Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Я все еще сомневаюсь. Думаю, может, шутка такая, хотя и для шутки тема, я бы сказал, не очень-то подходящая, щекотливая то есть, тема. Нет, думаю, надо посмотреть, что все это значит. Припарковавшись у входа, вошел в помещение, небольшое, чистое, с белыми кафельными полами, как полагается в магазине, торгующем субпродуктами. За прилавком одинокий продавец, полноватый мужчина, в белом халате и белой шапочке с бейджиком на груди, на котором что-то написано, но я без очков не разобрал что. В продавце я узнал Владика Коктейлева. Я немного удивился, потому что знал Владика как честнейшего из наших народных избранников и был уверен, что совесть не позволит ему нарушать закон и иметь бизнес и имущество за границей. Я, естественно, поздоровался с ним по-русски. Он ответил по-английски с сильным подмосковным акцентом, чем убедил меня, что я ошибся, потому что Владик, как я слышал, с акцентом говорит только по-русски. Значит, не Владик, но все же, мне кажется, я его где-то видел. «Вы, – спрашиваю, – случайно не из Балашихи?» Он глазами хлопает. Я ему по слогам. «Вы, – повторяю, – не из Ба-ла-ши-хи?» Ничего не понимает и отвечает мне по-своему что-то вроде «хау ар ю тудэй». И вдруг происходит чудо, какое случается только во сне: я обнаруживаю, что на самом деле я английским очень даже неплохо владею и все эти слова – и хау, и ар, и ю, и тудей – знаю и фразу всю понимаю. Значит он спрашивает: «Как вы сегодня?» Глупый вопрос. Как будто он знал, как я был вчера. И как будто это вообще его сколько-нибудь интересовало. Если бы я был тоже американцем, я бы сказал «файн», это слово я знаю, значит, «прекрасно». Американец всегда говорит «файн». Даже если его дюжина клещей будет грызть, он все равное скажет «файн». Но я не американец, и настроения лицемерить у меня не было. Поэтому я просто буркнул: ничего, нормально, в том смысле, что не ваше дело, надел очки и только сейчас увидел, что у продавца на бейджике написано «Johnson & Johnson».
– Теперь, – говорю, – вижу, что вы не из Балашихи.
– Да, – говорит он чисто по-русски, что меня почему-то не удивляет, – я не из Балашихи, я из Потылихи.
Ну, мне что Потылиха, что Балашиха – все едино, тем более что я ни там, ни там никогда не был.
Стал изучать прилавок. Под стеклом, как обычно в мясной лавке, лежали разных размеров куски мяса с каким-то текстом под каждым куском. Я надел вторые очки и увидел, что эти тексты содержат описание (опять все понимаю) продукта: сердце, почка, поджелудочная железа, печень – и тут же прейскурант. Точных цен не помню, но помню, что каждое пятизначное число кончалось несколькими девятками. Ну, скажем, 24.999.99. Двадцать четыре тысячи девятьсот девяносто девять долларов девяносто девять центов – это бесхитростная американская уловка, чтобы покупатель не слишком хватался за голову. 25 тысяч ему покажется много, а 24, хотя и с целым хвостом девяток, в его сознании останутся двадцатью четырьмя.
Я весь товар осмотрел, цены в мобильник забил, в словарь заглянул и спрашиваю продавца, это правда, что ли, детские органы?
Он мне вопросом на вопрос:
– Where are you from, sir? – сэром меня называет.
Я говорю:
– Ясное дело, фром Раша. – И спрашиваю: – Это точно детские органы, а не какие-нибудь телячьи или поросячьи?
– Что вы, сэр, – обиделся продавец, – как можно? Имею (I have) сертификат соответствия, вон он в серебряной рамке висит на стене. Но вы можете верить мне на слово, потому что мы, американцы, никогда не врем.
– Совсем никогда?
