Жизнь бабочки - Тевлина Жанна
Петя прошел в комнату. Обернулся. У него горели глаза, Маня никогда не видела его таким счастливым.
– За это надо выпить.
На следующий день Маня поехала к отцу в больницу. Говорили ни о чем. Последнее время им было трудно вместе. Оба старались избегать опасных тем, и это делало общение неестественным.
– А Дорожкин-то каков! Ты мне ничего не сказал…
Отец неожиданно оживился, и Маня обрадовалась, что завела этот разговор.
– Да, отмучился бедолага! Я б ему за одно упорство кандидата дал…
– Ну, какой он молодец! Я слышала, он какие-то трудные расчеты сделал…
Отец удивился.
– Расчеты? Какие расчеты?
– Ну, проект ты ему какой-то новый дал…
Отец отмахнулся.
– Какие там расчеты. Это как раз самое простое было. Эти расчеты любой школьник сделать может, если постарается… А ты-то как?
Маня отвернулась.
– Нормально.
– Как Линка?
– Упрямая, сил нет. Вчера с соседской девчонкой в песочнице подралась из-за какой-то формочки. В глаза ей песку насыпала…
– Линка?!
– А кто ж еще! Еле разняли.
– Хулиганка…
Отец улыбался.
– Ты ее береги… И себя береги… Не нервничай по пустякам… Жизнь – штука непростая. Бывают черные полосы, а потом приходят белые… У тебя еще все будет…
– А у меня уже все есть.
– Ну и замечательно… Ты у меня хорошая девочка.
Петя стал часто задерживаться на работе. Труднее всего было считать минуты до его прихода. Свекровь как-то сказала, что в жизни труднее всего ждать и догонять. Она уже не помнила, к чему это было сказано. К рассуждениям свекрови она обычно не прислушивалась. А эти слова запомнила. Сейчас она ненавидела свекровь. Это из-за нее Петя стал неприкаянным, и теперь так трудно сделать его счастливым. Позвонила мама.
– Завтра у папы операция.
– Почему же ты мне не сказала?!
– А что тебя зря волновать. Ты же ничего изменить не можешь. Будем надеяться…
Утром она помчалась в больницу. Мама уже была там. Сидела в коридоре, и вид у нее был безучастный, и это почему-то раздражало Маню.
– Уже забрали?
Мама кивнула. Так они просидели часа четыре, а может, больше. Этот день полностью стерся из Маниной памяти. Она помнила, что они о чем-то говорили, но о чем, не помнила. Еще в памяти остался момент, когда к ним подходил врач. Мама медленно встала с кушетки, а Мане не хотелось вставать. Ей казалось, что, как только она встанет, случится что-то непоправимое. Врач что-то говорил, но его слова не доходили до ее сознания. Потом они ехали домой. Мама всю дорогу молчала. Дома она сразу прилегла, а Маня пошла звонить Пете.
– Папа умер.
Петя молчал какое-то время.
– Все-таки зарезали…
– Нет… Врач сказал, что операция прошла нормально. Он не вышел из наркоза.
– Они тебе скажут…
– Петь, я тут останусь… Приезжай…
Петя опять умолк.
– Зачем я тебе там?
– Мне так легче будет.
– Сомневаюсь. Вы там с мамой. А я только раздражать буду.
– Не будешь ты раздражать. Ну я тебя прошу!
– Мань, не начинай! Я сказал: так будет лучше. Я знаю, что говорю.
– Кому лучше?
– Так, все. Давай, отдохни там, и ни о чем не думай. Все наладится.
И он отключился.
Потом уже Маня узнала, что именно в тот момент Пете было ни до чего. Уже появилась эта женщина, которая вертела им, как хотела. Ей было сорок пять лет, и она занималась траволечением. Это вскрылось случайно и невольно заставило отвлечься от мыслей об отце. А может быть, сработал инстинкт самосохранения, когда хватаешься за любую соломинку, чтобы не думать о потере. Хотя это нельзя было назвать соломинкой. Это был крах. И здесь уже ухватиться было не за что. И просто так сидеть было невозможно. Надо было что-то делать. Главное, невозможно было поговорить с Петей. Он был рядом, и был недоступен. Вот когда она поняла, что такое «вселился бес». В бесов, как таковых, она не верила, но какое-то энергетическое влияние со стороны женщины явно присутствовало. Она его чувствовала на расстоянии, и тогда охватывало бессилие. Она долго крепилась, но все-таки поехала к Кудрявцевой. Постаралась обрисовать ситуацию с максимальной достоверностью. Ленка сказала:
– У тебя самолюбия нет.
