Татьяна Булатова - Мама мыла раму
– Ни у кого, – пискнула девочка и начала обдирать мандарин.
– Ты видишь, Лиза, – Антонина обратилась к подруге, – у нее парень курсант! У этой сопли уже курсант! Видишь, о чем они думают, сопли зеленые!
Катька залилась краской, а в глазах будущего связиста появился неподдельный интерес.
– Сколько я тебе говорила, чтоб духу твоей Женьки здесь не было! Ку-у-урсант! Я вот к матери ее приду и скажу, чтоб за дочерью своей смотрела. А то самостоятельная больно… не по годам… И моя! Моя-то куда?!..
Андреевы, не сговариваясь, вылупились на Катьку.
– Ма-а-ам, ну хватит…
– Я тебе счас дам «хватит»! – разошлась Антонина. – Я тебе дам! Вишь ты, парень в доме – она тут же хвост задрала, джинсы нацепила! Тебе сколько лет?
Катька потупилась.
– Тебе сколько лет, пигалица?!
– Тонь, – робко попыталась остановить разбушевавшуюся подругу Елизавета Алексеевна. – Ну что ты на девчонку набросилась?
– Ты, Лиза, не вмешивайся! – несло Антонину Ивановну. – Ты на неделю приехала – и тебя след простыл. А у меня девка. Тринадцатый год пошел, а уже курсанты. Всю пакость по району собрала! Женька эта… Да если бы ты видела эту Женьку!
– Теть Тонь… – попытался приостановить ревущий поток Андрей. – Да Катя-то здесь при чем?
– Катя-то? Катя-то здесь при чем?!
Катька вскочила из-за стола и бросилась в «спальну».
– И чтоб джинсы эти поганые больше не надевала!
Девочка хлопнула дверью.
– Тоня, хватит, – попросила Елизавета Алексеевна и погладила подругу по руке.
– Да я что? – словно очнулась Антонина Ивановна. – Мне-то какое дело до этой Женьки?
Андреевы переглянулись. Елизавета Алексеевна глазами показала сыну на дверь в соседнюю комнату. Тот поднялся и осторожно повернул ручку. На полу у батареи, обхватив голые коленки, сидела Катька. На ковре валялись содранные с ног джинсы. Будущий связист присел рядом, не говоря ни слова. Девочка тоже не пошевелилась. За окном бухало – военные отмечали Новый год, взрывая под окнами сигнальные ракеты, отчего комната озарялась то красным, то зеленым светом.
– Ка-а-ать… – неожиданно нежно ломающимся голосом позвал Андрей. – Не переживай ты так…
Катька молчала.
– Ну правда, – продолжал ее успокаивать двухметровый москвич. – Новый год все-таки!
Девочка скривилась. Андреев протянул руку и погладил ее по голове. От рук пахло мандаринами. Катька заплакала. Беззвучно, не вытирая слез. У Андрея никогда не было сестры, и он никогда не испытывал столь щемящего чувства жалости, разве только к матери, и то иногда. «Пусть будет!» – подумал москвич и притянул девочку к себе. Катька не сопротивлялась, пытаясь справиться со шмыгающим носом.
– Ладно… поплачь, – разрешил Андреев и на цыпочках вышел из комнаты.
Через полчаса Катя спала, ощущая вокруг мандариновый запах. Наверное, так пахла любовь.
* * *
Ждать всего ничего осталось. Январь, февраль, март, апрель, май, июнь… В июле приедет. Январь уже не считается. Главное, ничего никому не говорить: ни Пашковой, ни Женьке. А то сглазят, – мама сказала. Как это? Сглазят?
Может, пятнами какими покроюсь или заболею опять? Даже не знаю… Наверное, уже сглазили. Пашкова смотрит на меня и говорит: «Самохвалова, ты как мухомор – вся пятнистая. У тебя лишай, что ли?» А я про себя думаю: «Прям, лишай!.. Аллергия у меня на нервной почве». Мама сказала.
А Женька карболку принесла мазать. Мама увидела и выкинула. Говорит, что я дура: «Тебе кислоту в банку нальют, ты ей и помажешь. А потом облезешь, идиотка». А Женька – ничего: мажет. Ее бабушка научила: «Мажь, говорит, и все пройдет».
У меня точно не пройдет. Мама сказала.
Катька писала письма. По письму в день. Как… Что… Ну и всякое там разное. В конце – собака или лошадь. Андрей тоже любит лошадей и собак. Кстати, все хорошие люди любят лошадей и собак. Вот Женька, например. Или Пашкова. Мама вот только не любит. Ну ее тоже понять можно: с тетей Евой раздружилась, про Петю своего Солодовникова больше не вспоминает и в Москву ехать не хочет. А между прочим, тетя Лиза на весенние каникулы приглашала.
– Нечего тебе в Москве делать! – категорически воспротивилась Антонина Ивановна. – Уви-и-и-дела мужика – и-и-и раз… хвост пистолетом. Это надо же!
Катя не сдавалась и рассказывала про Третьяковку, Исторический музей, Красную площадь, про то, что Женька уже все это видела, а она-то, кроме ГУМа и ЦУМа, ничего.
– И что-о-о-о? – ехидно уточняла Самохвалова. – Не жить теперь, что ли? Вон Пашкова никуда дальше Баратаевки не ездила, и ничего! Растет и мать радует: лишнего не просит, себя в узде держит.
– Ты же сама говорила: «Мне Пашкова не пример!»
– Ну, мне-то она точно не пример, а вот тебе – самое то!
– А если я четверть отлично закончу? – на всякий случай забрасывала удочку Катька, не отступая от желанной цели.
– А если мои курсанты сессию на отлично сдадут, мне их тоже в Москву везти? – не поднимая головы от тетрадки с конспектами занятий, парировала Антонина Ивановна.
– Я же не курсанты! – возмущалась девочка.
– Ты хуже! Они хоть в казарме живут, а ты со мной рядом.
«Неизвестно, кому повезло», – раздумывала Катька, отброшенная от намеченной цели, и ждала, когда мать уйдет на работу. А та в январе, как нарочно, дома прописалась.
– Ну… – с пониманием обнадежила Женька Батырева. – Если сессия, то это надолго. Весь январь дома просидит, как моя систер. Три дня учит – потом в институт.
– Моя-то не учит! – негодовала Катька.
– Это еще хуже, – соглашалась Женька. – Так хоть занята была бы.
– Че-е-ем? – стонала Катя Самохвалова и с остервенением пинала льдинку.
– Слу-у-ушай… А у твоей матери есть жених?
– Кто? – вытаращилась Катька.
– Жених… Мужчина…
– Был, – призналась младшая Самохвалова в существовании столь позорного факта.
– А сейчас где?
– Откуда я знаю где?! – разозлилась Катька и увернулась от Женькиной собаки с неожиданным раздражением.
– Дура ты! Был бы – к тебе бы не приставала. В кино бы ходила… На танцы… «Кому за тридцать»…
Катьке стало обидно за мать, и она попыталась реабилитировать ее в глазах Батыревой:
– Между прочим, она сама его выгнала. Взяла вот так и говорит: «Иди…»
– А он?
– А что он? Он – ко мне…
– А ты?
– А я что? Мне-то не жалко. Хочет, пусть живет. Я, как мама.
– А он что? Пьет, что ли?
В Женькином сознании существовала только одна причина, согласно которой можно выгнать мужчину из дома. Но опять же не навсегда. Только на время. Чтобы вернулся.
