Джоди Пиколт - Роковое совпадение
— Как давно вы знакомы с Фростами? — спрашивает Патрик.
— Я познакомился с ними сразу же, как принял этот приход. Я некоторое время болел, а потом меня послали в новый приход. Фросты переехали в Биддефорд через месяц после того, как я стал здесь священником. — Он улыбается. — Я крестил Натаниэля.
— Они регулярно посещают церковь?
Отец Шишинский опускает глаза.
— Не так регулярно, как мне хотелось бы, — признается он. — Но я этого не говорил.
— Вы преподаете у Натаниэля в воскресной школе?
— Я не преподаю, этим занимается мать одного из детей — Джанет Фьор. Пока наверху идет служба. — Священник пожимает плечами. — Но я люблю детей, мне нравится возиться с малышами…
«Еще бы!» — думает Патрик.
— …поэтому после службы, пока все прихожане наслаждаются общением за чашечкой кофе, я забираю детей вниз и читаю им что-нибудь из библейской истории. — Он застенчиво улыбается. — Боюсь, актер из меня никудышный.
Что и неудивительно.
— Где находятся родители, пока вы читаете?
— Большей частью наслаждаются общением.
— С вами еще кто-нибудь читает детям или вы читаете один?
— Я один. Учителя в воскресной школе обычно заканчивают убирать в классе, а потом поднимаются выпить кофе. Время сказки длится всего пятнадцать минут.
— Дети выходят из класса?
— Только в туалет, прямо по коридору.
Патрик раздумывает над сказанным. Он не знает, как Шишинскому удалось остаться с Натаниэлем наедине, когда, как он утверждает, вокруг находились другие дети. Может, он предложил им полистать книгу, а сам пошел за Натаниэлем в туалет?
— Святой отец, — говорит Патрик, — вы слышали, что произошло с Натаниэлем?
После секундного замешательства священник кивает:
— Да. К несчастью, слышал.
Патрик неотрывно смотрит на него.
— Вам известно, что обнаружены доказательства того, что Натаниэлю что-то вводили в анальный проход?
Он высматривает намек, что щеки священника зарделись, что предательски сбилось его дыхание. Он ищет удивление, желание отступить, зарождающуюся панику.
Но отец Шишинский только качает головой:
— Храни его Господь.
— Святой отец, Натаниэль сказал нам, что именно вы являетесь его обидчиком.
Наконец-то изумление, которого так ждал Патрик!
— Я… я… разумеется, я и пальцем его не трогал. Никогда бы не совершил ничего подобного.
Патрик молчит. Он хочет, чтобы Шишинский вспомнил обо всех священниках по свету, которых признали виновными в изнасиловании. Хочет, чтобы он понял, что сам себя приговорил к виселице.
— Странно. Я только вчера с ним разговаривал, и он лично сказал мне, что его обидчик — отец Глен. Ведь так вас называют малыши, святой отец? Те дети, которых вы… любите?
Шишинский снова качает головой.
— Я этого не делал. Не знаю, что и сказать. Наверное, мальчик ошибся.
— Святой отец, именно поэтому вы сегодня здесь. Мне необходимо услышать причину, по которой Натаниэль указал на вас как на своего обидчика, если вы, по вашему утверждению, его и пальцем не тронули.
— Мальчик столько пережил…
— Вы когда-нибудь что-либо вводили ему в анус?
— Нет!
— Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то другой вводил ему что-либо в анус?
Священник задыхается от возмущения:
— Нет конечно!
— Тогда почему, по-вашему, Натаниэль указал на вас? Вы можете объяснить, почему он думает, что это были именно вы, хотя, как вы уверяете, это не так? — Патрик подается вперед. — Возможно, когда вы находились с ним наедине, между вами произошло нечто такое, что заставило его так думать?
— Я никогда не оставался с ним наедине. Рядом было еще четырнадцать детей.
Патрик откидывается на спинку стула.
— Так знайте, что я нашел за котлом в чулане белье Натаниэля! И в лаборатории утверждают, что на нем обнаружена сперма.
Глаза отца Шишинского еще больше расширяются:
— Сперма? Чья?
— Может быть, ваша, святой отец? — негромко интересуется Патрик.
— Нет!
Категорическое отрицание. Ничего другого Патрик и не ожидал.
— Ради вашего же блага надеюсь, что вы не лжете, потому что мы сможем по ДНК, выделенной из вашей крови, сказать, правда ли это.
Лицо Шишинского бледнеет и вытягивается, руки дрожат.
— Я бы хотел сейчас уйти.
Патрик качает головой.
— Простите, святой отец, — говорит он, — но я вынужден вас арестовать.
Томас Лакруа никогда не видел Нину Фрост, хотя, разумеется, слышал о ней. Он помнит, как ей удалось добиться обвинительного приговора в деле об изнасиловании в ванной, хотя все улики были уничтожены водой. Он слишком давно был окружным прокурором, чтобы сомневаться в собственных силах — в прошлом году он даже засадил за решетку священника из Портленда за подобное преступление, — но он также отлично понимает, что подобные дела чрезвычайно тяжело выиграть. Однако он хочет устроить настоящее действо. И это не имеет никакого отношения ни к Нине Фрост, ни к ее сыну — он просто хочет, чтобы прокуроры из Йорка знали, как делаются дела в Портленде.
Нина берет трубку после первого же гудка.
— Как раз вовремя, — говорит она, когда он представляется, — мне на самом деле нужно кое-что с вами обсудить.
— Разумеется! Мы можем поговорить завтра, в суде, перед предъявлением обвинения, — начинает Томас. — Я просто хотел позвонить перед тем…
— Почему именно вы?
— Прошу прощения…
— Почему Уолли решил, что вы самая лучшая кандидатура на роль обвинителя?
Томас вздыхает.
— Я уже пятнадцать лет работаю в Портленде. Через меня прошло тысячи подобных дел.
— Значит, сейчас вы звоните для того, чтобы представить свои рекомендации?
— Я этого не говорил, — настаивает на своем Томас, а про себя думает: «На перекрестном допросе ей, должно быть, палец в рот не клади». — Понимаю, вы нервничаете перед завтрашним днем, Нина. Но предъявление обвинения, как вам известно, — неизбежная процедура. Давайте просто переживем ее, а потом сядем и обсудим стратегию ведения дела вашего сына.
— Хорошо. — А потом суше: — Вам нужны наставления?
Очередная колкость. Это ее территория, ее жизнь. Как ни крути, а он чужак.
— Послушайте, могу представить, что вам приходится переживать… У меня самого трое детей.
— Раньше я тоже думала, что могу себе это представить. Думала, именно поэтому у меня так хорошо получается то, чем я занимаюсь. Я ошибалась и в том, и в другом.
Она замолкает, весь пыл куда-то пропал.
— Нина, — торжественно клянется Томас, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы представить это дело в суде так, как представили бы его вы.
