Александр Терехов - Немцы
— Как прошло? — Пилюс, заставляя Эбергарда подождать, по инструкции, словно на глазах проверяющих или под пишущий микрофон, интересовался первой встречей режиссера Иванова-1 с избирателями; на столе Пилюса, верно люди сказывали, лежал исторический двухтомник «ВЧК — КГБ — ФСБ», обросший красными закладками.
— Что «как?» А как могло? — отмахнулась Оля. — Как. Как всегда. Людей согнали. Опоздал на час. Приехал с запахом. Я ему: чайку? Он: почему чайку? Может, водочки хряпнем? На сцену вышел и: избираться не хочу, это меня мэр попросил, программы нет. С первого ряда старушка и спросила: а зачем мы тогда собрались? Тишина. Я мигнула кому надо, Бронислав Васильевич, ваш творческий путь… И он завелся.
Проводив Олю, Пилюс как бы обдумывающе помолчал и приступил, глядя на свои агонизирующие, сами собой пошевеливающиеся пальцы, мягкие и белые, словно вываренные в кипятке:
— Что будем… по Иванову-2?
— А что, его зарегистрируют?
— Там…
Эбергард бросил считать троллейбусы, вползающие с Одесской на Тимирязевский, но Пилюс не показал, где «там» — в кабинете префекта? у вице-премьера Ходырева? в городской «Единой России»?
— Есть решение зарегистрировать. Всё-таки действующий депутат, пойдет от «Партии жизни». Чтобы Шаронов не вонял… Что докладывать префекту?
Не ответишь «префекту доложу сам», молчание; Эбергард потерял вес, повис, ничего не знача, прожевывая неприязнь, протянул руку ухватиться за главное, то, что спасало первым, что, по его расчетам, только и могло спасти, — «дело»; дело прежде всего, ради дела, дело на первом месте, общая польза, интересы дела требуют, кто-то ведь должен работать — что они без меня?! — мне поручают — я им нужен, рабочий, кочегар — мозолистые руки, кожа с неотпаривающимися следами… Он спросил-указал:
— Записывать будете?
Пилюс тоже сглотнул внутреннее канализационно-кипящее клокотание, и он тоже признал: да, «дело», пока не до укусов — и фокуснически выудил из мебельных недр толстый снежно-блистающий лист доселе невиданной в префектуре бумаги и свинтил серебряный колпачок с золотоперой ручки с индивидуальным номером, изготовившись заполнить аккуратными и понятными словами шпаргалку: вдруг при докладе на нее невольно покосится монстр, ненавидящий всё дешевое, потертое, бедное, сквозняки, покашливания, насморки, морщины, запахи, дыхание близкого человеческого присутствия и захватанные дверные ручки?
— Иванов-2. Как юрист работал на компании Ходорковского. То есть тоже вор. Засветился в банковских структурах «Госроскредита». Раздавал кредиты близким родственникам, потом банки банкротил. Подтянем обманутых вкладчиков. Дед отсиделся в войну на Западной Украине, привлекался к ответственности за пособничество бендеровцам. Жена ездит на депутатской машине за деньги налогоплательщиков. Устраивает пьяные загулы на казенной даче в Одинцово с участием уголовных авторитетов грузинской национальности. Ну, что еще… Иванов-2 — совладелец магазина для геев напротив гордумы.
— Правда?!
— Ты, главное, пиши… Короче: «Единая Россия» очистила свои ряды, а педераст и вор перебежал в «Партию жизни», чтобы не отвечать за данные избирателям обещания. На прошлых выборах раздавал ветеранам продуктовые наборы. Колбаса в наборах оказалась с истекшим сроком годности. У меня есть заявления ветеранов-фронтовиков о пищевых отравлениях. Напишем: Герой Советского Союза скончался.
— Это убедительно, поближе к дню голосования, — промычал раскрасневшийся Пилюс (ему казалось: это он поработал, это он молодец, тяжеловато пришлось, но выполнил; Пилюсу сразу захотелось одинокого отдыха в раздумьях, как получше преподнести монстру свои усилия), уважительно глянув на Эбергарда; хвалить или сказать «спасибо» не мог, достаточно, что ничего сегодня больше не затронут, свое «сегодня» Эбергард выкупил, Эбергард так и чувствовал; машинально шагая в раздумьях «как прошло» к лестнице; увидел: у лифтов люди, среди них — монстр в черном пальто на меху, — Эбергард укоротил шаг, давая префекту погрузиться и уехать; хлопать по лбу «как же забыл!», разворачиваться и убегать поздно, и папки с бумагами нету в руках — остановился бы у подоконника разложить на свету документ «во исполнение поручения префекта», страница к странице, а затем и увлечься важнейшим параграфом… нет, монстр уже заметил Эбергарда и уставился на него над плечом режиссера-депутата Иванова-1 — тот размахивал руками и вдруг нежно прихватывал монстра за утепленный воротник, подтягивая префекта словно для венчающего сердечное излияние небритого поцелуя в губы, и было заметно, как содрогается монстр от сдерживаемой злобы при каждом таком…
(что поделаешь — любимец мэра, так всем говорит, пойди проверь!) — и тут режиссер обернулся:
— Вот! А вы знаете, кто это?! — имя Эбергарда он запоминал только на время предвыборных усилий, а те еще и не разворачивались. — О-о, это страшный человек. Так посмотришь — скромный. Незаметный. А все мы — в его руках. Привет, дорогой, — и обнял руководителя пресс-центра, и префект долгожданным движением двинул Эбергарду руку, Эбергард благодарно коснулся, легко, ненавязчиво, едва, не улыбаясь (вдруг не понравятся зубы), смотря, как нужно, чуть вниз, сколько можно удлинив руку, изогнувшись, издали (вдруг не понравится запах); сказать «можно к вам на прием?», что-то вообще сказать? но не смел — префект с охраной двинулся в лифт, и скрылись, а Иванов-1 поправлял теперь Эбергарду воротник:
— Душить будем гниду Иванова-2! — И усмехнувшись, словно нечаянно видел пьяным, видел, как Эбергард крал, пропел: — А у префекта-то… что-то на тебя — есть!
— Да ну! — легко рассмеялся Эбергард, наступила ночь. Еще одна ночь. Ночь — Эрна, и еще одна ночь — пропадало будущее.
— Ты там как-то, — Иванов-1 ткнулся лбом Эбергарду в лоб, — с кем-то вопросы решаешь? Со старыми кадрами?
— Ну да. Как положено. Я соответствую. А они уж там, с ним…
— Мне кажется, что-то они как-то что-то не спешат донести до него… Ты смотри, не опоздай переключиться! Слушай, а давай сделаем мне новую фотосъемку для выборов! Я с ветеранами. Я с инвалидами. С солдатами. Я — с молодыми девками в белых трусах!
Только на улице Эбергард почувствовал, как что-то сползло с его лица, какое-то напряженное выражение, достаточно весомое, чтобы звучно шмякнуться в снег, и падало оно именно вниз, под ноги, но беззвучно, и тут же заступило на дежурство другое, он так и не заметил, есть ли что-то между, потоптался: туда? сюда? и — вдруг — семь цифр, отбрасывающих в стороны всё, вдруг — позвонил:
— Сигилд…
— Я требую, чтоб ты не заходил больше в мой дом! Мне это не нравится! Мужу моему это не нравится!
