Елена Катишонок - Свет в окне
Дома, наедине с «Олимпией», Присуха сел, убрав со стула толстый словарь, и уставился на начатую страницу. Почему бы, собственно, не рискнуть? Ведь если один человек придумал пишущую машинку, то другому по силам научиться пользоваться ею… Очень хотелось закончить фразу об изменившихся обстоятельствах, ведь обстоятельства редко меняются сами по себе – мы сами их меняем. Так получилось и с молодым Джолионом – обстоятельства изменил не кто иной, как Ирэн, когда сама к нему пришла, – точно так же, как ранее она приходила в этот же дом к его отцу.
На поиск нужной клавиши уходило времени не меньше, чем на точную формулировку. Непривычные к машинке пальцы задевали сразу две кнопочки, отчего железные рычаги вздымались и сцеплялись друг с другом; приходилось их разнимать, и страница вскоре запестрела грязно-серыми пятнами от его пальцев. Каретка упрямо звонила и останавливалась в конце строки, но вовсе не фразы, и он не сразу привык ее перегонять; какие-то буквы прятались, и Дмитрий Иванович долго всматривался в бессмысленный ряд Ч С М И Т Ь Б Ю Ё, недоумевая, что мешало расставить буквы по алфавиту. Одни отпечатывались четко, другие выходили призрачно-бледными; некоторые двоились, словно отбрасывая тень. Чтобы ускорить процесс, он стал печатать некоторые слова в сокращенном виде. Наконец страница соскользнула с каретки, и он смог насладиться видом с грехом пополам напечатанного листа. Греха было намного больше. Ни ушедшая жена, ни настоящая машинистка не могли видеть его творчества; сам же Присуха остался доволен первой попыткой. «И, между прочим, без нот», – подумал удовлетворенно, представив себе человека, впервые севшего за рояль. «Поставьте инструмент клавиатурой к себе» – интересно, в самоучителях игры на фортепьяно тоже так пишут?
…Итак, сложившиеся по инициативе Ирэн обстоятельства делают возможным объяснение между нею и молодым Джолионом – во всяком случае, молодой Джолион объясняется, тогда как Ирэн ограничивается красноречивым взглядом.
Вот здесь очень пригодилась бы машинка с латинским шрифтом, однако за неимением таковой пришлось довольствоваться интервалом. Позже он впишет строчки из оригинала: «Those dark eyes clinging to his said as no words could have: “I have come to an end; if you want me, here I am”» и приведет перевод (весьма, на его взгляд, пошлый и неудовлетворительный): «Эти темные глаза, льнущие к его глазам, говорили, как не могли бы сказать никакие слова: “Я дошла до конца; если ты хочешь меня, бери”». Дама, заговорившая языком кокотки!.. Объяснение, таким образом, состоялось, и через некоторое время Ирэн выходит за молодого Джолиона замуж, то есть разводится с одним Форсайтом, чтобы стать женой другого: дважды Форсайт в обособленном клане Форсайтов. Можно было бы считать, что все происшедшее – happy end; однако следует еще более счастливое продолжение, ибо от союза Ирэн и молодого Джолиона рождается ребенок.
…Присуха никогда не жалел о своей бездетности. Должно быть, нужно испытывать к женщине необычайно глубокое чувство, чтобы захотелось… продолжения, что ли, себя и ее, но сама эта мысль вызывала недоумение. В нем жил страх, что дети или хотя бы один ребенок навсегда положат конец спокойной налаженной жизни, без которой он себя не мыслил. Или нужно очень хотеть детей, как страстно жаждал сына Сомс Форсайт.
На этом и строится продолжение «Саги», только сын появляется у Ирэн, а Сомс обретает дочь. Сага продолжается, и в ней становится слышен Шекспир: по фатальным законам жанра молодые люди страстно влюбляются друг в друга и сталкиваются с дикой, не понятной им враждой родителей. И здесь не кто иной, как Сомс заставляет себя пойти на объяснение с Ирэн: фактически он приходит просить руки ее сына для своей дочери. Он, Форсайт, собственник номер один! Просит – и получает отказ; еще один отказ от женщины, защищенной своей красотой и обаянием, как… как курсовая работа студентки Кузнецовой защищена социальным аспектом. Ирэн не отпускает сына самой страшной властью – своей любовью; дает ему свободу выбора – и невозможность этой свободой пользоваться.
Так кто здесь более всего «собственник»? Все еще Сомс?
Если бы случилось рассказать кому-то об этой работе, Дмитрий Иванович был бы в большом затруднении и скорее всего бы промолчал: как ни подай, звучит плоско, почти вульгарно; а главное, в штыки существующим работам. Он не нумеровал страницы – зачем? Ведь если бы вдруг появился шанс публикации (откуда бы…), то можно было бы и сосчитать, сколько там листов. Часть так и осталась в рукописи, поскольку начал он в эпоху жены номер один, которая печатать не умела, а тезисы и отдельные соображения записывал еще раньше. Но если собрался бы публиковать, то пронумеровал бы страницы, нашел расторопную машинистку, а потом взялся бы редактировать: в отдельной папке собралась стопка листов с поправками, а сколько еще появится новых! Сам того не замечая, он все чаще «примерял» эту мысль – вернее, мечту: вот если бы, если бы вдруг… Однако правила игры пока не менялись.
Доценту Присухе и в голову не приходило, насколько отдельные его соображения и тезисы совпадают с таковыми Зинки Трымчук, едва ли знающей слово «тезис».
13
Прав оказался Федор Федорович: прием гостьи – матери, свекрови и бабушки – занял в жизни Лазаревичей такое значительное место, что было не до гостей: к себе не приглашали, да и сами никого не навещали, что при сложившихся обстоятельствах было только естественно. Об этом Федор Федорович и говорил жене незадолго до Нового года, хотя сам убедиться в своей правоте не смог, потому что за три дня до приезда Доры он упал с инфарктом. Не «слег», что нередко случалось с людьми его возраста, а именно упал – и не встал. Тоня, наполовину ослепшая от слез, забыла все и вся, кроме своего горя, что уж говорить о незнакомой Тайкиной свекрови из Кременчуга.
Киевский поезд прибывал вечером. Встречать отправились вдвоем, Олька с братишкой остались дома. Ленечка задавал одни и те же вопросы:
– Это папина бабушка приезжает?
– Нет, это папина мама, а твоя бабушка.
– Как бабушка Ира?
– Да нет же, бабушка Ира – мамина мама.
– Она мамина мама, а твоя бабушка?
– Моя и твоя, понимаешь?
На очередном: «А новая бабушка скоро приедет?» Олька достала фильмоскоп и коробку с диафильмами. Ленечка обрадовался, но в этот момент в прихожей зажегся свет. Там уже топали, отряхивая снег, и громко разговаривали. Первой вошла Таисия, празднично улыбаясь, следом гостья; за ее спиной маячила шинель.
Ольку поразила в первую очередь шуба – просторная, как мантия, только персикового цвета, а главное – нейлоновая. Они только начали мелькать на улицах, но авторитет нейлоновой шубы стремительно вытеснил привычные глазу каракуль, цигейку и прочих котиков – настолько, что эти шубы добывали – «доставали» – с бешеной переплатой.
