Аравинд Адига - Белый Тигр
Я посмотрел в ту же сторону. Мимо промелькнула освещенная изнутри палатка: три тени — муж, жена и ребенок — собрались вокруг семейного очага. Семейного — почему-то это особенно чувствовалось. Я понял, что переживает сейчас мистер Ашок.
Он приподнял руку — вот сейчас коснется меня — и обнял Мангуста за плечи.
— В Америке я считал семью обузой, не стану отрицать. Когда вы с отцом уговаривали меня не брать Пинки в жены, так как она из другой касты, я пришел в бешенство, не стану отрицать. Но ведь без семьи мы ничто. Пустое место. Пять ночей рядом со мной не было никого, только шофер. И вот наконец появился ты, близкая душа.
Я поднялся вместе с ними в квартиру, Мангуст велел накормить их, и я приготовил даал, чапати и окру[36], и накрыл на стол, и вымыл потом посуду.
За ужином Мангуст сказал:
— Если тоска заедает, Ашок, попробуй заняться йогой и медитацией. На телевидении есть мастер-класс йоги, каждое утро ведущий программы делает вот так...
Он прикрыл глаза, вдохнул и медленно выдохнул:
— О-о-о-о-о-о-ом.
Когда я, вытирая руки о штаны, вышел из кухни, Мангуст сказал:
— Подожди-ка.
Достал из кармана конверт и, широко улыбаясь, будто награду вручить собирался, помахал им в воздухе:
— Тебе письмо от бабушки.
И взялся вскрывать конверт своим толстым черным пальцем.
— Не извольте беспокоиться, сэр, я умею читать, — говорю.
Только Мангуст уже держал раскрытое письмо перед собой.
— Надо ли тебе читать чужое письмо? — спросил мистер Ашок. — Нехорошо получается.
По-английски спросил. Но я догадался, о чем речь.
И что ему ответил брат, догадался:
— Да он не против. Ему как с гуся вода. Он не понимает, не чувствует, что такое тайна переписки, да и вообще частная жизнь. В деревне у них одно помещение на всех, в нем и спят и трахаются у всех на глазах. Поверь мне, он не против.
И Мангуст повернулся к свету и прочел вслух:
Дорогой внук! Это письмо я попросила написать господина Кришну, учителя. Он тебя вспоминает с любовью, помнит твое детское прозвище: Белый Тигр. Живется нам здесь нелегко. Дожди не выпали. Попроси у хозяина прибавки, скажи, семья в беде. И не забывай высылать домой деньги.
Мангуст поднял глаза от бумажки:
— У всех слуг одна забота. Деньги, деньги, деньги. Им все мало. Одно название, что слуги. Натуральные кровопийцы.
Он продолжил читать:
Твоему брату Кишану я сказала: «Пора пришла» — и он, послушный внук, женился. Тебе я указывать не стану. Ты не такой, как все. Ты вдумчивый и в этом похож на свою мать. С самого детства ты задумывался, встанешь, бывало, у пруда и уставишься, открыв рот, на Черный Форт, днем ли, ночью ли. Так что я не говорю тебе: «Пора пришла», ты сам подумай о радостях семейной жизни. Да и всем твоим близким станет лучше. Ведь когда люди женятся, дожди делаются обильнее. Буйволица как следует откормится и даст больше молока. Это все знают. Мы так гордимся тобой, тем, что ты в городе. Но ты и о нас подумай тоже, не только о себе. Непременно приезжай и отведай моей курицы с карри, а то найдем тебе невесту, и тебя не спросим. Твоя любящая бабушка Кусум.
Мангуст уже собирался было отдать письмо мне, но мистер Ашок выхватил у него листок и перечел.
— Они порой такие трогательные, эти деревенские, — как бы оправдываясь, произнес он.
На следующий день я отвез Мангуста на вокзал, и опять купил ему досу, любимое лакомство, и повыковырял картошку, и побросал на рельсы. Пока я стоял на перроне, хозяин прикончил досу, а мыши внизу на шпалах — картошку.
Вернулся домой, поднялся на лифте на тринадцатый этаж.
Дверь была приоткрыта. Я постучал и вошел.
И сразу крикнул:
— Сэр, да вы что!
Мистер Ашок сидел, погрузив ноги в тазик, и сам себе делал массаж.
— Что же вы мне не сказали! — Я кинулся к тазику. — Сейчас я вам разотру ноги.
— Не надо! — рявкнул он.
— Сэр, это моя обязанность, не ваша! Стыд-то какой! — Я погрузил руки в грязную воду и ухватил его за лодыжку.
— Нет!
Он оттолкнул ногой тазик — вода разлилась по всему полу.
— Сколько же в вас дури, люди! — сказал негромко. И, указывая на дверь, прорычал: — Убирайся! Оставь меня в покое хоть на пять минут! Будь так любезен!
* * *В тот вечер я отвез его в торговую галерею. Из машины выходить не стал, к компании шоферов не присоединился.
В Гургаоне, куда ни кинь взгляд, стройплощадка; работа не утихает и ночью: горят прожектора, пыль клубится над котлованами, леса карабкаются выше и выше, бледными тенями снуют люди и вьючные животные, надрываясь под тяжестью щебня и кирпичей.
Человек вел по стройке осла, с обеих сторон ярко-красного седла свисали две металлические бадьи, доверху заполненные щебнем. За верховодом семенили два осла поменьше, тоже с нагруженными бадьями. Эти двое шли не так быстро, и крупный осел то и дело останавливался и оборачивался, выказывая что-то очень похожее на родительское беспокойство.
Я сразу понял, что меня тревожило.
Послушаться Кусум? Жениться? Ни за что! Она шантажирует меня, нарочно передала свое письмо через Мангуста. Попробуй, мол, ослушаться, сразу сообщу мистеру Ашоку, что денег не шлешь.
Правда, с другой стороны, у меня будет женщина, — а то уже давно ни с кем ничего, прямо невтерпеж. Стоит вонзить клюв в невинную девчонку лет этак семнадцати-восемнадцати, и все болезни, душевные и физические, как рукой снимет, это всем известно. Потом, за невестой дадут хорошее приданое, уж Кусум постарается. Золото высшей пробы, новенькие банкноты. Кое-что перепадет и мне. У женитьбы есть и хорошая сторона.
А есть и плохая.
Посмотри на осла, сказал я себе. Вот что тебя ждет. И твоих детей. Чему ты их научишь? Таскать грузы для богатых?
Я положил руки на руль и с такой силой сжал пальцы, будто хотел кого-то задушить.
И как это я, непрошеный, кинулся растирать мистеру Ашоку ноги! Никто меня не заставлял. Что это мне в голову взбрело? В чем причина? А в том, что лакей жил во мне с младенчества, его вбивали мне в голову гвоздь за гвоздем, он въелся мне в плоть, отравил кровь, как нечистоты и промышленные стоки отравили воды Ганга.
Из памяти всплыла картина: белые ноги пожирает пламя.
Ни за что!
Я задрал ноги на сиденье, принял позу лотоса и, приговаривая: «Ом», погрузился в медитацию.
Сколько я просидел в машине, опустив веки и скрестив ноги, словно Будда, не знаю. Хихиканье и какой-то скрип заставили меня открыть глаза. Все шоферы столпились вокруг моей машины, какой-то болван поскребся в окно. Кто-то приметил меня в позе лотоса и кликнул других. На меня смотрели как на зверя в зоопарке.
