Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария

Эта цифра заставила зятя курортницы задуматься и объявить данное птичье семейство принадлежащим к несуществующей в природе породе. Тезис вызвал в обеих сёстрах мощнейшее сопротивление, поэтому порода была обозначена просто как неизвестная крымской орнитологии. И не случайно.

Всё в этой птичьей стайке обескураживало наблюдателей. Родители – своей флегматичностью, дети – своей организованностью. Их движение к конечному пункту – водяной кромке – напоминало движение каравана. Впереди, еле перебирая худыми ногами, шёл самец, держа свёрнутые подстилки и термос. Следом, так же степенно, – три мальчика: один нёс пластиковую миску с виноградом, второй – бутылки с питьевой водой, третий – плавательное снаряжение. Замыкала мужской участок каравана самка, с блаженной улыбкой несущая недавно вылупившегося белоголового птенчика. За ней вприпрыжку, радостно щебеча, подскакивали две птички в нарядных купальничках.

Незаметно для окружающих разбивался лагерь – Вселенная, центром которого становилась супружеская чета и находящиеся в их ведении припасы съестного. Выпорхнувшие из воды птенцы устремлялись к родителям и быстро чирикали: «Мама, жорчик напал! Мама, жорчик напал!» Самка медленно поднимала голову, чуть приоткрывала осоловевшие глаза и всё с той же блаженной улыбкой чуть слышно отвечала: «Ещё рано».

И птенцы снова стайкой влетали в морскую воду, при этом не выпуская друг друга из виду. Выскочив на берег в очередной раз, они уже подбегали к отцу и, постукивая клювиками, хлопали крылышками: «Папа, полотенце! Папа, полотенце!» Самец, не меняя позы, его протягивал и дремал дальше.

Удивительное семейство, несмотря на свою многочисленность, не производило шума вообще, не приносило неудобства никому и исчезало с пляжа так же незаметно, как и появлялось.

Зять курортницы не сводил с него глаз. А сёстры отмечали, что выражение его лица становится блаженным. «Не понимаю», – искренно говорил он, но раздражения в голосе слышно не было. Хотя обычно, если зять чего-то не понимал, миролюбивость его оставляла. Он действительно выглядел потрясённым и вечерами часто возвращался к теме многодетного птичьего семейства неизвестной породы. Сёстры своего единственного мужчину с энтузиазмом поддерживали, смаковали какие-то детали и завершали тему привычным тостом: «За деток!»

Но некоторые птичьи колонии вызывали у отдыхающих чувство брезгливости и болезненного любопытства. Одна из таких колоний держала весь птичий базар в напряжении. Почтенные ревнители птичьей нравственности ломали голову над тем, каков семейный статус этого сообщества. Если это отец, то почему его крылья недвусмысленно оглаживают не супругу, а девочку-птичку? Если он брат одной из взрослых самок, то почему тычется клювом в плавки племянников? Если это сёстры, то почто одна из них возлежит на взрослеющих мальчиках другой? Вопросов было много, исчерпывающих ответов – ни одного.

Пару раз на крымский птичий базар прилетала пара нетрезвых аистов. Пошатываясь, они стояли на гальке, нетвёрдо переступая длинными ногами. Аистиха вожделенно смотрела на воду: её мутило, а потому хотелось прохлады. Самец-аист жаждал покоя и крепкого сна. Их интересы явно не совпадали, посему одна погружалась в воду, другой – в гальку.

Аисты – птицы редкие, а значит, внимание принадлежало им безраздельно. Птичий базар жаждал видеть в них благородство духа, высоту отношений и трогательную заботу друг о друге. Птицы тоже творили мифы и добровольно в них верили. Поэтому исчезновение нетрезвой аистихи в морских глубинах вызывало среди птиц мощный резонанс. Они стали бить тревогу, хлопать крыльями, клекотать над головой дремлющего самца. Они взывали к его ответственности, уговаривали очнуться. И аист со всем соглашался, и вскакивал на дрожащие от печали ножки, и с нежностью перебирал оставленное возлюбленной оперенье, сортируя перья то по цвету, то по размеру.

