Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ)
С другой стороны: ну, допустим, я ее ломал. И к чему пришел? К той же системе, причем, к самому жесткому ее проявлению… Так в чем смысл? Сейчас и вовсе — нет его; перестройка, все всё ломают. Никто не строит. Никто не упорядочивает — ни человек, ни государство. Только разбрасывают — вещи, понятия, проблемы, других людей…
…Странно их видеть — свободные, без конвоя ходят; не понимают счастья своего. Ну, что же — не в первый раз, да и не в последний, видно; привыкать — просто привыкать. Слишком хорошо я знал, что такое свобода в кредит — весь последний год забивал на проценты и чувствовал ведь, осязал: вот-вот объявят банкротом. Так и случилось.
Машина остановилась — Измайловский вернисаж. Нашли прилавок торговцев иконами — вот они, христопродавцы; пока был в розыске, опознали меня по фотографии, проще говоря — сдали, причем, что удивительно, — не под дулом пистолета, ничего им не угрожало; даже без всякой для себя выгоды. Надо было восстановить им память — за тем и ехал.
Подошли к прилавку — прекрасно! Несколько книг лежали рядом с иконами. И объяснять ничего не надо. Понятное дело, торговлю им пришлось прекратить — поехали за остальными моими книжками. Отдали, испуганные свиньи, все семьдесят восемь — довольно редких, кстати. А пока укладывали и считали, я незаметно подобрался поближе к одному…
— Ну что, сука, доволен? Радуешься, что на свободе?
— Боря, ты чего? Сам же понимаешь, что…
— Не оправдывайся, жлоб, мне твои оправдания до одного места.
— А что ты хочешь?
— Триста зеленых гони — и поживее, а то скажу ментам, что на самом деле моих книг у тебя было не семьдесят восемь, а сто пятьдесят одна. Сечешь фишку?
Дал — быстро и, как мне показалось, незаметно. Ошибся. Только отъехали, опера спрашивают: хотелось бы узнать, Боря, что удалось лично тебе выловить у гражданина Болотского? Не выловить, уважаемые, не выловить — а получить долг в сумме трехсот долларов США. И за что ж он тебе так задолжал? Как за что? За юридические услуги. И в какой же форме ты оказал ему эти услуги? В форме импульса. Заржали. Не зря, говорят, медитируешь. Результат налицо. Заехали в обменник, купили в камеру еды. Назначили следующий выезд.
* * *…Перевели в другую камеру, почему — не понял. Сосед — Толик, шесть судимостей, перспектива седьмой — колеса снимал с автомобилей. Поймал статью для малолеток — и закомплексовал не по-детски, даже говорить не мог, все больше рычал. Заткнул ему рот сникерсом — не отказался.
Завели третьего — молодой человек, вполне интеллигентной наружности. Говорит: здравствуйте, я руководитель преступной группировки. И спрашивает, где тут его место. Толик позеленел. Сдерживается — по глазам видно. Отвечает: ты, мол, оглянись, как руководитель, авось и поймешь, где твое место. Парень оглянулся, увидел свободную шконку, спросил опять — вежливо: мол, свободно ли здесь? Толик зарычал, повернулся к пустым нарам: вот сейчас мы у места спросим, свободно ли оно. И орет: место, ты свободно? Смотрю на эту катавасию, жду, чем кончится. Вижу — Толик наклонился — и вдруг за поясницу хватается — перекосило. Любуюсь. Через пару секунд — Толик мычит от боли и злости, паренек глазками хлопает, понять ничего не может — говорю: Толя, может, сменишь позу, а то руководитель уже волнуется от такого приема. Толик хрипит: не могу, бля, сделай че-нибудь. Рубанул ребром ладони — резко и, наверное, больно. Толик взвыл — но тут же выпрямился; помогло. Посмотрел исподлобья на молодого, прохрипел: и откуда ты взялся на нашу голову? Паренек-руководитель представился: зовут Андрюша (да-да, так и назвался — Андрюша) попал по нелепому стечению обстоятельств — за то, чего не совершал. Они с братом устроились охранять какой-то важный двор. Из двора угнали еще более важную машину. Эти двое лохов (а вот как по-другому назвать? никак), делая вечерний обход, заметили, что ворота, вроде бы закрытые на ночь, распахнуты, замок перепилен. Позвонили — в милицию, само собой. То, что джипа на месте нет, даже не увидели. Дальше — как по нотам. Приехали менты, как только выяснили, чью машину угнали, забрали Андрюшу с братом в отделение, а потом привезли на Петровку. «Вот вы как думаете, — застенчиво спросил Андрюша, — с каким целями я устроился на работу?» «А чего тут думать, — говорю, — это же очевидно: преследуя корыстный интерес с целью реализации преступных умыслов». У него глазки распахнулись от удивления: откуда ты знаешь? Плюнул аж с досады. Садись, говорю, руководитель, пиши. Что писать? Жалобу на имя прокурора.
