Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
Мария, пряча глаза от Врангеля, забирается в свою телегу.
ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому). Ну как? Можем ехать?
ДОСТОЕВСКИЙ (интимно). Да, купидон. Я получил от нее доказательства ее любви.
ВРАНГЕЛЬ (с сарказмом). Поцелуй, что-ли? (Трогает Адама за плечо). Пошел!
Адам щелкает вожжами, трогая тарантас. Достоевский спешит в телегу к Марии, берется за вожжи, и телега вслед за тарантасом Врангеля выезжает со двора…
Дорога в сосновом бору. РассветТарантас Врангеля и телега со скарбом Исаевых катят по дороге через густой сосновый бор… Мягкий рассвет пробивается сквозь листву… Воздух пронизан первыми солнечными лучами…
На очередном повороте дороги тарантас и телега останавливаются… Врангель и Адам перетаскивают пьяного, сонного Исаева из своего тарантаса в телегу. Исаев, улегшись в телеге, немедленно начинает храпеть… рядом с ним Достоевский укладывает спящего Павлика и подходит к Марии, обнимает ее…
Так, обнявшись и прильнув друг к другу телами, они стоят у телеги.
За кадром звучит ноктюрн Глинки.
Фыркает лошадь…
Бьет копытом конь Врангеля…
Мария, прослезившись, отторгается от Достоевского, залезает в телегу, берет в руки вожжи и трогает лошадей.
Дернули лошади, тронулась телега, поднялись клубы пыли…
И вот уже еле виднеются на лесной дороге повозка и ее седоки, затихает почтовый колокольчик…
А Достоевский все стоит как вкопанный, безмолвный, смотрит ей вслед, и слезы катятся по его щекам…
ВРАНГЕЛЬ (огорченно). Эх, Федор Михайлович! Какой вы романтик, право…
Семипалатинск. ГрозаГром пушечными залпами раскалывает сухой воздух над городом…
Молнии чертят темное небо и бьют в Иртыш…
Ливень загоняет собак под крыльцо и укладывает верблюдов на землю…
Кабинет Врангеля. Гроза за окном (продолжение)ДОСТОЕВСКИЙ (в отчаянии, яростно шагая по кабинету). Мне нужно, нужно вырваться из моего состояния невольника! Любыми путями! Хоть до императора дойти!..
ВРАНГЕЛЬ. Как же вы до него дойдете? Вы ссыльный, сосланный.
ДОСТОЕВСКИЙ (с мукой). Не знаю! Но ведь читали же при дворе моих «Бедных людей»! (Неожиданно подходит к окну, распахивает его и, высовываясь наружу, кричит в небо.) Боже! Господи Иисусе! Да помоги ты мне! Разве не искупил я каторгой грехи свои?
Тотчас, словно в ответ на этот крик, прекращается гроза — нет больше ни молний, ни грома, разом затихает и дождь, и в небе, разрывая сплошной полог фиолетовых туч, вдруг пробивается солнце.
Достоевский в оторопи смотрит на Врангеля.
Врангель, в изумлении поглядев на столь неожиданно воссиявшее солнце, крестится.
Берег Иртыша. Теплое осеннее утро, солнечноПод звуки горна на высоком берегу Иртыша поднимается по флагштоку российский флаг…
Вокруг флагштока в единственном сквере города идет всенародное гулянье, весь берег реки усеян тысячной оживленной толпой в разноцветных одеяниях; очень эффектно выделяются наряды татарских и киргизских женщин. Все двигаются, смеются, шумят, гул стоит от человеческих голосов. Многие угощаются, щелкают орехи, едят урюк, кишмиш. Настроение у всех очень приподнятое…
Одетая в парижское платье, Елизавета Герф царственно прогуливается по этому празднику, обмахиваясь китайским веером. Как всегда, ее свиту составляют поклонники — отпрыски местных богатеев. Александр Врангель закрывает ее от солнца шелковым зонтиком, он несет этот зонтик, как символ своего успеха…
Для забавы и развлечения публики киргизы устроили байгу: скачки и травлю волков беркутами, а русские — свое особое сибирское представление на берегу Иртыша — кулачный бой.
Огромная смешанная толпа русских и татар в разноцветных одеждах, кто верхом, а кто пеший, составив два отряда, нападают друг на друга без оружия и нагаек — в дело идут попросту здоровые кулаки.
В другом месте всадники наскоком прорывают пешее каре, захватывают пленных и тут же, при общем громовом хохоте толпы, бросают схваченного пленника в Иртыш. Оттуда тот выкарабкивается на берег как может…
Елизавета и ее свита идут по берегу, переходя от одного аттракциона к другому…
Наконец гремят барабаны, все встрепенулись, ринулись к плацу.
Там стоят дощатые трибуны для элиты; на центральной трибуне, под навесом, сидят генерал-губернатор, начальник жандармерии и другие властители края. Генерал в благодушном настроении балагурит с подчиненными. Неподалеку от них — Врангель со «своей» дамой и ее свитой.
Но вот — под барабанную дробь из ворот казарм, трубя — выезжают верховые трубачи с пешим капельмейстером впереди («преуморительная это была фигура, — сказано в мемуарах Врангеля, — тщедушный, черный, как жук, с типичным еврейским носом и тоненькими-претоненькими ножками»)…
за трубачами, тоже верхом, следуют командир батальона полковник Беликов и другие высшие офицеры. Они в парадных мундирах, шитых золотом… сабли наголо… шерсть их скакунов блестит на солнце…
Следом двигаются войска, разбитые на роты, во главе каждой роты шагает унтер-офицер.
Сверкают начищенные штыки и смазанные жиром сапоги…
Хрустит песок под ударами подошв…
Маслов, бывший фельдфебель, а ныне повышенный в прапорщики, выходя из ворот казармы, коршуном оглядывает солдат своей роты и хмурится:
идущий в третьей шеренге Достоевский не свернул на повороте к плацу, а лунатиком идет вперед…
Маслов рванулся к нему, втолкнул в строй.
МАСЛОВ (Достоевскому, рыча сквозь зубы). Еще раз собьешь строй — запорю! Не убоюсь твоего прокурора…
Достоевский, очнувшись, шагает как следует. Но видно, чего ему это стоит — со дня отъезда Марии он исхудал немыслимо, он вполовину себя, его шатает от слабости…
Когда рота проходит под генеральской трибуной, Маслов на всякий случай идет рядом с Достоевским, сторожа, чтобы тот просто не рухнул.
ЕЛИЗАВЕТА (на трибуне, Врангелю). Господи, что с вашим гением? Он как покойник…
ВРАНГЕЛЬ. Любовь. Ведь она уехала.
ЕЛИЗАВЕТА. Право, любовь в таком виде есть болезнь…
Пушечный выстрел… второй… третий…