– Самолюбия… А что это такое, ты знаешь?
– Да и ты знаешь. Это когда человек себя уважает.
Маня все больше раздражалась, но это был тупиковый момент, когда обсуждать невозможно, а думать в одиночестве еще хуже.
– И в чем это выражается?
– Как в чем? Вот тебе нужно, чтобы муж тебя уважал?
– Мне нужно, чтобы он стал прежним.
– Тьфу-ты, опять за свое! Ну при чем здесь он?!
– Ты меня спрашиваешь, я тебе говорю. Если мне ничего другого не нужно!
– Значит, у тебя нет самолюбия.
– Значит, нет.
– Ну, вернется он к тебе, и ты вот так прямо его примешь? Даже не обидишься?
Маня поморщилась.
– При чем здесь обиды… Понимаешь, я сильнее его… Он не ведает, что творит. Это все равно что на ребенка обижаться, причем больного…
– Ну и на фиг тебе больной ребенок? У тебя здоровый есть. Лучше им займись.
– А больного на помойку выкинуть?
– Ну, зачем сразу на помойку. Пусть живет как хочет. Сразу выздоровеет. Я тебе отвечаю.
Маня представила себе, как Петя остается один, и навалилась тяжесть, и она подумала, что уже никогда от нее не освободится. Эта мысль сама по себе была крамольной. Иногда в моменты покоя, когда Петя был с ней, ее посещала мысль о том, что, может быть, у нее есть второй шанс, но она ее тут же отгоняла, потому что знала, что не оставит Петю.
И еще надо было ездить к маме, хотя та ничего не требовала, как ей казалось, нарочно, чтобы Маня всегда чувствовала свою вину. Когда все-таки до нее добиралась, они обе молчали, сидя рядом на диване, и не было никакого облегчения от этого молчания. Мама спросила:
– Как Линка?
Она специально не спрашивала о Пете, как будто его не существовало, и это было особенно обидно, хотя Маня ни за что не стала бы рассказывать о том, что у них происходит.
Петя не пришел ночевать, и именно этого она больше всего боялась. Пока они жили вместе, пускай как чужие, была хоть какая-то надежда. Она могла видеть его по вечерам, и, хотя он все время молчал, ей казалось, что она контролирует ситуацию. Сейчас он был под полным и безграничным влиянием этой женщины. А на следующий вечер он появился, и по его виду она поняла, что он принял решение и ему стало легче. У нее началась паника. Она очень боялась разговора с ним и знала, что он неизбежен.
Они сидели на кухне, беззвучно работал маленький телевизор. Петя сказал:
– Ты же сама видишь, что так не может продолжаться.
– И что ты предлагаешь?
– Я ждал, потому что тебе было тяжело из-за папы…
– Вот спасибо тебе за доброту!
Петя отмахнулся.
– Мань, мы все равно не сможем жить вместе…
– А с ней ты сможешь жить?
– А с ней смогу.
– Ну это же скоро кончится! Ты же сейчас ничего не соображаешь! Ты как зомби! Это она тебя зомбировала! А потом ты очнешься и увидишь что она старая! Но будет поздно… Будет поздно, Петя!
Он усмехнулся.
– Ну и пусть. Зато сейчас я ее люблю.
– Да не любишь ты ее! Как ты не понимаешь!
– Может, ты не будешь сегодня истерить?
Она захлебывалась слезами, и ей было все равно, как она выглядит. Он встал со стула, сказал:
– Пока ты не успокоишься, я разговаривать не буду.
– Сядь, я успокоилась.
Она всхлипнула, и он неприязненно на нее глянул. В голове потихоньку прояснялось, и она поняла, что только раздражает его своим поведением. Он никогда не выносил ее слез. Он им просто не верил.
– Что ты хотел сказать?
Он медленно прошел к окну, открыл форточку, закурил.
– Ты можешь сесть?
– Зачем?
– Я тебя просто прошу. Ты можешь выполнить мою просьбу?
Он пожал плечами. Сел.
– Так получилось, что нам негде жить.
– А что она на улице до тебя жила?
– Какая тебе разница? Я сказал. Значит, это так.