Работа закипела. Время от времени телок поднимал глаза, ждал продолжения; я диктовал. Толик молчал — крепился; потом не выдержал:
— Боря, а мне че делать?
— Бери лист, ручку.
— Взял.
— Пиши. Прокурору Москвы от Толика. Прошу вас разобраться по поводу противоправных действий следователя, поскольку колеса я не крал, а подобрал возле помойки, откуда пытался доставить их по адресу своего места жительства. Кража — это тайное хищение имущества, а я тащил колеса явно. Написал?
— Боря, а ты откуда знаешь, что меня взяли на пути к дому?
— Толик, не тупи. Ты мне сам сказал, что снял колеса и тащил к дому — значит, снял ты их без проблем, а патрульная машина тебя по дороге подобрала.
— Значит — че? Я их, получается, не снимал?
— Да нет, дубина, ты их на помойке нашел.
— А кто тогда их снял?
— Вор, Толик, их снял вор — и спрятал, чтобы не тащить на виду у всех, а потом скрытно перевезти.
— Оба на! Так, получается, я не виноват?
— Наконец-то! Иди вари чифир и не мешай людям работать.
Через неделю Толика освободили.
* * *…Визгливое насекомое. Сообщило, что я продал ему десять книг; совсем плохо с памятью — на самом деле их было сто двадцать. Безучастно выслушав оперативников, с недовольной рожей сказал: пусть, мол, опознает все, что угодно, у меня душа спокойна.
Ничего, это поправимо. Попросил оставить нас на пять минут одних в его кабинете. Ребята вышли. Кабинет на камеру похож — решетки на окнах точь-в-точь. Говорить ничего не стал — заехал кулаком в его толстое пузо. Насекомое охнуло, ухватилось рукой за стол: ты че? Тебе чего надо? Деньги, говорю.
— Так вы же за книгами приехали?
— Это они за книгами — я за деньгами.
— Сколько?
— Сколько не жалко — акция благотворительная, так что сумму не назначаю. Претензий к тебе у меня нет за то, что ты, сволочь, сдал меня еще осенью, а потом радостно мне улыбался при встрече. Можешь считать — отделался штрафом. Книги тоже вернешь. Сейчас дверь откроют — скажешь, что завтра же — понял, сука? — завтра сам принесешь им все, что у тебя есть.
— А сколько у меня есть?
— Ой, и в самом деле — сколько?
— Ну, штук сорок.
— Вот и хорошо, я подтверждаю, что у тебя штук сорок и ты все готов отдать.
Дверь открылась — насекомое завизжало: сдаю, все сдаю государству. Что — все? — спросили опера. Книги этого, — тут он с ненавистью на меня глянул, — этого незнакомого мне человека принесу вам утром, лично. Вот и хорошо, куда везти — вы знаете. Попрощались, уехали. Опера по пути долго удивлялись — надо же, прозрение нашло на букиниста! Они ведь самые последние люди, Боря; хуже, чем книжники, только филателисты. Ничего нет за душой. А знаешь, кто уверенно идет на третье место? Нет. Ты, Боря. Куда от цели уходишь? Мы с тобой за книжками ездим — или ты нас привлекаешь к разбойным нападениям? К тебе же, Боря, разум возвращается только в экстремале, а нормальном режиме как будто какого-то винтика в голове не хватает.
Нет, не винтика. Лекарства мне не хватает. Ладно — держи телефон, звони. Куда? Ближайшему барыге — неужели ни одного номера в голове нет? Почему? Есть. Набрал Шляпу. Редко я к нему заезжал — больше нравилось самому варить или у Татки брать. Варщик он был нормальный, но — без фантазии. А вообще — удивительно; он ведь и не знал, что я в тюрьме. Как говорится, отряд не заметил потери бойца.
Дали мне ровно пять минут — на то, чтобы взять раствор и уйти, не вдаваясь в детали. Захожу. Все, как раньше — угар, гости, но в прихожей на тумбочке — мой раствор, и шприц рядом, в упаковке. Расчувствовался от такого внимания, выдал Шляпе сто баков — на нужды предприятия.
Ширнулся на заднем сиденье, удивительно быстро, хотя машина то виляла, то подскакивала. Менты обозвали меня снайпером; Витя спросил: Ну что, легче стало? Ага, отвечаю, намного. И — заплакал. Неожиданно, сам не понял, почему.
На Петровке разошлись — они в кабинет, отчет писать о мероприятиях, а я — в камеру, к дневнику.
Что-то сломалось во мне сегодня — что именно, не понимал, не мог объяснить; но чувствовал внутри тяжелый надрыв. Черная воронка — туда уходила жизнь. Наверху оставался мусор. Тюрьма — вечный сливной бачок — дергала за цепочку, открывала дыру — и все, что было прежде моим нутром, как вода, летело вниз. Интересно — а в Тауэре, где сидел в одиночке сэр Томас Мор — было лучше или хуже? Или — так же?
