Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария

Дальше она во сне увидела себя протягивающей непрошеной гостье две тысячи рублей. Соседка отказывалась, ссылаясь на то, что отдавать, мол, нечем, а она настаивала, убеждая, что ей не к спеху, что подождёт, что так деньги ещё целее будут, потому ей выгодней вдвойне.

После передачи наличных квартира опустела, изменившись до неузнаваемости. «Где мой ремонт? – голосила во сне курортница. – Почему комната стала такой маленькой, а обои такими грязными?» И тут появился муж, недовольный и с засученными рукавами. «Сейчас начнёт убираться», – подумала она и проснулась.

В голове гудело, семилетняя нимфа сопела рядом, над ней, жужжа, кружилась муха, грозя прервать детский утренний сладкий сон. «Вот сволочь», – выругалась тихо мать и махнула рукой, отгоняя агрессоршу. Сволочь взвилась к потолку и тут же вернулась на привычную орбиту над детским тельцем. «Какие же они гадкие», – подумала путешественница и встала с кровати.

До подъёма ещё был час, но возвращаться в сон, в квартиру с недовольным мужем не хотелось. Даже разгадывать, что значит приснившаяся пакость, не было желания. В ванной она увидела своё лицо в зеркале: загоревшее, немного отёкшее от духоты и выпитого за ужином. «Не фонтан. Отменить, что ли, вечерние посиделки?» До приезда сестры утренний портрет в зеркале явно выглядел свежее. «Или выпивать с ними только одну бутылку вина?»

Внутренний монолог звучал как-то неубедительно, кроме того, она реально оценивала свои финансовые возможности, поэтому мысли о сауне, вечерней поездке в Судак, в Новый Свет, прогулке на лошадях давно отбросила. А это значит, что вечерняя перспектива пахла либо библиотечной пылью, либо лицезрением телевизора. «Один раз живём», – искренне сказала себе курортница, и решение было принято: бутылка – за обедом, бутылка – за ужином. А дальше как пойдёт: пили-то на троих, всегда в удовольствие, в любви и согласии, в приятной беседе и обязательно с тостами. Застольные речи были традиционными: «за деток» (обычно провозглашала старшая сестра), «за сестричек» (зять), «за путешествия» (младшая), а дальше по нарастающей – «за мужа» (сначала одного, потом второго), «за родителей», «за крымскую землю», «за хорошую погоду» и т. д.

Завершив утренний туалет, наша героиня проделала ставший традиционным на отдыхе утренний ритуал. Среди всех освоенных ею ритуалов этот использовался исключительно на отдыхе и носил название «пляжный». В огромную сумку утрамбовывались два банных полотенца, пакет со сменными купальниками для дочери, тетрадь для записей, пакет с фруктами, даже шерстяной палантин на случай резкого похолодания, порывистого ветра, озноба и вообще.

Когда-то бесстрашная, сегодня она боялась сквозняков, кондиционеров, ветров, потому что два месяца хворала вялотекущим образом: из ангины – в трахеит, из него – в бронхит, затем обратно по тому же сценарию. Кашель периодически то возникал, то исчезал на фоне лекарственных препаратов, горло саднило перманентно. Курортница всегда находилась на связи со своим врачом, постоянно консультировалась, но при этом принципиально ситуация не менялась. Мало того, рассчитывая на чудотворное воздействие отдыха, крымского воздуха, чистого моря, она добилась эффекта обратного и обострения глобального. Но, видимо, подростковая безбашенность в ней всё-таки оставалась, поэтому она отважно бросалась в море с головой, жарилась на солнце и отдыхала, как умела. Одной рукой себя одаривая, другой – обирая.

Примерно по такому же принципу строились и её отношения с дочерью: «доброе утро, деточка» – одарила, «вставай, а то не успеем» – обобрала.

Обобранная нимфа вскочила с кровати, покачиваясь, двинула в ванную. Зажурчала вода. Послышалось перемежаемое с зевотой пение. Секунда, и дочь выпорхнула наружу, натянула купальник и отчалила будить тётку, пообещав встретиться с матерью в столовой на завтраке.

«Осталось шесть дней до отъезда, – с облегчением подумала мать вечно голодной девочки. – Уже больше, чем середина».

