерлином, он заехал к нам прямо после работы с цветами и разговаривал приглушенным голосом, будто в доме кто-то умер. Я все еще не могла нормально ходить, поэтому он сам сходил на кухню, поставил букет в воду и даже попытался изобразить какую-то несуразную композицию.
— Как твоя лодыжка?
— Все еще болит.
Я подняла штанину. Нога была всех цветов радуги и какой-то рыхлой на вид.
Люк вытащил яблоко из корзины с фруктами и отгрыз большой кусок. По его подбородку стал стекать яблочный сок.
— Тебе стоит сделать рентген, на всякий случай.
— Мама сказала то же самое.
— Сильно болит?
— Ужасно.
— Если ты не обзаведешься костылями, то пропустишь колледж. — Он побренчал ключами от машины передо мной. — Пойдем, отвезу тебя в больницу… прямо сейчас, и покончим с этим.
Я недовольно застонала, потому что он, как всегда, был прав. Мне пришлось взять сумку и проковылять к автомобилю. Я разглядывала Люка, пока он вел машину и смотрел на дорогу, думая о замечании Мерлина насчет Лауры, но мне не хватало духу спросить напрямую у него самого. Мы приехали в больницу и отправились в травмпункт. Раньше мне не приходилось бывать во взрослой больнице, и меня поразило огромное количество людей в очередях.
— Хорошо, что сейчас не середина ночи, — прошептал он. — Это не очень-то приятное зрелище.
— Я смогу сама справиться, — отважно заявила я. — Просто оставь меня здесь, а потом я доеду на такси домой.
— Даже и не мечтай, — проворчал он в ответ и принялся насвистывать жизнерадостную мелодию.
— Лаура, должно быть, ненавидит меня, — напряженно начала я.
— С чего бы ей тебя ненавидеть?
— Я постоянно отвлекаю тебя, вот как сейчас.
— Она не обращает внимания.
— Ты всегда говоришь одно и то же. Что она не обратит внимания.
Люк перестал насвистывать, повернулся и стал пристально смотреть на меня. Обычно его глаза были светлыми и смеющимися, но сегодня они отдавали ледяной синевой и показались мне глубокими, как фьорды.
— И что, Кэт?
— Ну, просто… почему она перестала приезжать? Раньше мы здорово зависали втроем.
Он пожал плечами.
— Она занята, и теперь все стало по-другому. Раньше она могла причесывать тебя, как куклу… когда ты была просто ребенком.
Я на какое-то время задумалась над его словами и поняла, что не знаю, к чему он клонит, и мне все это не нравится. Может, она намеренно избегала меня?
— Люк, может, не стоит так ею пренебрегать… Смотри, как вышло…
— А Мерлин считал, что им пренебрегают? — спросил он совсем тихо.
— Это очевидно.
— Скоро все пройдет, — пробормотал он. — И ты найдешь другого парня.
— Найду? — повторила я, задохнувшись от возмущения. — Я не ищу себе нового парня, и вообще-то я сама ушла от Мерлина.
Люк тут же смутился.
— Ой, Кэт, а я не понял. Я думал, что…
— Что мне разбили сердце?
— Нет, что ты просто очень сильно огорчена этим.
Мне было не с кем говорить о нашем разрыве, и возможность открыться Люку стала для меня желанным облегчением. Но я так и не смогла рассказать ему о картине.
— Между нами что-то изменилось. Его голос и манера поведения остались прежними, но чего-то уже не хватало… Как будто часть его украли у меня. Глупо, наверное, звучит?
— Совсем нет, — печально ответил он. — Наоборот, очень вдумчиво. Ты сильно выросла… в эмоциональном плане.
— Прекрати издеваться.
— Я серьезно, — впервые за долгое время ответил он без тени улыбки. — А что с Женевьевой? — Люк втянул щеки. — Ты была так взволнована, когда мы вылезли с чердака. Я предположил, что ты что-то задумала.
— Ни о чем новом я не думала. Меня словно заклинило… насчет этой связи с Йорком.
Мимо вразвалочку прошла беременная женщина, и я благоговейно ужаснулась, насколько же способен растягиваться человеческий живот. У меня в голове снова заработали шестеренки, но в этот раз мои домыслы приняли такую несусветную форму, что я сама испугалась и сложилась пополам, спрятав голову на коленях.
— Кэт, ты в порядке?
— Люк, мы с тобой в больнице, так? А что обычно происходит в больницах?
— Нууу… люди приходят сюда лечиться, когда больны.
— И рожают здесь детей.
— Да.
Я закрыла лицо руками.
— Ты что, не понимаешь?
— Чего?
— Это ужасно, но все равно…
В это время меня позвали в кабинет. Я с радостью встала и позволила тыкать, простукивать и просвечивать на рентгене свою лодыжку, лишь бы не думать о вероятности, которая становилась все больше прямо на глазах. Я ни слова не проронила, пока не оказалась дома с туго перевязанной ногой и костылями под мышкой. Было уже поздно, и у мамы в спальне не горел свет. Люк пошел со мной в дом и аккуратно прикрыл за собой дверь. Он стал прохаживаться по гостиной, заложив руки за спину, и в обычной ситуации я бы рассмеялась, настолько он сейчас был похож на одного из членов королевской семьи.
