Татьяна Булатова - Мама мыла раму
Третий путь – для ленивых, но удачливых. Пришла на вечер с курсантами, юбкой помела. Здрасте-здрасте. Провожу? Проводите. И под руку, и под руку. Все, считай, жених. Мама, знакомься! Папа, знакомься! Жить будет у нас. Все счастливы, скоро распределение. А чтобы не сбежал в самый последний момент, надежный способ. Ах-ах, тошнит! Слушай, мама. Слушай, папа. Жениться не хочет? Придется, а то не видать ему того самого распределения как своих ушей. И снова все счастливы! Но этот путь не для них, не для Самохваловых, и знать о нем Катьке незачем. И вообще, рано еще.
Конечно, рано. Школу еще окончить надо, а потом уж замуж выходить.
– Скорей бы, – мечтала любвеобильная Пашкова и переписывала в тетрадь стихи Асадова и всякие-разные песни о любви, изменах и мести.
– Слушай, – приказывала она Кате и начинала, раскачиваясь, подвывать:
В страшном Тегеране, в грозном Тегеране
Жил один жестокий падишах.
Бил рабов цепями, жарил над кострами,
И боялся сам его Аллах.
Катька, в отличие от своей одноклассницы, ничего не переписывала. Она рисовала. То два сердца, пронзенных булавкой, то целующихся голубков, а иногда просто буквы: А, К, Л, +, =.
В середине третьей четверти – родительское собрание. «Дети взрослеют, девочки – особенно, – разливалась соловьем классная руководительница Раиса Ивановна. – Успеваемость стала хуже. Ходят рассеянные. Шушукаются. По коридорам гуляют парами. Заглядываются на старшеклассников. И это шестой класс!»
– Назовите фамилии! – зашумели мамаши-правдолюбы.
– Зачем? – подняла нарисованные брови Раиса Ивановна.
– Как зачем?
– Собрание закончится – по отдельным фамилиям скажу.
Собрание закончилось: родители не расходились. Сбились группками, что-то оживленно обсуждали, сетовали на возраст, мол, от рук отбиваются. Самохвалова не присоединилась ни к кому, но и уходить не торопилась. Какая-то невнятная тревога толкнула ее к учительскому столу.
– Катя… – робко произнесла она, преданно глядя в глаза классной руководительнице. – Катя… Самохвалова.
– Хорошая девочка, – как обычно, начала Раиса Ивановна. – Хорошая… Только вот в последнее время съехала как-то, рассеянная стала: в облаках витает.
Антонина Ивановна не поверила своим ушам. Она привыкла слышать о собственной дочери только хорошее: «За отличные успехи и примерное поведение награждается Самохвалова Екатерина, ученица 1, 2, 3, 4, 5-го класса такой-то школы».
– Не замечала…
– А вот посмотрите, – по доброте душевной классная руководительница распахнула журнал. – Видите?
Антонина Ивановна по-преподавательски точно сфокусировала взгляд на мелкой строчке напротив нужной фамилии:
– Пять… четыре, четыре, четыре, пять, три… Три…
– Вот, – удовлетворенно подтвердила Раиса Ивановна. – А я вам о чем говорю? Или еще, посмотрите…
Классная руководительница вытащила из стопки разноцветных тетрадей Катькину по литературе и раскрыла на последней странице: слово «Андрей» было написано в каждой строчке сверху донизу, а рядом витиеватыми загогулинами украшенные сердца, зашифрованные формулы: «А+К=Л» и т. д.
– Видите? – шепотом поинтересовалась Раиса Ивановна, заговорщически заглядывая в глаза Антонине.
– Вижу, – процедила та и резким движением вырвала исписанный лист из тетради. – Вещественное доказательство.
– Вы, знаете ли, – посоветовала классная руководительница, – тактично с Катей поговорите. Аккуратно. Она девочка смышленая, поймет.
– У меня – точно поймет, – процедила сквозь зубы Самохвалова и вышла из класса, ни с кем не попрощавшись.
«Началось!» – завелась Антонина Ивановна и, пытаясь быстрее добраться до дома, полезла в дыру, облюбованную школьниками в целях экономии времени.
– Тоня! – окликнули ее из-за забора в самый неподходящий момент, когда та протискивала свой внушительный зад в довольно узкое отверстие в заборе.
– Кто тут? – испугалась Антонина и соскользнула с обледеневшей тропы.
– Я…
Самохвалова увидела схоронившегося за гигантским тополем Солодовникова.
– Чего ты?
– Стою вот. Смотрю. Вдруг тебя в окне увижу…
– Стоишь?
– Стою, – снова повторил Петр Алексеевич.
– Вот и стой, – огрызнулась Антонина и направилась к дому.
– Тоня, – жалобно затянул Солодовников. – Ну выслушай меня… Я ж не мальчик под твоими окнами простаивать.
– Нечего мне слушать, – отмахнулась Самохвалова, но шаг на секунду замедлила.
– Тоня, это ведь не то, что ты думаешь…
– Я, Петр Алексеевич, ничего не думаю. Ни о тебе, ни о подруге твоей. Мне, если хочешь знать, думать некогда. У меня дочь растет – мне о ней думать надо.
– Так и я о ней думал, Тоня. Я же квартиру на нее…
– Не нужна ей твоя квартира: у нее своя есть. Ничего от тебя не нужно.
– Тоня! – чуть не плача проговорил Солодовников и попытался ее взять за руку.
Антонина увернулась и поспешила к подъезду. Петр Алексеевич – следом. Самохвалова резко обернулась и толкнула Солодовникова в грудь. Тот от неожиданности потерял равновесие, зашатался и запричитал, как пономарь:
– Зачем же так? Тоня! Не отталкивай меня… Я ж ничего плохого… Как лучше… Уж прости… Взрослые люди…
– Не ходи! – завизжала Антонина и рванула подъездную дверь.
Услышав с улицы материнский крик, Катька метнулась к окну, но ничего не увидела, кроме сгорбленной стариковской фигуры прямо под фонарем у подъезда. Ей и в голову не могло прийти, что там, внизу, застыл от горя и обиды столь ненавистный ей Солодовников.
Хлопнула дверь в квартиру – девочка вышла встретить мать в прихожую и тут же пожалела об этом.
– Ну-у-у-у… – многообещающе протянула Антонина Ивановна, глядя на прислонившуюся к косяку дочь. – Ничего мне сказать не хочешь?
Катька с недоумением пожала плечами.
– Ничего-ничего? – поинтересовалась не по-доброму Антонина.
Девочка в растерянности покачала головой, лихорадочно соображая, откуда ждать подвоха.
– Молчим? – продолжала допрос Антонина Ивановна, приперев могучей грудью дочь обратно к косяку.
Катька выскользнула и направилась в «спальну».
– Молчишь, значит…
Девочка не повернула головы и фактически скрылась за дверью.
– А ну дай дневник!
Катька хладнокровно достала из портфеля требуемый документ и протянула его матери с выражением лица «на, подавись». Старшая Самохвалова раскрыла его на первой попавшейся странице, наобум ткнула пальцем и заверещала:
– Что это?! Что это, я тебя спрашиваю!