И день начался по-настоящему: тут и там слышались «добрые утры», за столом происходил обмен впечатлениями от увиденных ночью сновидений, коллегиально принималось решение, что всё это туфта, коллегиально поглощали кофе, чай, кашу, коллегиально загружались в автобус, ехали на пляж, вяло шутили, коллегиально купались, жевали, коллегиально строили одни и те же планы, коллегиально завершали день.

Так произошло и сегодня. Солнце становилось ниже, тени длиннее, полотенца и купальники сохли медленнее, тело отдыхало от безмерного жара полдня.

«Как бы не замёрзнуть», – подумала лирично настроенная курортница, выходя из воды. И тут её обдало жаром от увиденного. Дочь держала в одной ручке дужку от фирменных очков, в другой – то, что ими когда-то называлось.

– Мама, извини, – испуганно произнесла юная разрушительница. – Я нечаянно.

Еле сдержавшись, чтобы не треснуть, мать злобно выдохнула:

– Мне, знаешь ли, от этого ни холодно, ни жарко.

– Мама, – заканючила обалдевшая от дальнейших перспектив дочура.

– Слушай, я ужасно злая. Оставь меня в покое. Я не хочу ничего обсуждать!

– А когда ты меня извинишь?

«Никогда!» – хотелось рявкнуть в ответ. Мать просто посмотрела на дитятко, и оно умолкло. «Две тысячи рублей, – мысленно простонала курортница. – Сон в руку!»

За десять дней отдыха наша героиня изучила лица соседей по пляжу. Зять называл это место птичьим базаром. Пернатые здесь были самые разные.

Важно выступали жирные пингвины с золотыми верёвками вокруг шеи. Основательно экипированные, следом важно шагали их золотоносные жёны. Детки сообщества пингвинов тоже производили впечатление степенности и основательности. Многие из них несли в крылах банку с пивом (потому что папа сказал). Разбив лагерь, пингвины накачивали матрасы, раскрывали зонты, расстилали пляжные покрывала. Единственное, чего не делали пингвины, – не выставляли часовых. Впрочем, ни одна птица на птичьем базаре не отваживалась без нужды пересекать границы их территории. Ну а если это происходило, то случайно. И тогда поднимался гвалт: «Мужик, ты чё, не видишь, что ли? Здесь люди кушают», – грозно произносили самцы. «Нет, ну ты хлянь», – булькали их жёны и брезгливо стряхивали с себя прозрачные капельки воды. Невольно нарушивший покой пингвинов птичий экземпляр исполнял танец раскаяния и спешно ретировался.

Среди птичьего населения заметно выделялись самки-пеликаны с огромными сумками вместо клювов. Их содержимое всегда соответствовало гастрономическим пристрастиям младшего поколения. А жрать младшее поколение хотело всегда. И пеликанихи только и делали, что разевали сумки-клювы, всякий раз встряхивая их с целью определить удельный вес съестного.

Пеликанихи встречались двух типов: разведённые матери пятидесяти лет и их разведённые дочери тридцатилетнего возраста. Их сообщества, как правило, состояли из трёх птице-единиц. Третьим был детёныш, чаще всего женского рода. Птенец капризничал, хныкал, клянчил, истошно орал, плескался и безостановочно жевал. Не материнский инстинкт заставлял этих пернатых набивать свои сумки, а желание тишины. Только перемалывая пищу, птенец пребывал в покое, а пеликанихи – в счастье. Пока детёныш жевал, одна из них курила, другая – плавала. Блаженство исчислялось пятью минутами тишины. Когда приём пищи заканчивался, мать дитяти вполголоса говорила его бабке: «Через пять минут опять жрать захочет. Сколько можно жевать? Не ребёнок, а прорва». И через секунду елейным голосом: «Деточка, скушай персик. Хочешь персик? А виноградик? Масенька лю-ю‑юбит виноградик». Масенька об этом не догадывалась и протестовала резким визгом.

Своих самцов рядом с ними не было, чужих – тоже. Похоже, с самцами они имели дело нечасто, в период однократного спаривания. На память о нём пеликанихам доставались прожорливые птенцы и растянутые сумки-клювы.

У кромки воды изо дня в день высаживалось пернатое семейство неизвестной породы. Обычно в птичьих семьях, расположившихся на крымском пляжном базаре, было не больше двух птенчиков. А здесь детей было шестеро.