Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Вот что значит предприимчивый человек! Что для других неудобство, то для него прибыль. Так я подумал и вновь погрузился в сон.
Haus der Dummen, или Дом дураков
Не помню, сколько минут, часов, дней или недель проспал я на этот раз, но, как мне потом рассказали, почти все это время Перлигос отсутствовал, а журналисты, политологи и политтехнологи из «пятой колонны» пытались понять, что бы это значило, оппозиция высказывала всякие соблазнительные для нее надежды, и девяносто процентов народа беспокоились, как же они будут жить, если его отсутствие окажется бесконечным. Проснувшись на короткое время, я тоже немного поволновался, но, поразмыслив, решил, что тревожиться слишком не стоит, все идет своим чередом. Магазины работают, поезда ходят, самолеты летают, куры несутся, и коровы доятся. Я успокоился и снова заснул, и попал, представьте себе, в Берлин. Иду по улицам, знакомые названия: Курфюрстендам, Тиргартенштрассе, Фридрихштрассе, Александерплац, и вдруг вижу вывеска: Haus der Dummen. Я удивился. Я думал, что их парламент называется рейхстаг, а он, оказывается, называется почти так же, как наша Дума. Я немного поднапрягся, перебрал в уме знакомые мне слова немецкого языка, вспомнил, что в немецком есть слово думкопф, что означает глупая голова или дурак, а «думме» просто дурак и никакого второго значения не имеет. Слово «хауз» я знал еще с детства. Сложив эти два слова вместе, я легко догадался, что это здание называется Дом дураков. Разжигаемый любопытством, я поднялся по высоким ступеням, прошел через широкий вестибюль и оказался в просторном зале, круглом, как в цирке, с рядами во много ярусов, спускавшимися к площадке, освещенной прожекторами, светившими со всех сторон и освещавшими небольшую группу людей обоего пола в хороших костюмах, но с собачьими головами. Они стояли, собравшись в круг, и громко лаяли друг на друга. Прислушавшись, я с удивлением обнаружил, что довольно неплохо понимаю собачий язык и что, как я понял, они лают не то чтобы друг на друга, но как бы в сторону друг друга, и все лающие согласны со всем, что лает каждый из них. Из того, что они вылаивали, я понял, что некоторое время тому назад они проиграли какую-то войну, были поставлены на колени и стояли долго, но устали и постепенно поднялись во весь рост. Разогнув колени, они испытали страшную обиду против мира, который их победил и унизил. Они это терпели долго, но больше терпеть не намерены. Они послали маленьких зеленых человечков в Калининградскую область, мотивируя это тем, что это исконная их территория, и без единого выстрела, немедленно эту территорию захватили, потому что калининградцы оказались к этому совершенно неподготовлены. У них там было много «Искандеров» (не писателей, а ракет), но они были созданы для уничтожения больших целей, а против маленьких человечков оказались бессильны. Маленькие же человечки захватили всю Калининградскую область со всеми бывшими там «Искандерами», со всеми писателями и людьми прочих профессий, провели референдум. Сто один процент жителей, включая успевших набежать из других областей через Литву или Польшу, единогласно проголосовали за немедленное включение Калининградской области в состав ФРГ. А кому не удалось перебежать, сперва опешили от такой наглости, а потом стали вопить на весь мир, что присоединение области – это на самом деле аннексия и грубейшее нарушение чего-то. Они сравнивали фрау Канцлерин с Гитлером, пририсовывали ей гитлеровские усы и вспоминали вторжение немцев в Судеты и аншлюс Австрии. На что германские пропагандисты заявили, что вообще никаких русских нет, что на самом деле русские – это вообще не народ, а искусственно созданная популяция. В действительности русские, украинцы, белорусы – это все немцы, только говорят на другом языке. Не могу сказать, что я этим речам особенно удивился. Что-то похожее я слышал раньше. Не удивился бреду горячечной больной, заявившей, что мы ни в коем случае не должны отдавать наших немецких сирот на усыновление русским, потому что русские, это же всем известно, люди невежественные, не признают однополых браков, с детишками нашими немного поиграют, позабавятся и пустят на запчасти, которые нам и самим нужны. Затем последовала длинная речь госпожи Зоммервайцен, из которой я понял только, что речь идет о госпоже Канцлерин, которая всегда правильно говорит, тонко замечает, мудро рассуждает, четко объясняет, решительно действует и потому является наиболее уважаемым политиком во всем мире и во всей истории человечества. За ней слово берет господин Рибхаммер, внук Риббентропа и Молотова, который заверяет собравшихся, что мы наш братский русскофашистский народ в обиду не дадим, и если надо его уничтожить, сделаем это для его же пользы своими силами. Дискуссию развивает Хаммертроп, внук Молотова и Риббентропа, превратившийся вдруг во Владика Коктейлева, рядом с которым, справа и слева, выстроились другие надменные потомки известной подлостью прославленных отцов, а также из простолюдинов Вовик Индюшкин, Антон Железякин, Семирамида Озимая, Лев Достоевский, Вольф Поносов и, перебивая друг друга, хором заговорили по-русски. Владик сказал, что на самом деле никакой Укропии никогда не было, как не было никакого отдельного укропского языка, а тот, который есть, выдумали австрийцы, которых, если подумать, тоже нет. Поэтому мы не только территорию освободим, но и дадим им возможность наконец-то говорить на родной нашенской мове, которой они не знают. А если что, подхватил Вольф Вольдемарович, не будем лицемерить и наконец признаем очевидный факт, что не только укропы, но и гренки, и даты, и, само собой, пруссаки, а также все другие народы, живущие вокруг нас, вдали от нас и поблизости, на самом деле русские, которые страдают от геноцида. Мы их освободим, и НАТО не посмеет нам мешать, потому что у нас есть ядерное оружие.
– А у них разве нет? – поинтересовался Индюшкин.
– У них есть, – презрительно отозвался Вольф Вольдемарович. – Но они трусы. Они не решатся его применить, потому что слишком хорошо живут и хотят жить дальше.
– А мы разве не хотим жить? – спросил Достоевский, на котором природа устала отдыхать.
– Хотим. – Произнося речи, Вольф Вольдемарович постепенно возбуждался и начинал жестикулировать так, как будто дирижировал невидимым оркестром. – Мы хотим жить, – повторил он. – Но не так сильно хотим, потому что живем не так хорошо. И это хорошо, что живем не так хорошо. Поэтому мы их не побоимся, и, прежде чем они нанесут нам удар, мы их покроем ковровыми бомбардировками, от них не останется ничего, кроме пепла, а мы в конце концов дойдем с одной стороны до Индийского океана, а с другой – до Атлантического и до Рима.