– Никогда. Мы даже, когда в плен попадаем, на первом же допросе выдаем все военные тайны: номер части, калибры орудий, фамилию командира и какая зарплата у нашего президента.
– А этой торговлей занимаетесь легально?
– О, сэр, разумеется, оф корс, совершенно легально. У меня есть лицензия, вон она в золотой рамке рядом с сертификатом, и налоги я плачу аккуратно. Могу показать справку, айди и секьюрити намбер.
– Ну хорошо, – говорю я, – хорошо, ладно. Допустим, ваши негуманные американские законы позволяют такое. Но вам лично не стыдно, не страшно, не больно за этих бедных детишек?
Он моего вопроса не понимает.
– Так детишки-то, – говорит, – не наши, а русские.
– А русские, – говорю, – что, разве не люди?
Американца трудно вывести из равновесия, но этот, я вижу, начал сердиться.
– Да что вы говорите, сэр? Это же русские сироты. Они в вашей Рашке так живут, что рады бывают попасть в Америку хотя бы даже и в расчлененном виде.
Тут уж я совсем не выдержал, перегнулся через прилавок, схватил его за грудки.
– Ах, ты, – говорю, – сволочь. Ты не только детей, ты еще и страну мою оскорблять будешь! Да я тебя сейчас самого расчленю и члены твои раздам бездомным собакам.
Он уже задыхается и хрипит:
– Не отдадите, сэр! У нас нет бездомных собак…
Я хотел сказать, что не верю, но не успел. Резко дернувшись, он вырвался из моих рук, нырнул под прилавок и вынырнул с винчестером.
– Вот, – улыбнулся он фарфоровыми зубами, – теперь я вас расчленю, сэр. Но вами собак кормить не буду, потому что наши собаки привыкли к более свежей пище. Я продам ваши дряхлые органы вашим пропагандистам, а они скормят их вашему же народу.
Он быстро передернул затвор и, не целясь, нажал на спусковой крючок. Я попятился к двери, ударился спиной о стену, увидел вспышку – и услышал женский визгливый вскрик: «Паша! Ты что так резко тормозишь! Ты же больного везешь!»
Смешанный бред
Я открыл глаза и нашел себя… Это у американцев есть такое выражение: я нашел себя. Если американец оказался вдруг в неожиданном месте, он скажет: «I found myself» там-то. Я нашел – или обнаружил – себя в автобусе и не сразу понял, что это, где это и куда меня везут. Не на тот ли свет? Из темноты высветились два женских лица. Ангелы?
– Кто вы? – спросил я. – Петя, ты что? – с тревогой спросила Варвара. – Ты не узнаешь меня? Я жена твоя, Варя.
– Вижу, что Варя. А где Джонсон и Джонсон?
– Какой еще Джонсон?
– Ну этот, который органы продавал.
– Органы? – обернулся Паша. – ФСБ? Вы имеете в виду, что они тоже продажные?
Я понял, что, видимо, еще недостаточно осознал, что продавца органов я видел только во сне, и Паше ничего отвечать не стал, только махнул рукой и спросил:
– Ну, а Иван Иванович?
– Иван Иванович? – перехватила вопрос Варвара.
– Ну, да, Иван Иванович, который до Курского вокзала ехал… И другой, до Савеловского… Они оба меня ругали, что я слишком долго живу.
– Петенька! – заволновалась Варвара. – Ты что? Какой Иван Иванович? Кто тебя ругал? Миленький, тебя никто не ругает, тебя все любят, у тебя все хорошо.
– Он бредит, – пояснила Зинуля – Типичная картина энцефалита. – И стала объяснять мне медленно, с расстановкой: – Петр Ильич, вы находитесь в «Скорой помощи». Вас укусил клещ. Но вы не волнуйтесь, мы вас везем в больницу. Помните? В «Склиф» везем. Если б вы были академиком, мы бы оставили вас в Тоцке. А в «Склифе» принимают кого попало и вас тоже примут.