Птичий базар гудел от негодования, аист засыпал, а аистиха так и не появлялась. «Наверное, утонула», – решили птицы с обострённым чувством ответственности и стали ждать развязки трагедии. И дождались: чета аистов в алкогольном опьянении парила над крымской землёй, пребывая в абсолютном счастье и наплевав на законы птичьего сообщества.

Птичий базар жил по своему расписанию. В зависимости от дней недели менялся его состав. В субботу и воскресенье численность птичьего населения заметно увеличивалась за счёт слетающихся на выходные местных пернатых. Неизменным оставалось крымское меню («кукуруза с метр», «кри-и‑э‑ветки, мидии, рапаны», «па-а‑ахлава медовая», «са-амса»), мусор (пробки винные, пивные, окурки, арбузно-виноградные семечки), карканье родителей, скворчание птенцов и палящее солнце. И так творилась жизнь на протяжении трёх курортных месяцев, и такой её наблюдала наша героиня.

Подобно другим, она с интересом рассматривала перья соседок, оценивающе сравнивала свои формы с рядом распластавшимися и так же крутила головой в поисках какого-нибудь выдающегося птичьего экземпляра. Три недели поисков не увенчались положительными результатами, и поэтому она дала себе честное слово: «Никогда-никогда не возвращаться на благодатную для перелётных птиц крымскую землю!»

Вчера был пивной день. Чебуреки с сыром, с мясом и сухая ставридка, купленная в кафе на побережье. У рыбки к пиву был соблазнительный вид и цена золотого изделия.

Оголодавшее дитя выло, что не может ждать, когда все усядутся за стол, жаловалось на истощение и уверяло, что только парочка чебуреков с сыром способна вернуть его к жизни. Тётка в ответ на стоны затосковала и бросилась спасать племянницу от голодной смерти. Мать спокойно созерцала процесс возвращения своей дочери к жизни, не вмешиваясь в нежное воркование этой парочки. У неё был свой расчёт: чем раньше дитя насытится, тем скорее удалится в поисках приключений. В этом смысле детский мир радовал её своими повторяющимися закономерностями.

– Ну, я пошла, – сообщила наконец дочь.

– Ну иди.

– Нет, я ещё рыбку съем.

Потянулась и под взглядом матери отдёрнула руку.

– По-моему, тебе достаточно. Рыба – к пиву.

– Я же пива не пью, – резонно ответила расхитительница деликатесов и снова с вожделением посмотрела на три распластанных рыбки в центре стола.

«Всё лучшее – детям», – с тоской отметила про себя мать-героиня и вслух произнесла:

– Возьми одну.

Девочка потянулась к самому крупному экземпляру.

– Самую маленькую.

– Почему? – возопил ребёнок.

– По-то-му, что не всё луч-шее де-тям, – отрезала начинающая закипать мамаша.

Почувствовав, что вообще может остаться без рыбы, ущемлённое в правах дитя схватило предложенный кусочек и засунуло его в рот. Раздалось урчание, дочь прикрыла глаза и громко зачавкала. Она тоже получила то, что хотела. И её тоже радовали повторяющиеся закономерности её детской жизни.

– Теперь пошла? – уточнила мать.

– Теперь – пошла! – подтвердила дочь. Выходя, задержалась в дверях и бросила вроде бы в никуда: – Кстати, мы едем завтра в Судак?

Вопрос завис в воздухе, ибо в этот момент мать девочки медленно начала подниматься с облюбованного кресла. Больше в ответе нужды не было, потому что отвечать было некому.

– Ну что, девочки, по пивечку? – ласково обратился истомившийся среди этой детской жизни зять. Медлить не стали. Процесс пошёл, изредка нарушаемый вторжением саранчи.

Увидев очередное чудовище, сёстры вскакивали, как по команде, а зять зычным голосом торжественно объявлял: «Эвакуация». Далее он вооружался увесистым сабо и лупил по захватчику. Обычно отвешивалось три удара, а последний объявлялся «контрольным в голову». Затем раздавленная тварь выбрасывалась с балкона, сёстры рассаживались в креслах, и процесс возобновлялся в радостном возбуждении. «Незначительные трудности придают отдыху пикантность», – собиралась было произнести наша героиня, но не успела. В дверях стояла дочь с располосованной ногой. Дитя не выло, оно гордо демонстрировало полученные при пока неясных обстоятельствах раны.