Донна Тартт - Щегол
Всякий раз это начиналось внезапно – в школе или на улице, едва нахлынет – и я застывал на ходу, вновь встречаясь глазами с той девочкой ровно за один странный, искривленный миг до того, как рухнет весь мир. Случалось, я приходил в себя, не понимая, что мне говорят, и натыкался на недоуменный взгляд партнера по лабораторкам на биологии, или мужик, которому я заслонил дверцу холодильника с газировкой в корейском магазинчике, говорил мне: слышь, пацан, сдвинься, мне некогда тут торчать.
Плачешь ли ты, дорогое дитя, об одном лишь Юпитере?
Думаешь ли об одном погребении звезд?
Ни фотографий девочки, ни старика среди фото, которые они мне показали, я не видел. Я осторожно сунул левую руку в карман куртки и нащупал кольцо.
За пару дней до этого мы выучили слово “кровнородственный” – одной крови. Лицо старика было так изранено, изодрано, что я и описать не мог, как он выглядел, однако же отчетливо помнил, какими теплыми и скользкими сделались мои ладони от его крови, еще и потому, что в какой-то степени кровь с них так никуда и не делась, я еще ощущал ее вкус и запах и наконец понял, что зовут кровным братством, как связывает кровь.
Осенью на английском мы читали “Макбета”, но только теперь до меня начало доходить, отчего леди Макбет никак не могла отскрести кровь с рук, отчего она смывала ее – и не могла смыть.
10Поскольку пару раз я явно будил Энди тем, что вопил и метался во сне, миссис Барбур начала давать мне маленькую зеленую таблетку, элавил, от которой, как она выразилась, я должен был перестать пугаться по ночам. Было, конечно, стыдно, потому что мне в общем-то не снились полноценные кошмары, а так, тревожные интерлюдии, в которых мама задерживалась допоздна на работе и потом не могла никуда уехать, застряв, например, где-то на севере, в каких-то выжженных дотла трущобах, где на улицах ржавели машины, а во дворах надрывались собаки на цепях. Я с тревогой искал ее в служебных лифтах и заброшенных зданиях, ждал ее в темноте на странных автобусных остановках, замечал похожих на нее женщин в окнах проносящихся мимо поездов и всего-то чуть-чуть не успел схватить телефонную трубку, когда она звонила мне на номер Барбуров – меня оглушало промахами и разочарованиями, и я, с всхлипом втягивая воздух, просыпался и лежал в утреннем свете взмокший, с тошнотой у горла. Но хуже всего было не искать ее во сне, а проснуться и вспомнить, что она умерла.
С зелеными таблетками даже эти сны угасли до безвоздушного мрака. (Я только сейчас стал задумываться о том, что миссис Барбур практически нарушала закон, угощая меня таблетками, которых мне никто не выписывал, в придачу к желтым капсулкам и крошечным оранжевым шарикам от Психо-Дейва.) Сон наступал, как уханье в яму, и мне частенько было трудно просыпаться по утрам.
– Черный чай, вот решение, – как-то утром сказал мне мистер Барбур, когда я клевал носом за завтраком, наливая мне чашку своего как следует заварившегося чая. – Чистый ассам. И такой вот крепкий, чтоб крепче некуда. Сразу все лекарства выведет из организма. Как Джуди Гарленд делала. Перед спектаклем, знаешь? Ну, вот мне бабка рассказывала, что Сид Лафт всегда звонил в китайский ресторан, чтоб несли им большой чайник чаю – вымыть из нее все барбитураты, по-моему, дело было в Лондоне, в “Палладиуме”, и крепкий чай только и помогал, потому что иногда ее нельзя было и поднять – ну там, из кровати вытащить, одеть…
– Ему такое нельзя, это же серная кислота, – вмешалась миссис Барбур и перед тем, как отдать мне чашку, бросила туда два кусочка сахара и долила толстый слой сливок. – Тео, прости, что вечно пристаю к тебе с этим, но ты должен поесть.
– Хорошо, – сонно ответил я, но так и не откусил от своего черничного маффина.
Вся еда на вкус была как картон. Мне уже несколько недель вообще не хотелось есть.
– Может, хочешь тост с корицей? Или кашу?
– Просто смехотворно, что ты запрещаешь нам пить кофе, – сказал Энди, который без ведома родителей обычно покупал себе по огромному стакану кофе в “Старбаксе” – по дороге в школу и домой. – Очень отстало с твоей стороны.
– Возможно, – холодно отозвалась миссис Барбур.
– Даже полчашки – и то хорошо. Довольно неразумно с твоей стороны отправлять меня на углубленное изучение химии в восемь сорок пять утра без капли кофеина.
– Хнык-хнык, – вставил мистер Барбур, не отрывая взгляда от газеты.
– Это очень нецелесообразный подход. Всем остальным его пить разрешают.
– А вот это неправда, – сказала миссис Барбур. – Бетси Ингерсолл мне говорила…
– Ну, может миссис Ингерсолл и не разрешает Сабине пить кофе, но нужно гораздо больше, чем чашка кофе, чтоб Сабина Ингерсолл смогла хоть что-то изучать углубленно.
– Это неуместное замечание, Энди, – и недоброе.
– Я всего-то сказал правду, – холодно сказал Энди, – Сабина тупа как пробка. Ей, наверное, стоит следить за здоровьем – на другое-то надежды мало.
– Мозги – это еще не все, милый. Хочешь яйцо – может, Этна тебе яйцо-пашот сделает? – спросила миссис Барбур, повернувшись ко мне. – Или яичницу? Или омлет? Или как ты хочешь?
– Я люблю омлет! – сказал Тодди. – Смогу даже из четырех яиц съесть!
– Не сможешь, дружок, – сказал мистер Барбур.
– Смогу! Из шести! Из целой коробки яиц!
– Я же не декседрин у тебя прошу, – сказал Энди. – Вообще-то если б я хотел, его я бы и в школе мог достать.
– Тео, – сказала миссис Барбур. Я заметил, что в дверях возникла кухарка Этта. – Так что насчет яичницы?
– А нас никто никогда не спрашивает, что мы хотим на завтрак! – сказала Китси, но хоть она и произнесла это очень громко, все притворились, будто ничего не слышали.
11Как-то воскресным утром я выкарабкался на свет из чугунного, запутанного сна, от которого у меня остался только звон в ушах и боль по чему-то, ускользнувшему от меня, рухнувшему в пропасть – подальше от моего взгляда. Но каким-то образом посреди всех этих провалов, оборванных нитей, утерянных и невозвратных фрагментов вдруг проступила одна фраза, побежала по темноте, как бегущая строка – по низу телеэкрана: Хобарт и Блэквелл. Позвони в зеленый звонок.
Я лежал, уставившись в потолок, боясь даже пошевельнуться. Слова были четкими, хрусткими, будто кто-то вручил мне их пропечатанными на листке бумаги. И тут же самым удивительным образом вместе с ними всплыло и развернулось огромное поле позабытых воспоминаний, словно бумажные шарики из Чайнатауна – бросишь их в бокал с водой, а они там разбухают, раскрываются цветами.
