Эдуард Тополь - Московский полет
Я ушел тогда из АПН и никогда больше не переступал порог этого учреждения. И вот теперь, почти тридцать лет спустя – второй визит. Но уже по другому адресу. Потому что за тридцать лет АПН выросло в гигантский концерн пропаганды и в награду, я слышал, получило новое здание. Но ведь Горбачев отказался от брежневской доктрины, кремлевские войска вышли из Афганистана, а советское влияние на африканском континенте и в арабских странах тает, как снег в пустыне. Так чем же теперь занимаются те модные теннисисты и теннисистки? Что производит машина, запущенная Хрущевым и Андроповым? На кого работает?
Такси остановилось перед серым четырехэтажным шлакобетонным домом в форме русской буквы "П". Пустой проем в нижней части этой буквы смотрел на Садовое кольцо, но был отгорожен от него высокой решеткой, а в центре забора-решетки стояла бетонно-кирпичная будка проходной. Внутри сидели два милиционера. Короче говоря, это здание было как две капли воды похоже на штаб провинциального военного округа, а совершенно голый и пустой двор за решеткой мог быть только плацем для отработки строевого шага.
Однако на тусклой стеклянной вывеске было написано «Агентство Печати Новости» и перед проходной, у тротуара стоял наш интуристовский автобус. Так что сомнений не было – мы ехали куда надо. Только опоздали на четыре минуты, и теперь нам придется доказывать этим милиционерам, кто мы, что мы, вызывать Барри Вудстона и т. д.
Но вдруг оказалось, что какой-то биологический механизм советской адаптации проснулся во мне даже раньше, чем я успел это осознать.
– Следуй за мной! Ни о чем не спрашивай! – приказал я японке и стремительно-хозяйской походкой направился прямо в проходную.
Мичико поспешно семенила за мной. Главное в искусстве преодоления проходных советских официальных учреждений – это сочетание хозяйски-уверенной походки и барски-небрежного кивка головой охранникам, при котором ни в коем случае нельзя встречаться с ними глазами. Да, вы видите их краем зрения, и вы отметили это вежливо-беглым кивком головы, но они слишком мелкие птицы, чтобы заглядывать вам в глаза. А то, что вы свой, из этой или даже еще более высокой организации, – это демонстрирует ваше прекрасное знание, куда идти. Я понятия не имел, куда тут идти, прямо за проходной был только пустой по случаю субботы плац, но я уверенно, как хозяин, прошел мимо охранников-милиционеров. И, безусловно, я шел первым, а не после дамы, пусть даже она и иностранка. Хамство – вторая визитная карточка советского бюрократа.
На мое счастье, в глубине двора-плаца, под бетонным козырьком здания оказались дубовые двери с массивной резной ручкой – характерный признак парадного входа. Я уверенно потянул ручку и только теперь, поскольку милиция была далеко позади, пропустил даму вперед. И это было ошибкой.
Потому что за дверью оказалось еще два милиционера. Интересно, зачем информационному агентству двойная милицейская охрана?
– Куда? Пропуск! – грубо сказали японке по-русски.
Она беспомощно оглянулась на меня, но я уже разглядел в глубине узкого коридора, у лифта, нашу интуристовскую гидшу Олю Зеленину.
– Мы из делегации! – сказал я милиционерам и позвал гидшу: – Оля!
Генерал Алексей Быков, начальник пресс-центра Комитета госбезопасности СССР, не был ни толстым, ни мордастым, как 90 процентов советских генералов. Больше того – на нем даже не было генеральского мундира, 55-летний худощавый мужчина в дешевом сером костюме советского пошива и белой рубашке без галстука, короткий бобрик темных волос с проседью, маленькое и простое крестьянское лицо с жесткими скулами, как у бригадира на сибирской стройке – он сидел по правую руку от Евгения Голякова, заведующего латиноамериканским отделом АНП, который на правах хозяина вел пресс-конференцию. Этот Голяков был абсолютно не похож на того теннисиста, который возглавлял латиноамериканский отдел 25 лет назад. Ему было под 60, маленький, толстенький и желчный хорек, который изо всех сил старался быть обаятельным и даже представился нам на американский манер: «Юджин».
А слева от «Юджина» возвышался тяжелый, тучный полковник Азаренко, представитель Политического управления Советской Армии. Огромная, как астраханская дыня, лысая голова сидит прямо на плохо выглаженной офицерской рубашке с полковничьими погонами, а на большом и голом лице стойко держится хмурое выражение подневольного человека, отбывающего докучливую повинность. Впрочем, я мог понять советского полковника: была суббота, нерабочий день, самое время уехать из жаркой Москвы на дачу, а его загнали на встречу с этими америкашками. И пропал весь уикенд, а ради чего? Ради этой мудацкой новой политики заигрывания с Западом…
ГОРАЦИЙ СЭМСОН (журналист из Нью-Йорка): У меня вопрос к представителю КГБ. Недавно у нас писали, что, кажется, в «Правде» была статья бывшего полковника КГБ, и в этой статье он извиняется за свою прошлую деятельность. Мне интересно узнать, что вы думаете о бывшем сотруднике КГБ, который выступает теперь в печати с такими заявлениями?
Я с удивлением глянул на Горация – двадцатилетний парень в ковбойке, джинсах и сникерсах, ну типичный студент, а так замечательно разыграл первую подачу! С одной стороны – мол, мы не с Луны свалились, мы в курсе советских дел, а с другой – и не лобовая атака, а как бы вежливая разведка боем. Выслушав перевод вопроса, генерал Быков ответил сухими, заранее отредактированными формулировками.
ГЕНЕРАЛ БЫКОВ: Речь идет, как я понимаю, о статье Карповича, полковника КГБ в отставке, который выступил не в «Правде», а в журнале «Огонек» со своей личной оценкой событий того периода…
У генерала был голос заядлого курильщика, теряющий силу в середине предложения, как при застарелой эмфиземе легких. Поэтому после каждого короткого вдоха генерал начинал фразу очень громко, но заканчивал ее почти на шепоте:
– Должен сказать, что оценка тех событий Карповичем в корне отличается от моих оценок и оценок моих коллег… (Вдох). Мы считаем, что меры, о которых пишет Карпович, были приняты тогда в полном соответствии с законом, который существовал в нашей стране в семидесятые годы… (Вдох). Судебные процедуры не нарушались, и широкие массы трудящихся одобряли действия КГБ того периода…
Мяч, как видите, попал на «глухую защиту». Мол, мы были исполнителями закона, и народ нашу деятельность одобрял. Точка. Если мы и держали нобелевского лауреата Сахарова в ссылке или бросали диссидентов в психушки и тюрьмы – тогда это было законно, нам не в чем каяться. Конечно, мне захотелось немедленно вмешаться и уличить генерала в откровенном вранье.
Но я сдержал себя. Во-первых, мне было интересно, как американцы и японцы сами, без моего советского опыта, поведут эту конференцию. А во-вторых… Во-вторых, не высовывайся, сказал я себе. Может быть, все твои страхи по поводу того, что КГБ будет сводить с тобой счеты, – только паранойя. Может быть, в том гигантском потоке иностранцев, который хлынул сейчас в СССР, ГэБэ и не обратил на тебя внимания. Так зачем высовываться? Сиди и молчи! Слушай.
